— Вот… человек, — Гульков затолкал мешавший ему болт в голенище. — Гляжу, а он голый!

Над молоденьким рядовым вился пар.

— Звони на заставу, быстро! — приказал ему ефрейтор, наклонясь над лежащим человеком и заглядывая ему в лицо. — Чужой! И чтобы тулуп не забыли — завернуть его, понял? Снегом его пока. Давай-ка возьмемся, дядя!

Они быстро взмокли от усердия. Ефрейтору мешал автомат, который сползал с плеча и прикладом больно бил по колену. Сам пришелец, не разлепляя век и мыча, начал извиваться, увертываясь от жестких прикосновении. Снегу вокруг скоро стало не хватать, приходилось отходить на несколько шагов, чтобы набрать пригоршню.

— Ладно, погоди, ефрейтор! — сказал тракторист, отдуваясь, и вытер руки о стеганку. — Есть у меня одно средство, себе берег, от жены прятал… — И ринулся к трактору, пригибаясь, как под обстрелом.

Вскоре в руках у него, как ефрейтор и ожидал, очутилась бутылка зеленого стекла. Разок пренебрежешь досмотром, и вот — нарушение. Ну, народ! За это по головке не гладят.

— Держи ему голову, а то захлебнется! — заорал тракторист еще издали и сам хлебнул прямо из горлышка…

…Зеленый «уазик» у трактора долго не задержался. Разместились в нем быстро, без суеты. Ближайшей тыловой дорогой помчались к заставе. Огромный серый пес, послушный команде, прядал черными ушами, отворачиваясь от людей с чужими запахами, и стучал когтями по промерзшему днищу машины.

— Инкорн, Инкорн… — успокаивал пса вожатый, обнимая его за могучую шею. — Не уважают собака этих запахов: табак, керосин, одеколон, сивушные масла…

Пес вдруг нежно лизнул вожатого в щеку длинным розовым языком. Пограничники засмеялись. Мальчишки все-таки!

— Это ведь надо, а? Соображает… — умилился Гульков, за пазухой у которого плескались и булькали остатки, но прикрыл щербатый рот ладонью и убрал подальше ноги, чтобы невзначай не наступить умному животному на лапу.

Такой зверюга снесет! Жди!..

…Большая сумка с красным крестом была расстегнута. Озабоченный фельдшер встречал машину, топчась у ворот заставы. Он бил себя кулаком по ладони, вспоминая: «Пенициллин, сыворотка против столбняка, теплое питье… Алкоголь в малых дозах, лучше подогретый портвейн. А где его взять, портвейн этот? Может, у начальниковой жены?..»

…А в канцелярии начальник заставы, звякнув ключами и громыхнув толстенькой дверцей сейфа, вынул оттуда маленькую серую книжку — разговорник, «для служебного пользования». Фразы чужого языка были напечатаны русскими буквами. Начальник, запинаясь, прочитал некоторые из них вслух, потом, присев к столу, переписал их, ошибаясь и зачеркивая, на лист бумаги и снова перечел. Слова были не только труднопроизносимые, но и смешные — вроде бранных.

— …С сопредельной стороны, в направлении нашего тыла. Обнаружен на нашем берегу. Наряд в составе ефрейтора Должных и рядового Распаркина и колхозник Михаил Гульков… Так точно, колхоз «Россия». Гульков его первым и обнаружил… Так точно, совершенно голый, одна шапка при нем… Поиск организовали, выслана поисковая группа… Так точно, вниз по течению, у излуки… Фельдшер говорит, что обморожения не выше второй степени, но сам нарушитель очень слаб, почти дистрофик…

Потом начальник заставы долго слушал, часто кивал и что-то записывал, а в конце сказал:

— Есть, товарищ полковник! — и положил трубку, чтобы тут же снять ее с другого аппарата. Но этот разговор был короток: — Квартиру! Ты? Целую. Обедать не жди — дела!..

…Старшина в расстегнутом полушубке, пахнущий морозом и немного растерянный, стараясь не топать, внес кучу старого обмундирования, которое приберегал для разных хозяйственных работ: гимнастерку и шаровары, застиранные до белизны, и желтое от старости бязевое белье, которое потихоньку рвал на тряпки — для уборки, чистки оружия и иных нужд.

— Нету маленьких размеров, — сказал он, опуская все это на табурет и стараясь не глядеть туда, где покойником лежал нарушитель. — Искал, искал… Пусть малость согреется.

— Да, мелкий мужик! Такому обмундировку сразу не подберешь, разве суворовскую, — важно подтвердил фельдшер, пряча в блестящий футляр шприц и иглы. — Совсем доходяга… — добавил он, заворачивая сломанные стеклянные ампулы в бумажку…

…Нарушитель очнулся, когда с минуты на минуту ожидали вертолет из отряда, а фельдшер, которому надоело сиднем сидеть на месте, шагал от двери к окну и обратно, поскрипывая сапогами. Сегодня был его день. Кто посмеет теперь дразнить его именами Эскулапа и Склифосовского? Тело у нарушителя зудело, и он, под взглядом фельдшера, стесняясь почесаться, ежился, вжимаясь в матрац, покрытый простыней. Он по-обезьяньи морщился, показывая полоску мелких зубов.

— Можете одеться! — Фельдшер указал на кучу белья, оставленную старшиной на табурете. — Одевайтесь!

Но нарушитель смотрел на фельдшера испуганными и непонимающими глазами. Тогда фельдшер досадливо махнул рукой и показал жестами: одевайтесь, мол, эта одежда для вас. И тот понял: наступая босыми ступнями на завязки, полез в кальсоны…

… — Как по-ихнему «кушайте», товарищ старший лейтенант?

Начальник заставы заглянул в разговорник и ответил, тщательно проговаривая все звуки.

— Ну и ну, — покачал головой старшина.

Повторяя это слово про себя, чтобы не выронить его из памяти, старшина принес из кухни и поставил на табурет перед кроватью, застеленный старой наволочкой, две глубокие тарелки — гречневую кашу с тушенкой и хлеб, нарезанный щедрыми кусками. Положил рядом с тарелками вилку и, выговорив трудное слово вслух, почувствовал облегчение. Нарушитель, успевший натянуть на себя все солдатское, но еще с босыми ногами, привстал и, приложив руки к груди, часто-часто закивал головою. Старшина увидел его тонкую шею, болтавшуюся в кольце ворота гимнастерки, на котором чудом уцелела белая тряпочка, бывшая когда-то подворотничком, космы нестриженых волос и, вздохнув, отвернулся к окну.

Нарушитель поерзал на скрипнувшей кровати, взял в руки вилку и повертел, не зная, что делать с нею. «Сейчас уронит, — решил старшина. — Ложку ему надо! Как я сразу не сообразил?» И действительно, вилка глухо звякнув, упала и даже чуточку подпрыгнула — она была алюминиевая, легкая. Нарушитель испуганно поднял глаза на старшину. Тот поднял вилку и, зачем-то обдувая ее, распахнул дверь. За ней толкались любопытные, оказавшиеся там будто бы невзначай, каждый со своей отговоркой.

— Ложку, — приказал одному из них старшина. — Чистую ложку. Быстро!

Когда ложку принесли и нарушитель, зажав ее в кулаке, как молоток, принялся ловить кашу, помогая себе хлебом, старшина обнаружил, что забыл мудреное слово. Память стала ни к черту. Стареет он, что ли?

— Кушайте, — по-русски сказал он. — Ешь давай, ешь! Не стесняйся! Можем и добавки…

…Вертолет, похожий на грузную стрекозу и зеленый, как настоящая стрекоза, взвихряя снег, опустился на ровную площадку за заставой.

Капитан медицинской службы, сняв шинель, оказался в белом халате. Он сразу потребовал горячую воду и полотенце. Тщательно вымыв руки, кожа на которых блестела, как рыбья чешуя, он без промедления отправился туда, где разместили нарушителя, на ходу слушая объяснения фельдшера и кивая курчавой седеющей головой. Причесанный на пробор, худощавый переводчик, который часто трогал себя за переносицу, убеждаясь, что очки еще не сбежали оттуда, выкурив сигаретку, отправился следом за врачом. Старший из прибывших, рыжеватый майор, остался в канцелярии, завел вполголоса беседу с начальником заставы.

— Много ли поймешь с одним разговорником? — сокрушенно сказал начальник. — Язык вывихнешь!

— Да, язык трудноват! — Майор умел разговаривать, не двигая руками. — Ну, что там наши эскулапы? А то приступим, как говорят, благословясь.

Фельдшер и старшина под руки ввели нарушителя в больших валенках. Сесть он отказался. Остался, покачиваясь и часто кланяясь, стоять, одетый в измятую солдатскую обмундировку. «Эх, утюгом бы пройтись!»— подумал старшина, а начальник заставы взглядом выслал его, а заодно и фельдшера, воображавшего себя профессором медицины, за дверь канцелярии.