Очевидно, что при более беспристрастном исчислении ожидаемых доходов явилась бы полная возможность ассигновать Военному министерству просимую им дополнительную сумму и этим значительно поднять нашу готовность на Западе и на Дальнем Востоке.

Таким образом, главной причиной нашей недостаточной боевой готовности следует признать недостаточность отпусков от казны. Эта недостаточность отпусков происходила: а) от огромного увеличения отпусков на военный флот, б) от производства огромных отпусков на предприятия по Дальнему Востоку, которыми ведал министр финансов; в) от неправильной системы исчисления ожидаемых доходов.

В тех же пределах, в кои Военное ведомство было поставлено в 1898—1903 гг., расходы велись по строго определенному плану, и достигнуты особо заметные результаты по усилению нашего военного положения на Дальнем Востоке.

Результаты деятельности Военного министерства за последние 10 лет до Русско-японской войны по усилению нашего положения на Дальнем Востоке видны из следующих цифр. Мы имели в Приамурском крае, Маньчжурии и Квантуне войск: в 1884 г. — 12 батальонов, в 1894-м — 20, в 1903-м — 63, в 1904-м — 140.

Эти огромные результаты достигнуты за счет ослабления нашего положения на западной границе. [135]

Война с Японией возникла неожиданно для России, противно намерениям русского государя, противно интересам нашей родины.

Окончись война победоносно, виновники ее возникновения могли попасть в герои, прозорливо подготовившие нам успех на Дальнем Востоке.

Преждевременный мир, вызванный внутренними непорядками в России, лишил нашу армию возможности бороться до победного исхода войны.

Взволнованное понесенными нами на войне неудачами, русское общество настойчиво желает знать правду о причинах, вызвавших войну, и о виновных, кои не выполнили волю царя, не желавшего войны, а своими действиями или бездействием довели дело до разрыва с Японией. Допущенная свобода слова дала возможность высказаться в печати о многих делах и лицах. Вместе с вымыслом в печати появились и фактические данные, опубликование которых могло произойти только с ведома и разрешения заинтересованных лиц, занимавших высокие посты в разных министерствах.

Наибольшее значение из появившихся в печати материалов, имевших целью выяснить причины войны, имеет статья г. Гурьева «Возникновение Русско-японской войны», помещенная в газете «Русские ведомости» (май, 1905). Автор, очевидно, располагал массой документов, и вся статья его носит характер объяснений и защиты действий министра финансов С. Ю. Витте. [136]

Так как статья Гурьева получила самое широкое распространение, перепечатана как нашими, так и иностранными газетами и журналами, так как и ныне еще на эту статью делаются ссылки, а изложенные в ней факты, касающиеся Военного министерства, изложены неверно, и деятельности его придано неправильное освещение, я признаю необходимым, насколько возможно, коротко изложить роль военного министра в заседаниях по вопросам Дальнего Востока в период 1898—1903 гг.

Вопрос о выходе России к Великому океану давно уже подвергался теоретическому обсуждению. Признавалась неизбежность, что для России, ввиду огромного роста ее населения, будет необходимо добиваться выхода к теплым морям. Но история России XVIII и XIX вв. указывала также, что выходы к морям Балтийскому и Черному обошлись России весьма дорого. Требовалась поэтому особая осторожность, дабы не быть вовлеченными преждевременно в вооруженную борьбу из-за выхода к Великому океану.

Наши владения на Дальнем Востоке, за Байкалом, пустынны, труднопроходимы и требуют выполнения массы внутренних задач по увеличению населения, устройству его во всех отношениях, проведению дорог и пр. Торговля наша с Дальним Востоком, внешняя и внутренняя, ничтожна. Поэтому выход к Великому океану ныне живущему в России поколению не был нужен, а между тем, при огромных пространствах и незначительности русского населения к востоку от Байкала, явилось опасение, что приносимые жертвы не окупятся выгодами, тяжко лягут на живущее поколение, ослабят его культурный рост и ослабят наше положение в Европе. В особенности Военное министерство с половины прошлого столетия весьма дружно с Министерством иностранных дел систематично противилось расширению наших границ в Азии, ввиду все усложнявшихся для нас задач в Европе. Поэтому наше движение и в глубь Средней Азии происходило часто вопреки не только мнению, но и отданным из Петербурга приказаниям. [137]

В 1864—1865 гг. занятие Черняевым Ташкента признавалось преждевременным, ибо приводило нас в непосредственное соприкосновение с Бухарским и Кокандским ханствами. После похода к Самарканду в 1868 г. Кауфману не только не разрешили покорить окончательно Бухарское ханство, но эмиру Бухарскому были возвращены Шаар и Китаб, взятые нами после упорного боя. В 1873 г., покорив ханство Хивинское, мы ограничились занятием только правого берега р. Амударьи и сохранили за ханством Хивинским его власть. В 1875 г., пройдя все ханство Кокандское, мы думали ограничиться только занятием г. Намангана, оставив остальную часть ханства в руках слабого хана Кокандского. В 1881 г. военный министр не отстаивал необходимости сохранить за нами занятый в 1871 г. силой оружия Кульджинский край. В 1882 г. Скобелеву, после овладения им Геок-Тепе, было строго запрещено идти на Мерв.

Такой образ действий Военного министерства вызывался опасениями новых расходов и новых забот, опасениями новой затраты сил и средств за счет ослабления нашего положения на западной границе и на границах с Турцией.

В особенности не в видах Военного министерства было вызывать какие-либо осложнения на китайской границе или с Японией. Поэтому представители Военного ведомства с тревогой относились и, насколько это было в их силах, боролись против мнений о том, что России «самое западное из азиатских, а не самое восточное из европейских государств» и что вся будущность России в Азии.

Мы на Дальнем Востоке еще 20 лет тому назад были почти беззащитны, а такая огромная территория, как, например, Сахалин, защищался лишь тремя местными командами, общей силой около одной тысячи человек. Владивосток был беззащитен, а главная связь с Россией по грунтовому пути на протяжении 9000 верст, можно сказать, в военном отношении почти не существовала. Только после 1882 г., когда мы уступили китайцам в кульджинском вопросе, а также ввиду начавшейся усиливаться японской армии, мы начали, наконец, усиливать свои [138] войска на Дальнем Востоке. Первоначально усиление шло очень медленно, но, как изложено выше, после Японо-китайской войны усиление пошло весьма быстро и притом за счет нашей готовности на западной границе.

В особенности Военное ведомство чувствовало все время непрочность связи наших войск в Приамурье с Россией. Новобранцев и значительную часть продовольственных запасов привозили во Владивосток морем. Очевидно, что при таких условиях задаваться какими-либо наступательными планами Военное ведомство не могло. Но пробуждение Китая и, в особенности, Японии заставляло Военное ведомство, не думая о наступлении, тревожиться даже за целость наших владений к востоку от Байкала. Поэтому постройка Сибирской магистрали по нашим владениям соответствовала видам Военного министерства, ибо облегчала связь с Приамурьем и оборону этой окраины России.

Вопрос о постройке Сибирской дороги обсуждался впервые в Комитете министров в 1875 г., но первоначально лишь в пределах Европейской России до Тюмени, и в 1880 г. состоялось положение Комитета министров о приступлении к сооружению сего участка. В 1882 г. государь император Александр III решает вести дорогу через всю Сибирь, не довольствуясь лишь начальным участком. Начались изыскания, и было представлено три варианта. В 1885 г. Комитет министров, рассмотрев изыскания, не пришел к заключению о наивыгоднейшем из них, но постановил безотлагательно приступить к постройке начального участка. В 1886 г. государь, читая отчет генерал-губернатора Восточной Сибири, написал: