Июль 1980 года. Олимпийские игры. Похороны Высоцкого. Рано утром я поехал в театр. Кобзон поручил мне привезти заказанные на Маяковке цветы. Подъезжаю — меня не пропускают: от высотного здания на Котельнической всё уже было перекрыто, нужен был специальный пропуск. У меня его не было, но встретил Борю Хмельницкого… Мы вместе прошли через оцепление, и так я оказался в театре, где был с самого утра до последнего момента. Когда Володю повезли на Ваганьковское, все разбежались по автобусам, по машинам — кто с кем мог поехать. Когда я вышел на улицу, то увидел, что автобус с актёрами, с кем я думал ехать, уже двигался в общем потоке. А я был всё время со Светой Власовой — это моя ученица, актриса Театра на Таганке. Мы с ней растерялись. Вдруг смотрю — стоит «Мерседес» Бабека Серуша. Я говорю:

— Бабуля, ты туда? Подвези, а то я всех растерял…

— Садись в машину.

И получилось так, что мы приехали значительно раньше, чем весь кортеж, который сопровождал Володю. Когда я вышел из машины, то увидел очень много военных и… генералов на кладбище. Уже пошёл народ, стали подъезжать автобусы. И тут я встретил Олега и Валю — они шли вдвоём. Мы, как всегда, обнялись, поцеловались, и так втроём остались на всё время похорон. Видимо, мы о чём-то говорили — сейчас я уже плохо помню. Помню только одну фразу Олега, сказанную очень чётко и достаточно громко:

— Ничего, Володя. Спи спокойно, скоро я к тебе приду.

По-моему, это было произнесено, когда мы уже прощались с Володиной могилой и уходили с кладбища. Олег в последний раз обернулся на могилу и сказал эту фразу.

С Ваганькова мы вышли втроём. Были всякие предложения: поехать либо к Высоцкому домой, либо в ВТО, либо куда-то ещё… Тут нас догнала Света Власова, и мы все вместе стояли около входа на станцию метро «Улица 1905 года». Я говорю:

— Ну, что, ребята, может быть, поедем в ЦДРИ, посидим, помянем?

А Олег сказал:

— Нет. Я не могу. А так просто — не хочется. Сидеть, не поднимая рюмки, ничего…

— Ну, мы тогда — в ЦДРИ. Созвонимся.

И мы разъехались…

После этого, месяцев через семь, был один момент, когда мне актёры сказали, что они видели Даля — жутко обросшего, с бородой — в ВТО и что якобы он там выпивал.

— Этого не может быть, — ответил я. — Я знаю, что сейчас Олег не пьёт.

Был февраль 1981 года. Я приходил каждый день в театр, где все в очередной раз ждали, что вот-вот придёт Даль, и актёры пытали меня: когда мы начнём ставить спектакль? И Олег мне говорил, что в этот раз «уже твёрдо нацелился». Честно говоря, когда мне сказали про ВТО, а это было за неделю до его отъезда в Киев, я не поверил. Потому что знал, что он «зашился» и занялся работой. Естественно, я позвонил Олегу — это было 25 или 26 февраля. Он был дома:

— Привет.

— Привет.

— Ну, чего?..

— Всё, старик. Еду на два дня в Киев, на пробу. Приезжаю — и приступаем.

Всё. Весь наш разговор. Через несколько дней прихожу на работу, и вдруг мне сообщают, что сегодня утром в Киеве скончался Даль. Я тут же позвонил к нему домой:

— Лиза…

— Да, это правда…

— Как это произошло?

— Я ещё ничего не знаю. Мы сегодня с Валей Никулиным поедем туда. Я тебе потом всё скажу.

Позднее она действительно мне рассказывала о каких-то нюансах…

Потом были похороны… Весь наш Театр пантомимы Росконцерта был там. Уже на Ваганьковском кладбище ко мне подошла женщина и говорит:

— Какой стыд! Какой стыд!!!

— В чём дело?

— Никого даже от «Мосфильма» нет, некому слова сказать… Алик столько сделал для кино, и никто не пришёл! Это просто возмутительно!

И вдруг добавляет:

— Я хочу вам передать фотографию.

Беру и вижу: стоят Олег, Валя и я. 28 июля 1980 года. Похороны Высоцкого. Я нашёл глазами Валю, он был в стороне, у могилы Олега. Когда Валентин подошёл, протянул ему снимок:

— Валя, посмотри…

— Да. Одного уже нет. Ну, следующий, видимо, я.

— Что ты говоришь?! Чушь какую-то несёшь!

— Ты можешь дать мне её? Я пересниму, а потом тебе верну.

— Хорошо.

Больше я её никогда не видел. Это единственная фотография, где мы сняты вместе с Олегом.

Вот на этом заканчивается краткая история наших с ним встреч.

Мне всегда казалось, что за эти шестнадцать лет мы с ним вообще никогда не расставались. Думал ли я о спектакле, о своих номерах, о каких-то вещах — он всегда был рядом со мной. В сердце, в мыслях.

Кто-то однажды сказал, что мы даже немножко внешне похожи — манерами. На каком-то этапе мне жутко хотелось быть на него похожим, но потом я уже жил своим образом, своим имиджем, своим лицом. И мы, конечно, разные.

Я любил буквально всё, что он делал. Мне просто казалось, что в перерывах между теми нашими встречами мы встречаемся через экран. Может быть, я иногда с иронией или с любопытством смотрел на всё то, что он там делал, но я не брал никогда на себя роль критика, судьи, не анализировал его творчество. Мне было всё равно, кого он играет. Я смотрел просто на Олега и получал огромное удовольствие от того, какой он есть, — от его Искусства.

У меня бывает чувство, что он где-то здесь. Сейчас много об этом говорят, но я не могу сказать подобное, например, о Володе Высоцком или Никите Подгорном, с которыми встречался значительно чаще, но никогда не был так близок. Наиболее близкими людьми в моей жизни были Лёня Енгибаров и Олег. Просто с Лёней всё было короче по жизни, и он отошёл куда-то дальше, туда, а Алик, всё-таки, где-то рядом…

Говорят, Даль был жёсткий человек. Может быть, потому что я так к нему относился, но для меня его жёсткость была вполне нормальным качеством: я воспринимал это как должно.

Беру на себя смелость сказать, что он меня тоже очень любил. Мы никогда не мешали друг другу ни в чём, никогда не перебегали друг другу дорогу — нам было незачем. Единственное, что мы не осуществили, — это совместную работу. Но у меня всё время какое-то дурацкое ощущение, что всё ещё сделаем. Даже когда недавно находился одной ногой на том свете, я всё время думал об этом. Во мне сидит то, что он как-то передал. Олег хотел такой спектакль, и я тоже хочу. Какой? Не знаю, но хочу. Поэтому очень многие годы, находясь на эстраде, я всегда рвался в театр. Мне всё время хотелось быть ближе к нему, и в этом огромная заслуга Олега, хотя сам он часто бегал от театра, например, прекрасно зная, что Малый — это не его театр. Но это был поиск.

Мне говорили, что моё имя и имя Мариса Лиепы довольно часто встречается в записях Олега за последний год жизни. Мы были в хороших отношениях с Марисом. Он делал спектакль-пантомиму для Елизарьева. Быть может, когда Олег готовился к лермонтовскому спектаклю, он имел нас в виду как сопостановщиков пластической части, поэтому наши имена и оказались в его рукописях в связи с этой работой. Но Даль был достаточно скрытной фигурой, и многие его мысли, идеи сидели в нём, а он на каком-то этапе не посвящал в них ни одного из нас. Но он знал, что мы за ним пойдём, был уверен в этом — по крайней мере, во мне, поэтому мог себе такое позволить.

Что касается набросков Олега, относящихся к 1977 году, то это имеет прямое отношение к спектаклю «Как прекрасен этот мир», сценарий которого мы написали вместе со Славкиным: он — автор, я — соавтор, поскольку многие сцены переделаны под пантомиму. Я дал этот сценарий Далю, когда предлагал поставить его. Олег прочитал, и то, что мы видим теперь в наброске «Картина», — это ассоциации с целыми эпизодами того сценария. Но по тому, как он записал и расставил здесь свои мысли, — всё это очень необычно.

Вот он начинает со света: «Солнце. Восход. Закат». «Музыка»… «Клоун»… «Рама» — это оттуда и подчёркнуто им. «Клоун и птица в клетке». Там было пугало и птица. «Часы-кукушка», «Капля» — этот эпизод оттуда. «Квартира» — оттуда. «Телевизор» — это что-то его. «Хара»… Что он имел в виду? Виктора Хару? Видимо, как символ. Но почему тогда кавычки?.. «Лестница» у нас была, но мы делали её примитивно. «Путь к ней», «Борьба» и т. д. — это его. Типично его. Я же хотел сделать лестницу и человека, который идёт по ней. На лестнице лежат руки, которые всячески мешают ему взойти наверх: хватают его за ноги, за полы, за руки и, наконец, за горло. А наверху стоит стул, и человек идёт к нему, к своей карьере. И, наконец, когда он всё раскидал, преодолел и сел в это кресло, все эти руки начинают аплодировать и смирно ложатся на лестницу. Я Олегу это рассказал, и вот здесь он пишет: «Лестница — это путь к солнцу». И скидывает этот стул, не желая идти к какому-то примитиву, и движется значительно глубже, к духовному. «Серый и клоун — двойники». Он их связал, а у меня были просто «серые люди». Олег же исходил из того, что даже в этом случае есть какие-то индивидуальности.