Но вот закончились молитвы, и дворцовый священник торжественным голосом начинает читать манифест царя народу. В нем и простое изложение событий, приведших к войне, и призыв к патриотизму, и обращение за помощью к Всевышнему, а также другие фразы о терпении, единстве и стремлении победить…

Французского посла на сегодняшнее объявление манифеста пригласили через Сазонова.

– Вы единственный иностранец, допущенный к этому торжеству как представитель союзной державы, – доверительно сообщил министр.

– Что ж, жребий брошен… – вместо благодарности устало пробормотал Палеолог.

Он уже забыл, когда нормально высыпался. Эта неделя далась нелегко. Посольство работало днем и ночью, практически не смыкая глаз. Посол не спал сам и не давал спать другим. Досталось и подчиненным, и правительству во Франции во главе с президентом. Благо все прекрасно понимали ситуацию, активно содействуя. И вот результат – общая мобилизация французской армии. Телеграмма с приказом пришла сегодня, в два часа ночи.

Сазонов о ней, конечно же, знал. Он ухмыльнулся, заметив:

– Доля разума, которая управляет народами, столь слаба, что и двух недель, как суждено было нам убедиться, вполне хватит, чтобы вызвать всеобщее безумие.

– Да, да… – покивав, согласился посол, а после задумчиво произнес: – Не знаю, Сергей Дмитриевич, как история будет судить нашу с вами и Бьюкененом дипломатию, но… Мы втроем имеем полное право утверждать, что добросовестно сделали все от нас зависящее, чтобы спасти мир от войны, не соглашаясь, однако, принести в жертву два других блага, еще более ценных. Это независимость и честь Родины…

Манифест дочитан. Священник умолкает.

Императору подносят Евангелие. Николай поднимает над ним правую руку, обводит взглядом зал. Он серьезен и сосредоточен. Медленно, подчеркивая каждое слово, начинает говорить:

– Офицеры моей гвардии, присутствующие здесь! Я приветствую в вашем лице всю мою армию и благословляю ее. Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока останется хоть один враг на родной земле!

По залу разносится оглушительное «ура!». Не умолкает сразу, а растет, ширится. Вскоре порожденный приветственными криками неистовый шум вылетает на улицу и возвращается вдруг, многократно усиленный толпой, что собралась вдоль набережной.

Дядя царя, Великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий русскими армиями, внезапно хватает Палеолога в охапку и целует, едва не раздавив его в медвежьих объятиях. Все происходит столь быстро, с обычной для Великого князя стремительностью, что посол ничего не успевает сообразить. А тот уже кричит во всю мощь своих легких:

– Да здравствует Франция!

И со всех сторон грохочет подхваченное тысячами голосов:

– Да здравствует Франция! Да здравствует Франция!!!

Император направляется к выходу. Слава богу! Посол не без труда прокладывает путь следом.

Площадь буквально забита народом. Бескрайний людской океан с колышущимися на нем в тесноте кораблями из флагов, знамен, икон, портретов царя. При появлении вышедшего на балкон императора толпа, сняв шапки, начинает петь «Спаси, Господи, люди твоя». И вдруг все как один встают на колени.

Этот потрясающе трогательный момент рождает ком в горле Палеолога. Он видит блеск облагораживающих слез на глазах молящихся, всеми клетками тела впитывая тот высокий порыв, что объединил и привел сюда этих людей.

– Хватило бы только нам выдержки, – слышится позади негромкое бормотание Сазонова.

Вечно этот скептик все портит. Чуть повернув голову, посол вполголоса произносит через плечо:

– В эту минуту для них царь действительно есть самодержец, отмеченный Богом. Военный, политический и религиозный глава своего народа, неограниченный владыка душ и тел.

Волна всеобщего патриотизма захлестнула и Буторова.

У него была возможность поступить в военную школу для подготовки к экзамену офицера. Но в такой момент, когда каждый готов хоть сейчас надеть форму и, взяв оружие, идти сражаться на фронт, это казалось кощунственным.

Махнув рукой на офицерское звание, Николай остался в Красном Кресте.

Его назначили начальником Передового отряда для помощи раненым. В подчинении Буторова оказались три врача, семь студентов-медиков, две сестры милосердия и сто тридцать санитаров. Парк отряда состоял из тридцати шести санитарных двуколок и четырнадцати транспортных повозок. Немалое хозяйство, нормальную работу которого необходимо еще наладить. Люди не обмундированы и пока не притерлись друг к другу, транспорт не опробован, фуража для лошадей нет. Требовалось получить медикаменты, оружие, инвентарь, униформу, довольствие… А времени мало. Надо спешно готовиться к отъезду на фронт.

Николай с головой ушел в заботы – масштабные, с непременной беготней по различным инстанциям, и помельче. Последних, как обычно бывает, навалилось особенно много. Поначалу справлялся с превеликим трудом, но когда подобрал себе помощников, дело быстро пошло на лад, и в середине августа отряд выехал из Петербурга.

В поезде Буторов достал запечатанный сургучом конверт, который вручили ему перед самой отправкой. Покрутил в руках, разглядывая оттиски Красного Креста и Военного ведомства.

– Ну же, вскрывай, – горячо зашептал Сашка Соллогуб, друг и однокурсник по Александровскому лицею, волей счастливого случая попавший к Буторову в подчинение.

Само собой, Соллогуб и стал одним из первых помощников. Его же Николай назначил своим заместителем. Не из-за дружбы, а потому, что Сашка показал себя толковым организатором, и помощь его в нелегком и новом для Буторова деле руководства санитарным отрядом была неоценимой.

– Да подожди ты, – шикнул на друга. – Сказано было: «Вскрыть в пути следования».

– Но мы почти едем. Погрузились ведь.

– Потерпи…

Терпения обоим едва хватило, чтобы дождаться, когда состав тронется. Переломив сургучную печать, с радостным трепетом заглянули в пакет. В нем обнаружился аккуратно сложенный лист с коротким, по-военному лаконичным распоряжением.

– Значит, так, – медленно, с расстановкой говорил вполголоса Николай собравшимся вокруг него помощникам. – Нам надлежит выгрузиться в Вержболове. Потом, нагнав штаб Первой армии, поступить в распоряжение генерала Ренненкампфа, ее командующего.

– Выходит, мы еще можем застать военные действия! – чересчур громко воскликнул несдержанный Сашка, но на это никто не обратил внимания.

Мысль, что война не успеет закончиться без их участия, радовала и одновременно волновала всех, будоража разгулявшееся воображение.

В приподнятом настроении прошла вся дорога вплоть до выгрузки. Ликование не покидало и после, когда двигались в походной колонне по идеально ровному, хорошо утрамбованному шоссе между симметрично высаженными деревьями, похожими одно на другое, будто близнецы. А какая гордость распирала Буторова при переходе границы Восточной Пруссии, вообще не передать словами.

Люди в отряде, судя по всему, испытывали схожие чувства. Проезжая обгорелыми улицами прусских городов, каждый санитар или врач старался держаться в седле или в двуколке с наибольшим достоинством, на какое только был способен. Радовались, словно дети малые, видя разбитые артиллерией дома или местных жителей, торопливо снимавших шляпы при появлении русских.

Стояли теплые, солнечные деньки. Ехать было приятно. Ласкали глаз яркие, весело отливающие светом, культурно ухоженные и разделенные аккуратными оградками поля, что простирались вокруг. Фермы с уютными домиками под красными черепичными крышами утопали в зелени. Вся эта красота умиротворяла, навевая праздничное настроение. В то же время манили неизвестность, предчувствие всяческих лишений и воображаемых опасностей, которые неминуемо подстерегают на войне. Сколько впечатлений, сколько разнообразных чувств! Вот она, полноценная жизнь, наполненная всем тем, чего так не хватало в скучные мирные времена.

Грудь распирало приятным волнением. Николаю было только в радость избавиться вдруг от порядком поднадоевшего размеренного прозябания в уездном городке, затерянном в необъятной Российской империи. А будущее рисовалось в одних лишь игриво-розовых тонах…