Когда-то мчался на рысях

я на своих на двух;

теперь едва плетусь – иссяк

и в них задора дух.

Что делать с обузданием урода?

Плюя на все укоры и сентенции,

еврей, потенциальный враг народа,

ничуть не расположен к импотенции.

Мы понимали плохо смолоду,

что зря удача не является:

кто держит Господа за бороду,

тот держит дьявола за яйца.

Вполне, конечно, молодость права,

что помнить об ушедших нет обычая,

но даже загулявшая вдова —

и та порою плачет для приличия.

Когда я был совсем бедняк —

а так оно порой бывало,

то всё же не было и дня,

чтоб я не выпил мало-мало.

Поэты разных уровней, ступеней

и звучностей – в одном ужасно схожи:

пронзительность последних песнопений

морозом отзывается по коже.

Святые книги умолчали

о важной вещи:

и в малой мудрости печали —

ничуть не меньше.

Есть почему-то чувство кражи,

когда разносится слушок

о медицинской запродаже

печёнок, почек и кишок.

В любом горемычном событии

со временем блекнет основа:

его вспоминая в подпитии,

находишь немало смешного.

То на душе как будто гири,

то вдруг опять она легка —

везде тоска в подлунном мире

течёт сквозь нас, как облака.

Беженец, пришлый, чужак —

могут прижиться в народе,

только до смерти свежа

память у них об исходе.

Так безумна всеобщая спешка,

словно жизни лежат на весах,

и незримая Божья усмешка

над кишеньем висит в небесах.

Я главным образом от жажды

страдал десятки дивных лет,

я заливал её многажды,

но утоленья нет как нет.

Когда сидит гавна мешок

и смачно сеет просвещение,

я нюхом чувствую душок

и покидаю помещение.

По возрасту я вышел на вираж,

последний и не столь уже крутой,

хотел бы сохранить я свой кураж

до полного слиянья с темнотой.

Очень часто нам от разных наших бед —

и обида в их числе, и поражение —

помогает своевременный обед,

возлияние и словоизвержение.

Уютно и славно живётся в курятнике;

что нужно мне? – стол и кровать;

порой к нам орлы залетают стервятники —

духовную плоть поклевать.

Я издаю стихи не даром

и вою их, взойдя на сцену,

своим актёрским гонораром

я им удваиваю цену.

Пускай любой поёт, как кочет,

учить желая и внушать,

но проклят будь, кто всуе хочет

нам нынче выпить помешать.

Нынче думал о России в полусне:

там весной везде кудрявятся берёзки,

а впитав тепло свободы по весне,

распускаются лихие отморозки.

Любое в мире текстов появление

таланта между гнили и мудил —

в такое меня вводит умиление,

как если б это я его родил.

По жизни моё достижение —

умение вмиг и заранее

надеть на лицо выражение,

пристойное духу собрания.

О чём предупредить они стремятся?

Зачем уже который раз подряд

ушедшие друзья мне ночью снятся

и что-то непонятно говорят?

Любая дребедень и залепуха,

придуманная сочно и не бледно,

влетая в оттопыренное ухо,

уже не растворяется бесследно.

Рутины болотная ряска

взрывается вдруг и некстати,

но всякая нервная встряска —

полезна душе в результате.

Российский нецензурный лексикон —

великое богатство русской речи,

и счастлив я, что капнул в сей флакон

ту каплю, что не долили предтечи.

Боюсь я, вот-вот прекратится

во мне клокотание звука,

и там, где курлыкала птица,

поселится тёмная скука.