В двенадцать часов (минута в минуту) громкоговорители вновь «прокашлялись», на мгновение умолкли, и, наконец, раздалось долгожданное: «Постановление Московского совета депутатов трудящихся от 16 октября 1941 года...» Громкий, густой и неспешный голос диктора эхом прокатывался вдоль всей замершей в ожидании улице. Вот сейчас прозвучат слова: «Город в смертельной опасности. За оружие, товарищи!» Но вместо этих грозных и мужественных слов из рупоров полилась какая-то чепуха: «...Парикмахерские и прачечные заканчивают работу раньше положенного времени... городской транспорт... четкая работа... укрепление дисциплины...» В недоумении осмысливая происходящее, люди смотрели друг на друга. Потом какой-то пожилой мужчина, с виду рабочий, громко сказал: «Сволочи! Сдадут немцам город, а мы об этом узнаем, когда их танки будут уже на улицах». Повернулся и пошел прочь. Все посмотрели ему вслед, но никто ничего не сказал. Стали расходиться...
Сначала я растерялся. Машинально пошел вдоль улицы, лихорадочно обдумывая ситуацию. Ясно, что предполагалось сообщить что-то другое, действительно важное. Потом раздумали. Почему? Быть может, сначала хотели призвать к оружию весь город, а потом прикинули, что и оружия не хватит, и организовать миллионную армию добровольцев в короткий срок невозможно. Значит, будут формировать боевые отряды по районам или, скорее всего, по предприятиям. Ехать в институт нет смысла, они уже на колесах. В райком комсомола! Мимо них это пройти не может. Но кто там с ним, одиночкой, будет разговаривать? Идея! Он скажет, что большая группа комсомольцев института решила не ехать в эвакуацию, а оборонять Москву. Его послали выяснить такую возможность. Таким образом он, может быть, сумеет узнать, где формируются отряды самообороны...
В райкоме комсомола не оказалось ни души. Я обошел все комнаты. Пусто. Гуляют сквозняки. Какие-то бумаги они носят по полу. Многие двери распахнуты, как будто люди только что вышли. В приемной первого секретаря с безнадежным упорством звонит телефон. Быть может, все работники райкома разъехались по предприятиям? Но почему не оставили никого для связи? Странно...
Размышлять было некогда. Я решил отправиться прямо в ЦК ВЛКСМ. По дороге к серому дому на углу Маросейки прикидывал, как буду уговаривать дежурного милиционера пропустить меня. Наверное, придется созваниваться из бюро пропусков с инструктором, курирующим вузы. Если спросит, почему приехал не секретарь институтского комитета, сказать, что он болен, а я его заместитель. Вряд ли инструктор знает фамилии заместителей секретаря...
Однако милиционера на входе не оказалось, и я беспрепятственно проник в здание ЦК. Первые две комнаты пустовали и здесь. В третьей немолодой мужчина в полувоенном френче без петлиц, сидя за большим столом, что-то быстро писал. Оторвавшись от своей бумаги, он недовольно спросил, что мне нужно. Я ему наплел про сотню комсомольцев-добровольцев из МЭИ (меньшим числом здесь оперировать было бы несолидно). Мужчина посмотрел на меня с удивлением и сказал, что ЦК формированием отрядов самообороны не занимается и посоветовал обратиться в Моссовет.
Там повторилась та же ситуация. Из бокового входа я свободно прошел в здание Моссовета, поднялся на второй этаж. Здесь людей было больше. Я подошел к группе курящих в коридоре мужчин и повторил им свою байку. Один из них направил меня в какую-то комнату, назвав ее номер. Я обрадовался, решив, что именно в этой комнате занимаются формированием отрядов добровольцев. Однако радость моя оказалась преждевременной. Из этой комнаты меня послали в другую, а там сказали, что следует обратиться в райком партии. И я отправился на Малую Дмитровку в ближайший райком (Свердловского района).
Тут, в отличие от комсомольского райкома, было многолюдно. Хлопали двери, звонили телефоны, по коридорам торопливо проходили озабоченные люди. Сначала я растерялся, потом подошел к задержавшемуся на минутку в коридоре солидного вида мужчине. Торопливо изложил ему свою выдумку, попросил помочь. Он провел меня в большую комнату, где толпилось много народу, подвел к столику какой-то секретарши — коротко остриженной, старой и неприветливой тетки и сказал ей:
— Марья Петровна, тут группа студентов просится примкнуть к ополчению. Можем мы их куда-нибудь пристроить?
Тетка посмотрела на меня подозрительно, но, видимо, мужчина был из начальства, и она нехотя сказала, что можно попробовать связать меня с Трошиным.
— Вот и отлично, — сказал ей мужчина, — дайте ему телефончик...
Я позвонил из ближайшего автомата. Когда рассказал, в чем дело, услышал неожиданный вопрос: «Оружие есть?» — «Нет». — «Тогда не надо», — отрезала трубка, и телефон разъединился. Ошарашенный нелепостью этого вопроса, я вышел из телефонной будки. Затея моя явно провалилась. Тут я вспомнил совет Ольги Ивановны и отправился в военкомат.
Здесь все было по-другому. Я не успел даже объяснить дежурному, что я студент, но не хочу воспользоваться броней, а прошу отправить меня на фронт, как он, перебив меня, спросил: «Паспорт с собой?» Паспорта у меня с собой не было.
— Живо за паспортом, — сказал дежурный, — чтобы через два часа был здесь. С вещами. Оденься потеплее. Бельишко, если есть теплое, захвати и свитер. Харчей дня на три. Шинель и шапку дадим. Живо! Одна нога здесь, другая там!
Не помня себя от радости, я помчался домой. Настя сбегала в магазин, купила хлеба, колбасы, сыру и две банки моих любимых консервированных свиных язычков. Я побросал в рюкзак свитер, шерстяные носки, пару белья, полотенце, туалетные принадлежности и серебряную столовую ложку (других у нас не было). А также «Как закалялась сталь» Николая Островского. Взял половину имевшихся в доме денег. Пару раз звонил Ольге, но никто не ответил. Наказал Насте дозвониться ей и сообщить о моем отбытии в армию. Сам обещал позвонить со сборного пункта, куда меня, вероятно, направят. Меньше чем через два часа, с паспортом, был уже в военкомате. Вскоре меня и еще с десяток молодых ребят препроводили в соседнюю школу-новостройку, где размещался сборный пункт. Узнал, что завтра утром мы выходим. Из канцелярии школы позвонил Насте, сообщил адрес. Вечером выдали шинель, шапку и обмотки. Солдат со сборного пункта показал, как их нужно обертывать вокруг голени...
Ночь не спал. Сидя в классе за партой, писал письма маме и Ольге. Спать не хотелось. Сказывались волнение этого дня и радость от того, что мое желание осуществилось. Мысленно представлял себя уже на фронте. То воображал штыковую атаку, то ночью в лесу пробирался в разведку, то выносил с поля боя раненого командира...
Иногда накатывало ужасное сомнение: вдруг струшу или не выдержу под пытками, если немцы захватят в плен. Гнал от себя эти черные мысли и снова воображал, как бегу в атаку с винтовкой наперевес, а кругом свистят пули.
Наутро батальон новобранцев кое-как построили во дворе, разбили на взводы. За оградой школы теснились провожающие. Я отыскал глазами Олю и Настю. Но выйти из строя нам не разрешили. Мы только успели помахать друг другу руками, как раздалась команда: «Шагом марш!»... Потом я понял, что военкоматы в те дни получили приказ брать всех молодых людей подряд и немедленно уводить их из Москвы. Угроза захвата столицы немцами была вполне реальной.
Командовал батальоном пожилой майор, опытный кадровый военный. В его распоряжении имелась только бумага, предписывавшая оказывать всяческое содействие. С нею он должен был доставить свою команду в Казань. Майор повел нас проселками по деревням, в стороне от магистральных дорог. Из Москвы в те дни изливался колоссальный поток беженцев. Навстречу им по тем же дорогам подходили войска. В этой толчее было бы трудно прокормить и обеспечить ночлегом наше нигде не числящееся «воинство».
А в деревнях было тихо. Председатели колхозов распределяли нас по избам. Крестьянки жалели, кормили досыта, да еще совали чего-нибудь на дорогу. Мужиков в деревне оставалось мало, а молодежь и вовсе всю уже позабирали. Меня поразило, что повсюду ждали немцев. Говорили, не таясь: «Придет немец, колхозы распустит и заживем, как прежде жили». При этом не было никакой недоброжелательности к нам, одетым в красноармейскую форму. Даже Советскую власть никто не ругал. Она была где-то далеко, в Москве, а здесь был только ненавистный колхоз. (Быть может, на юге, где, как говорили, существовали колхозы-миллионеры, настроение было иным. Но мы-то шли по нашей средней России).
