Опыт 1900 г. указал, что при руководстве делами населения Северной Маньчжурии из Пекина, мы и в будущем должны ожидать восстаний населения и попыток к разрушению железной дороги. У китайского правительства всегда были наготове ответы: виноваты хунхузы. Не могли мы также оставаться равнодушными к усилению китайских войск в Северной Маньчжурии, а также к заселению китайцами пустынных земель, примыкающих к рекам Амуру и Аргуни, которыми издавна пользовалось русское население.
Поэтому и возникла необходимость, чтобы в той или другой форме мы получили право контроля и распорядка в Северной Маньчжурии. Без достижения сего проведенная железная дорога, оставаясь недостаточно безопасной, могла послужить нам во вред, ибо увеличивала все невыгоды нашей пограничной черты, делающей между Забайкальем и Уссурийским краем большой выгиб к северу. Вся Хейлуцзянская и северная часть Гиринской провинции врезываются клином между русскими владениями. Только чувствуя себя прочно в Северной Маньчжурии, мы могли признать Приамурский край достаточно прикрытым и заняться развитием этого края.
Северная Маньчжурия не прилегает к Корее. Поэтому наше утверждение в этой провинции не грозило [148] осложнениями с Японией. Не было в Северной Маньчжурии и существенных европейских интересов. Но несомненно, что эта местность была важна для Китая, и насильственное присоединение ее к владениям России грозило осложнениями с Китаем. Поэтому необходимо было найти такую форму утверждения нашего в Северной Маньчжурии, которая не могла бы вызвать разрыва с Китаем.
Будучи убежденным сторонником включения в той или в другой форме в сферу нашего влияния Северной Маньчжурии, я в то же время неуклонно боролся против всех военно-политических начинаний в Южной Маньчжурии.
Южная Маньчжурия до Квантунской области заключает в себе всю Мукденскую и южную часть Гиринской провинции. При площади в четыре раза меньшей, чем Северная Маньчжурия, население Южной Маньчжурии, по нашим сведениям, превосходило 8 млн душ, что давало свыше 30 человек на кв. версту, тогда как в Северной Маньчжурии на кв. версту приходилось менее двух человек.
Священный для китайской царствующей династии Мукден всегда мог служить источником для нас недоразумений с Китаем, а соприкосновение на 800 верст с корейской границей легко могло привести к осложнениям с Японией.
Южная Маньчжурия все суживающимся клином примыкает к Квантуну, составляя лишь на границе с Кореей 800 верст расстояния. Занимая эту позицию, надо было располагаться на два фронта: к Корее и к Китаю. При этом, если бы противник получил превосходство на море, то он мог угрожать высадкой на 600 верстах, где границей Южной Маньчжурии служит море. При этом высадка, например, в Инкоу выводила противника в тыл всем нашим войскам, расположенным южнее линии Инкоу.
При обсуждении способов решения маньчжурского вопроса могло возникнуть и предположение, в случае враждебного к нам образа действий Китая, о присоединении Маньчжурии к русским владениями на тех же, например, основаниях, на которых к нашим владениям был присоединен Квантунский полуостров. [149]
При таком решении представлялось возможным установить прочную связь России с Квантуном. Признавая, как сказано выше, что включение в сферу наших интересов Северной Маньчжурии будет естественным последствием проведения Сибирской магистрали через Маньчжурию, я неизменно признавал, что присоединение к России в той или другой форме Южной Маньчжурии будет для нас не опасно.
По этому вопросу в представленной мною в октябре 1903 г. особой записке по маньчжурскому вопросу я высказал следующие мысли:
«Не соприкасаясь с границей Кореи, не занимая нашими гарнизонами местности между железной дорогой и корейской границей, мы действительно убедим японцев, что не имеем намерения, вслед за Маньчжурией, завладеть и Кореей. Тогда и японцы, вероятно, ограничатся развитием в Корее своей деятельности без оккупации страны войсками. Тогда Япония не приступит к значительному увеличению своих сил и не втянет и нас в тяжелую необходимость все усиливать свои войска на Дальнем Востоке и даже без войны нести тяжелое бремя вооруженного мира.
С присоединением же к русским владениям и Южной Маньчжурии все вопросы, кои ныне тревожат две нации и заставляют опасаться близкого вооруженного столкновения, получат еще большую остроту. Наше временное занятие гарнизонами некоторых пунктов в полосе между железной дорогой и корейской границей, например, Фынхуанчена и Шахедзы, обратится в постоянное. Наше внимание к корейской границе и к Корее еще возрастет.
Вместе с тем и японцы получат новое подтверждение своих подозрений, что Россия хочет захватить и Корею. Почти несомненно, что занятие нами Южной Маньчжурии поведет к занятию японцами Южной Кореи. Дальнейшее темно. Но несомненно одно, что, сделав этот шаг, Япония вынуждена будет быстро усиливать свои вооруженные силы. Мы в ответ будем увеличивать свои войска на Дальнем Востоке. И вот между двумя народами, [150] казалось бы, призванными к мирной жизни, из-за тех или других участков Кореи, не имеющих для России сколько-нибудь серьезного значения, начнется еще в мирное время борьба по усилению своих сил и средств в ущерб нашей боевой готовности на Западе, в ущерб интересам коренного русского населения. Эта борьба мирного времени, при участии других держав, постоянно будет грозить перейти в тяжелую смертоносную борьбу, которая не только надолго может остановить спокойное развитие наших восточных окраин, но может отразиться и на замедлении роста всей России.
Даже одержав победу над Японией на материке, в Корее и в Маньчжурии, мы не можем добиться решительных результатов и считать Японию разгромленной, пока не перенесем войны в пределы Японии.
Нет, конечно, в этом отношении ничего невозможного. Но десант в страну с воинственным 47-миллионным населением, где даже женщины примут участие в народной войне, — дело тяжкое даже для такой мощной державы, как Россия. Если же мы не разгромим Японию окончательно, если мы не лишим ее права и возможности иметь военный флот, то при первом же удобном случае, например, если Россия вынуждена будет вести войну на Западе, Япония атакует нас одна или особенно в союзе с западными врагами нашими на Востоке.
Необходимо иметь в виду, что Япония, будучи в силах ныне выставить против нас весьма быстро в поле, в Корее или в Маньчжурии, хорошо организованную и обученную армию в 150 000—180 000 человек, очень мало напряжет при этом силы населения. При численности в 47 000 000 и приняв для количества постоянной армии германскую мерку в 1 %, Япония, вместо 120 000 могла был иметь в мирное время 400 000, а в военное время — один миллион войска. Даже принимая вдвое меньшие расчеты, мы все же должны иметь в виду, что в относительно короткое время Япония будет в силах выставить против нас в Корее и двинуть в Маньчжурию 300 000 — 350 000 войск (постоянной армии). Если мы зададимся [151] целью присоединить к России Маньчжурию, то мы обречены будем на постоянное и быстрое увеличение наших сил настолько, чтобы только силами Дальнего Востока сдержать напор японцев в Маньчжурии».
Из этих строк видно, насколько серьезно Военное ведомство относилось к такому противнику, как Япония, и насколько было озабочено возможными осложнениями с Японией из-за Кореи.
Тем не менее, пока мы твердо держались решения очистить от наших войск Южную Маньчжурию и не вмешиваться в корейские дела, опасность разрыва с Японией была устранена.
Еще в 1900 г. наше правительство обязалось уважать территориальную неприкосновенность Китая, и поэтому вопрос об очищении от наших войск Маньчжурии в принципе был решен утвердительно. Очевидно, готовясь уйти из Маньчжурии, мы не могли одновременно подготовлять Маньчжурию как театр военных действий.
В вопросе об очищении Маньчжурии возникло разногласие во взглядах между военным министром и начальником Квантунской области по вопросу о значении для России Южной Маньчжурии.
Военный министр признал, что занятие нами Южной Маньчжурии не дает России выгод и представляет только опасность со стороны корейской границы с Японией и опасность от занятия Мукдена со стороны Китая. Поэтому скорейшее очищение нами Южной Маньчжурии и Мукдена, по мнению военного министра, представлялось крайне необходимым. Начальник Квантунской области, со своей стороны, имел основание утверждать, что прочное занятие Россией Южной Маньчжурии обеспечит надежным образом связь России с Квантуном. Существовало также незначительное разногласие между министрами финансов и военным относительно увода наших войск из Северной Маньчжурии. Министр финансов предполагал достаточным оставить для охраны магистрали только войска пограничной стражи. Военный министр, на основании опыта усмирения восстания 1900 г., [152] полагал необходимым, возможно скорее очистив от наших войск Южную Маньчжурию, очистить от наших войск в Северной Маньчжурии все населенные пункты, находящиеся вне железной дороги, в том числе Гирин и Цицикар, но на самой магистрали в Харбине оставить небольшой резерв на случай возобновления беспорядков. Сила этого резерва признавалась достаточной от 2 до 4 батальонов и одной батареи. Кроме того, по мнению военного министра, надлежало продолжать обеспечивать несколькими небольшими постами связь Харбина с Хабаровском по Сунгари и связь Цицикара с Благовещенском.
