Автомобиль туда идет, вот он уже громыхает по выгнутому железному мосту, останавливается перед штабным фанерным бараком. В штабе понапрасну слов не тратят: вводят в обстановку, выделяют койку в общежитии, советуют устраиваться поэнергичнее, чтобы успеть на вечер славы, который, согласно местной специфике, начнется сразу же после обеда, пока светло и спокойно.
Оставляю на койке вещи, иду умываться, и вот там-то, в умывальной комнате, встречаю человека, о котором до сих пор вспоминаю часто и благодарно. Он пришел с тазиком, в котором принес белье, и затеял маленькую постирушку. Показалось, что он молод, но для лейтенанта, пожалуй, несколько будничен, так что больше походил на прапорщика. Одет в тонкий спортивный костюм, спокоен, несколько застенчив. Поговорили в обычном духе: надолго ли к нам приехали? что новенького в Союзе? После этого он представился: Занятнов Валентин Геннадиевич.
Я торопился, человек с тазиком, похоже, никуда не спешил, но к скамейкам под открытым небом, где уже сидели мотострелки, он пришел всего минутой-двумя позже. Полевая форма со звездами подполковника на погонах была ему как-то особенно впору, от него веяло прежним спокойствием и новой притягивающей силой.
С передних рядов Занятнова окликнули сразу несколько голосов: «Валентин!.. Валентин Геннадиевич!.. Товарищ подполковник, к нам!..» Занятнов поздоровался со всеми, извинился: «Спасибо, но я к своим пойду».
На вечере выступили восемь человек — солдат и сержантов, все говорили интересно, каждое выступление коротко и остроумно комментировал командир части, на скамейках отчаянно хлопали. Потом вышел девятый выступающий — стройный, тонкий таджик младший сержант Хайдар Латипов — и не мог ничего сказать, потому что аплодисменты в его честь загремели шквалом. На груди Хайдара сиял новенький орден Красной Звезды, а еще больше сияли гордостью глаза его сослуживцев по разведроте.
— У нас каждый поступил бы так. Я просто был ближе к товарищу подполковнику, вот и все, — сказал Латипов после первой волны аплодисментов, и в ответ загремела вторая. От скамеек разведчиков вышел к столику президиума Занятнов:
— Хайдар, ты спас мне жизнь, и, сколько живу, я буду это помнить и тебя благодарить.
Наступила особенная тишина, когда люди, сами того не ощущая, сдерживают даже дыхание.
— Но не это главное, — продолжал Занятнов. — Ты правильно сказал: мы все здесь, и не только разведчики, готовы отдать жизнь друг за друга. Главное, что ты после госпиталя опять с нами, хотя, я знаю, тебе предлагали уволиться в запас, ты имел право это сделать. Спасибо, что ты вернулся, что верен нашей солдатской дружбе. Спасибо, Хайдар.
Подполковник обнял Латипова и немножко загородил плечом, потому что младший сержант прослезился. Впрочем, вытирали глаза и многие другие солдаты, пытались улыбаться и не могли сдержать елее.
Расходились по модулям и палаткам уже в темноте. Меня взял под свою опеку Александр Опарин — тот, о котором я уже упоминал, майор, аспирант-заочник Ташкентского университета. Мы быстро сдружились, перешли на «ты».
— В одиночку напрямик к модулю не ходи, — предупредил Опарин.
Быстро просчитываю два варианта: либо в лагере есть открытое опасное место, по которому ночью бьют супостаты, либо, скорее всего, Опарин меня разыгрывает. Но, как обычно, справедливым оказался третий, неожиданный вариант: на вечер славы я шел длинной дорогой, в обход, а кратчайший путь ведет через недостроенную полосу препятствий, где топорщатся абстрактные конструкции из сваренных труб, неразличимые во мраке столбы и столбики, поджидают растяпу свежие ямы…
С Опариным же становились пустячными любые проблемы. Когда я сказал, что неплохо бы поужинать, потому что сегодня еще не обедал, но не знаю, где столовая, Александр ответил: и не надо знать. Правда, в столовую мы все-таки заглянули, взяли там буханку хлеба, затем побывали в палатке медиков… В общежитии Опарин за минуту перезнакомил меня с соседями — в комнате жили политработники, открыл тумбочку, выложил на стол гастрономическое богатство: колбасу, сало, консервы. Между продуктами почему-то оказалась детская игрушка — трубка-калейдоскоп. Александр навел ее на лампу, встряхнул, заглянул в дырочку:
— Тускловато, раньше поярче делали.
Нарезали, открыли, сдвинули.
— Поздравляю всех с моим возвращением. — Опарин поднял кружку. — С завтрашнего дня для вас снова начинается счастливая, полнокровная жизнь. Объявляю первый указ: немедленно восстанавливается система дежурств, беспорядка в комнате я не люблю. Указ второй: сегодняшний вечер объявляется праздничным, поэтому завтрашний и все остальные будут рабочими. Если нет вопросов, давайте начинать.
Мы долго ужинали и говорили. Выяснилось, что Опарин больше месяца пробыл в Союзе, вернулся в лагерь лишь сегодня, чуть раньше меня.
Наутро он пошел по лагерю «восстанавливать кровную связь с личным составом», я присоединился к нему — было интересно увидеть людей и всю лагерную жизнь глазами старожила, побывавшего в отлучке и замечающего теперь любую новость и всякое изменение.
Попутно, в паузах, мы говорили о политике, военном положении, об истории и современности Афганистана.
Разговоры были серьезные. Александр всегда помнил, на чем они прерывались, и не повторялся. Скоро я понял, что это не отрывочные наблюдения и мысли, а система — система, как ни странно, опровержений: уж очень много, по его мнению, наврано вокруг да около Афганистана.
— Обстановка сейчас сложная, чего скрывать. А чья вина? За рубежом пытаются все валить на апрельскую революцию: дескать, из-за нее потеряны централизация и единство страны. А истина в том, что и раньше их не было. Один хотя бы факт: население в Афганистане говорит на тридцати языках.
Соглашаюсь с Опариным, тем более что перед командировкой прочитал немало книг об Афганистане и сам могу с Александром кое-чем поделиться. Переписи населения проводились здесь только частичные: в различных источниках приводится разная численность жителей — от пятнадцати до двадцати миллионов. Конечно, известную путаницу вносят кочевники: на зиму они уходят в Пакистан, весной возвращаются. Как их подсчитывать, если они и сами порой не знают, чьими подданными являются? Столь же приблизительно даются цифры грамотности, а точнее сказать, неграмотности населения. Опять же приводятся они в разных источниках то с учетом кочевников, то без оного, но в любом случае двух одинаковых сведений я не встречал. Достоверно известно, что неграмотных в стране больше 90 процентов, речь только о том, на сколько больше. Останавливаемся с Опариным на цифрах справочника по Афганистану, выпущенного в 1981 году издательством «Наука», хотя и там оговорка: «согласно предварительным данным переписи… проведенной летом 1979 г.». Итак, по этому справочнику население Афганистана составляет 15,55 миллиона человек, около 2,5 миллиона ведут кочевой либо полукочевой образ жизни. И еще цифры, так сказать, культовые: 98 % населения исповедуют ислам, из них суннитов — 80 %, шиитов — примерно 18 %.
— Да, знаю, бытует мнение, — продолжает Опарин, — будто афганский народ объединен Кораном, законами шариата. Но попробуем разобраться: объединен или разъединен? В Коране, где собраны «откровения», ниспосланные Аллахом пророку Мухаммеду, сто четырнадцать глав — сур. Есть еще так называемая сунна — предания о жизни Мухаммеда, дополнения и толкования к Корану, составленный при первых трех халифах. Сунниты их признают и ими руководствуются, хотя, между прочим, афганские сунниты тоже не монолит — существует множество дервишских орденов, а мусульмане-шииты сунны не признают, зато включают в Коран еще одну главу — сто пятнадцатую «Два светила» о пророке Мухаммеде и четвертом халифе Али (с первыми тремя халифами шииты не в ладу). Шииты издавна враждуют на религиозной почве с суннитами, не раз дело доходило до вооруженных столкновений. А ведь есть еще, к примеру, исмаилиты, назвавшиеся так по имени седьмого мусульманского святого Исмаила, — здесь, на северо-востоке, их особенно много; есть и другие религиозные течения… Плюс к тому вплоть до конца прошлого века в сердце Афганистана — Кафиристане (переводится «страна неверных») люди не признавали ислама, в мусульманскую религию их обращали воистину огнем и мечом и позже нарекли насильственно покоренный край Нуристаном — «страной света…». Но в любом случае, пожелай ислам объединять людей, кто этому мешает? Может быть, новое революционное правительство? Напротив, оно сразу же заявило, что революция совершена во имя «защиты принципов ислама и демократии», а после декабрьских событий 1979 года — нового этапа саурской, как они говорят, то есть апрельской, революции — были опубликованы «Основные принципы Демократической Республики Афганистан», и начинался этот документ словами: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!» Дело не в словах, конечно, но ведь лишь сейчас впервые создан государственный фонд для ремонта и строительства мечетей, увеличилось число паломников, совершающих путешествие — хадж в Мекку, официально, в государственном масштабе отмечаются все мусульманские праздники… Знаешь, сколько здесь служителей культа? С четверть миллиона наберется. Есть, кстати, и умные мужики, особенно среди улемов — ученых-богословов. Разве государство их притесняет? Ценит, помогло впервые собрать Конференцию улемов, образован даже Высший Совет улемов страны…
