Рассказывают, что некий ефрейтор сфотографировался под этими березами, послал карточку домой, невесте, и та в ответе удивилась тому, что Афганистан похож на их родную Орловщину.

В лагерях любят петь веселые, а то и шутливые песни, но все чаще на вечерних прогулках с чувством поют и другое:

…В половине шестого вечера еще заглядывало из-за отрогов в долину кроваво-красное солнце, в шесть на небе осталась только лупа — огромная, яркая, словно бы отлитая из серебра. Горы, грунтовая аэродромная полоса, само небо в лунном свете стали пепельно-серыми» Подул ветер, затрепетали мелкой листвой тополя за аэродромом. Чуть раньше с кашлем заработал движок, порозовел от электрического света брезент лагерных палаток.

С лунными сумерками лагерь оживился. Задребезжали на скамейках гитары, вышли на линейку патрульные, заторопились с ужином повара. В батальоне ожидалось событие: днем, на приеме у губернатора вийялата (провинции), устроенном в честь мусульманского праздника, Федор Борисович Гладков на смеси английского и пушту договорился с губернатором о взаимообмене фильмами. Афганцам дали видовые — документальные о Самарканде и Бухаре, а в батальон привезли коробки с «Седьмой пулей» — советским фильмом, подаренным кинопрокату Афганистана. В лагере его до этого видели лишь дважды, так что надоесть он не успел.

Зрители вынесли из палаток и расставили сколоченные из ящиков табуреты-чурбачки, сели потеснее, чтобы не продувал рвущийся из ущелья ветер, закурили. На улице было довольно светло, киномеханик без всякого фонарика вправил ленту, аппарат застрекотал, луч высветил сшитый из простыни экран, а заодно и уносимые ветром дымы сигарет. Курево кончалось, и поэтому как-то сама собой определилась норма: сделал три затяжки — передай сигарету товарищу. На экране сразу начали стрелять, без ненужной волокиты проявилась и любовная линия: восточная девушка полюбила красного командира, а не басмача. Одним словом, все увлекательно и злободневно.

Исполняющий обязанности комбата капитан Николай Демидов, худощавый, немногословный, негромкий, на фильм опоздал, замполит капитан Сергей Музычин, придвинув к нему сколоченную из трех досок скамеечку, спросил буднично:

— Дополнительные ставил?

Последнюю неделю лагерь пытались обстреливать с гор, особенно из пещер в километре-двух левее взлетно-посадочной полосы. Вот и сходил Демидов в охранения, приказал наблюдать повнимательнее. К финальной части прибежал запыхавшийся Маджид Абдурасулов — переводчик Гладкова, весь день пропадавший в соседнем афганском батальоне.

После фильма и ужина поехали с Музычиным проверять охранения. Ехать было недалеко, но долго: лагерь кинут в неглубокий котлован вокруг двух холмов. Без малого два года назад в такой же ночной час я наведывался в охранение, которым командовал замполит роты старший лейтенант Музычин. Теперь вот замполит батальона капитан Музычин сам проверяет охрану и оборону лагеря.

Фары уазика не включаем: во-первых, лишний свет здесь ни к чему, во-вторых, неплохо работает луна, а в-третьих, водитель знает вокруг лагеря каждую ямку. Все-таки поневоле едем медленно, объезжая валуны, мелкие окопы стрельбища, горки пустых снарядных гильз.

Водитель остановил машину у очередного поста. Пошли по ходу сообщения, втиснулись в блиндажик, откуда сквозь обложенную камнями амбразуру вели наблюдение двое солдат. В сон, по их же словам, не тянуло, а вот покурить бы не прочь… Что может в такой ситуации замполит? Может объяснить, что завтра прилетят с базы вертолеты, и еще, пожалуй, может отдать последние свои сигареты. Музычин так и поступил, мы выбрались из блиндажика и поехали дальше.

Пепельно, безжизненно высятся горы с оспинами пещер, чернеет рощица над близким оврагом, блестят разломами камни, сложенные на обочине взлетно-посадочной полосы, приподняла спаренные стволы зенитная установка на центральной высотке лагеря…

Через час возвращаемся в штабную палатку. На круглой печке рядом с торчащей трубой силится сбросить крышку кипящий чайник. В плетеном самодельном кресле сидит зубной врач Вера Ивановна — она вчера прилетела попутным вертолетом, успела осмотреть личный состав и сейчас жалуется своему «братику», как шутливо называет еще с давних пор Сергея Музычина:

— Пятерым солдатам зубы лечить надо, а они говорят: «Отсюда не полетим, здесь — пожалуйста». Ну как я могу здесь? Ни инструмента, ни кресла…

— Клещи прикажу выдать, а кресло забирай, на котором сидишь.

— Братик, я серьезно. Прикажи им…

Гладков — он вообще-то живет по соседству, сейчас просто зашел на огонек — безмолвно смотрит на лист фольги, по которому бегают багровые змейки — отблески огня из круглой железной печки. Это изобретение жизнелюба Музычина: повесил фольгу напротив печной дверцы, говорит, что получился камин. Никакого, конечно, камина, а все равно интересно, Демидов сидит на кровати, положил на колени фанерку, пишет письмо жене. Эпистолярное вдохновение его посещает не часто, и друзья поглядывают на Демидова с удивлением.

— Да я и сам удивляюсь, никогда со мной такого не бывало, пятую страницу добиваю, — заметив особое к себе внимание, говорит Николай. — Меня супруга растрогала, послушайте, как жалуется на дочку, она в первый класс пошла: «После продленки воротничок на одной нитке болтается, куртку за рукав по земле тащит, в портфеле ни карандашей, ни ручек».

Зампотех батальона — кудрявый, с выдвинутыми вперед мощными плечами, такой же молодой, если не сказать юный, как Музычин и Демидов, — капитан Владимир Маковей читает газету.

— Нет, я таких подписей под фотографиями не понимаю: «молодой механизатор». Во-первых, он не молодой, а старый, у меня дед моложе выглядит. Во-вторых, это вообще не механизатор, а жертва озимого поля… Зря смеетесь, товарищи, я знаю, что говорю: сам на целине родился. Отец там тридцать два года отработал, вместе с дедом первый урожай убирали!.. А вот нормально: на ЧТЗ реконструкция, так держать.

— Володя, может, ты и в Челябинске тоже родился? — заулыбалась Вера Ивановна.

В Челябинске я, товарищ доктор, делал первый шаг к академии: учился в политехническом институте.

— А с академией у тебя, зампотех, какие дела? — позевывая, спросил Музычин.

— Дела такие, что я нынче интеграл от дифференциала не отличу, но голова на плечах есть, лишь бы приказ был и на экзамены отпустили, поступлю. Вот просвистит зима — сразу в очередной отпуск. Борисычу хорошо: через пару месяцев гоголем будет по Арбату гулять.

Гладков не ответил на иронию. Не простившись, ушел. Маковей удивленно пожал плечами:

— Борода сегодня смурной что-то. А я только-только хотел его повеселить, рассказать о прошлом своем отпуске…

Федор Борисович вернулся минут через пять, принес Демидову сверток — брал накануне взаймы кроссовки, когда с афганцами в волейбол играли.

— Зачем, Борисыч? Завтра бы и отдал. Нет, вижу, что надо мне утром с тобой лететь, рацию помощнее возьму — лады?

— Ты за комбата, тебе и решать, — уходя, буркнул Гладков.

Ушла и Вера Ивановна, взяв с «братика» и Демидова обещание отправить бойцов на лечение ровно через неделю. Легли, потушили свет. Печка в тишине загудела словно бы громче; быстрее и тревожнее заплясали красные блики по фольге.

Музычин ощупью взял с кресла фонарик, осветил фотографию своего двухмесячного ребенка:

— Вернусь — дите на колени, жену под плечико. Буду сидеть и ни о чем не думать, наслаждаться семейным счастьем.

Видимо, это было продолжением какого-то неведомого мне неоконченного разговора, потому что Маковей неожиданно взорвался;

— Нет, Сергей, нам теперь чувство справедливости жить спокойно не даст! Зачем мы здесь? Ради твоего спокойствия? Я после Афганистана за всех отвечаю. Понял?

Музычин выдержал долгую паузу, ответил буднично: