Там у нас в Приморском Парке Победы есть такие «аппендиксы», где действительно можно купаться.
Поскольку была ночь — июньская, но всё-таки ночь, мы взяли несколько маленьких бутылок водки. Искупались. И прямо возле двух машин (подъехал ещё приятель), под прихваченную мной гитару стали с Олегом петь. Было без четверти четыре утра. Поскольку стояли белые ночи, было очень много гуляющих. Проезжающие машины тоже стали останавливаться, чтобы послушать, как мы поём. Пели мы разные песни на два голоса, в том числе и знаменитую:
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи…
Автор — Борис Полоскин. Олег её очень любил.
Вдруг в самый разгар приезжают гаишники, и со всех, кто припарковался на той стороне шоссе, в аллее, по которой тоже ездят машины, начинают собирать по рублю — «за нарушение режима движения». Причём обалдевшие люди безропотно платят обиралам со словами:
— За такой концерт штрафа не жалко!
После этого мы опять поехали ко мне домой и по дороге проезжали мимо Пискарёвского кладбища. И вдруг вспомнили, что эта ночь — на двадцать второе июня… Солнце уже всходило. Мы остановились и пошли к Вечному огню, потом спустились к скульптуре. Протрезвели все — мгновенно. И «в канун войны» начали вспоминать, у кого тогда что было… Такая вот история.
Двадцатого декабря 1969 года я вновь был в Москве. И Никулин позвал меня в гости к Яше Акиму — был такой писатель детский, по-моему, ныне уже умерший. Сидим мы втроём. И вдруг Валя скучно так говорит:
— А у нас сегодня в театре премьера.
— Какая премьера?
— Да-а… «Вкус черешни»…
— Слушай, я очень хочу пойти!
— Ну что ты, это — неинтересно!
— Да я хочу!
Привёз он меня на Маяковку, всунул в театр сквозь огромную толпу. И я был на премьере. Спектакль, конечно, не «неинтересный», а потрясающий!!! Сценическое действо было очень красиво, хотя пьеса сама по себе — плохая. Но сам спектакль, Даль в нём, его партнёрша Леночка Козелькова — это был просто восторг!
А ведь Олег попал туда (с трудом верится!) совершенно случайно. Главную мужскую роль репетировал Гена Фролов. Поскольку он очень хороший человек и замечательный актёр, он всё делал очень тщательно, правильно и… в итоге «сломался»! За два дня до премьеры выяснилось, что сыграть её он не сможет.
Было принято лихорадочное решение «вставить Даля». И Олег в течение двух дней (!) полностью вошёл в эту роль, выучил все песни. И был — сама непосредственность, органичен до предела. Он был настолько музыкален, что спеть песни, которые в театре уже были на слуху, оказалось для него совершенно элементарным делом.
После того как кончилось основное действо, на сцену вызвали бывшего на премьере Булата Окуджаву, и он под этот оркестрик из четырёх человек спел «Зачем мы перешли на ты?..» А Даль пел на бис «Ах, пане, Панове…» При этом он увидел меня в зале и после строчки «недопито чёрное пиво» громко сказал в микрофон:
— С Глазановым!
После этого за кулисами отмечали премьеру. Олег меня туда тоже пригласил. Мероприятие было, конечно, соответствующее. Я вообще впервые оказался в такой компании и таком «антураже». Современниковские девочки заранее съездили на рынок и привезли «закуску под водку»: квашеную капусту, солёные огурцы и колбасы по два двадцать. Больше закуски никакой не было.
За центральным столом сидела только что приехавшая Агнешка Осецка, председательствующий Олег Ефремов, Булат и Даль. А мы все — где-то сзади. Под такую «закуску» все очень быстро вошли в «полное состояние». И Даль мне кричит оттуда:
— Иди сюда! Давай будем петь…
И начали мы петь:
— Проходит жизнь, проходит жизнь…
А поскольку все уже были «накачавшись» ровно до такого состояния, когда осознаёшь: плохо, что она проходит! — Олег Ефремов, молча выслушав два куплета, вскочил и закричал:
— Прекратите петь эту песню!!!
И мы закончили петь.
После этого, часа в три ночи, какие-то современниковские гримёрши, которые очень любили Даля, повезли нас с ним вдвоём куда-то к себе домой. Там мы снова пели, и Даль что-то изображал ещё: много читал и показывал какие-то куски из спектаклей. И тётки эти смотрели на него и говорили в один голос:
— Ну, просто Гамлет! Просто Гамлет…
Утром, в кромешной тьме — было около 6 часов — мы от них вышли, и Олег сказал:
— М-да… Хочется ещё выпить…
Холодно было ужасно. Олег был в своей дублёнке, а я — в таком драповом пальтишке. Мы сели в такси и поехали по Москве искать, где бы выпить.
И сцена была такая: мы подъезжали к какому-то ресторану, Олег выходил, звонил — открывал швейцар, разводя руками, показывал: «нет!». Мы подъезжали ко второму, третьему, пятому ресторану, пока, в конце концов, совсем ошалевшие, уже не помню как, оказались у какой-то женщины, у которой, как выяснилось, «что-то было». У неё мы просидели до 9 утра, после чего я пошёл на работу, а Олег… в театр на репетицию!
И это — ещё одна история из жизни Даля той поры.
Часто бывая в Москве, я всегда приходил к «Современнику». Однажды вышла интересная история. Я приехал в Москву, и там, где я обычно жил, должно было быть сборище. В этот же день в Москве был и Александр Городницкий, проходивший какую-то предзащиту. Валю Никулина я позвал: «Приезжай после спектакля». И надо ж так, но именно в этот день в Донецк через Москву (с пересадкой) летели Юра Кукин и Валентин Вихорев. И Кукин Вихореву сказал:
— Слушай, поехали к «Современнику». Я уверен, что мы там кого-нибудь найдём!
Приехали они на Маяковскую, и единственный человек, который в полночь (!) стоял у стен театра, был Валя Никулин! Даль в это время уже пришёл к нам, так как я с ним созвонился. А Никулин привёз с собой Кукина и Вихорева. Собралась огромная бардовская компания.
А у моих приятелей в квартире висела на стене огромная киевская концертная афиша того же года: «Ленинградские поэты-певцы Юрий Кукин и Валентин Глазанов». И все присутствующие на этом домашнем выступлении расписались на её обороте. Расписался и Олег Даль…
Очень интересное у меня с Олегом было посещение бывшей квартиры Ивана Москвина на Большой Басманной улице. В этом доме жил Валя Никулин и его первая жена Аня Москвина — внучка великого артиста.
Как-то после спектакля мы зашли в ВТО — посидеть. А потом решили взять чего-то поесть и поехать к Никулиным. Было уже очень поздно. А от большой квартиры Москвина осталась единственная (правда, огромная!) комната, в которой спала Аня. Я к ней тихонько подошёл и говорю шёпотом:
— Анечка, ты не волнуйся, сейчас тут несколько человек войдёт…
— Ничего-ничего, хорошо…
Встала, оделась, включила свет… и вся наша шумная, шутливая компания застыла с открытыми ртами. На стенах комнаты московской коммуналки висели полотна Врубеля, Поленова, Серова, Левитана, портреты Шаляпина и Собинова с дарственными надписями… И много других авторских подарков великому русскому актёру.
В середине апреля 1970 года я был в командировке в Таганроге: меня пригласили в институт читать лекции — восемь раз по два часа. Поселили меня в таганрогском общежитии, причём на женском этаже. Жил я в отдельной комнате, и всё время вечером прошлёпывали туда-сюда, туда-сюда какие-то дамы.
Скучно было одному… И я пошёл в кино на новый, только что вышедший фильм «Старая, старая сказка». Увидев Олега на экране, очень удивился: совершенно не знал, что он там играет, а на афишу даже внимания не обратил!
Пришёл после сеанса в эту общагу и как-то… Такое настроение было… Сел и начал писать стихи Олегу, вспоминая о наших с ним встречах — расставаниях:
Олегу Далю
Как позднее признание в любви,
Звенит моя нестройная гитара,
И стары песни грустные мои,
И сам я, вероятно, тоже старый.
А в мире ритмы новые звучат,
Но «Сказка старая» идёт в вечернем зале.
Я вижу твой такой знакомый взгляд,
И ты со мной встречаешься глазами.
Ты далеко, ты слишком далеко.
Ты — там, за белым полотном экрана,
Но всё равно сегодня Даль и К°
Пришли ко мне негаданно-нежданно.
И вспомнилась декабрьская пора
(Об этом позабуду я едва ли):
Совсем недавно, будто бы вчера
Мы пели в современниковском зале.
Давай ещё под гиканье и свист
Споём. Пусть не гадает ворожея.
Упали мы, но снова поднялись —
Раскаянья не ждите, бармалеи!
Какой мороз стоял тогда в Москве!
А утром рестораны все закрыты.
И мы в такси за водкою в тоске
Погнали по Кольцу в шалман за Крымский.
Как хорошо, что мост не разведён…
Ах, я забыл, что это ведь зимою!
И, впрочем, здесь в Москве — другой закон,
Не как у нас, над нашею Невою.
Мосты разводят для больших судов:
Для кораблей, для барж, для теплоходов.
И образы полуночных мостов
Тревожат память в злую непогоду.
Ещё одно запомнить я хочу:
Над Пискарёвским утро раздаётся,
И мы с тобой идём плечом к плечу
От Вечного Огня — навстречу солнцу.
И музыка, как будто чей-то стон,
Разносит над могилами убитых
Торжественную песню похорон.
Всё верно — «Не забыт» и «Не забыто».
И сколько здесь прожить отведено,
Не скажут нам, да мы и не расслышим.
Успеют прокрутить до дыр кино,
И пожелтеют старые афиши.
Таганрог, 13–17 апреля 1970 г.
