Из массы зрительных явлений

люблю я девок на экране:

игра их нежных сочленений

бодрит меня, как соль на ране.

Витиевато, вяло, выспренно,

косноязыча суть и слово,

пытался высказать я искренно,

как дивно всё и как хуёво.

Время сыплет медленный песок,

будущим заведуют гадалки,

муза Клио катит колесо

и сама в него вставляет палки.

Если в мыслях разброд и шатание —

значит, выпивкой скудно питание.

Совсем уже бедняга – не герой,

а выглядел когда-то победительно,

кого-то ещё трахает порой,

однако же не очень убедительно.

Нас не тянет в неведомый рай,

наша участь и тут не бедна:

всё, что нам наливают по край,

мы легко выпиваем до дна.

В утопшей Атлантиде мне таинственно,

что, если бы и впрямь она была,

её бы помянули многолиственно

еврейские торговые дела.

Играет крупно Сатана,

спустившийся с небес:

часть жизни Богом нам дана,

а часть нам дарит бес.

Нелепо – сразу от порога

судить и предопределять:

чем нынче строже недотрога,

тем послезавтра круче блядь.

Цветы прельстительного зла

обычно так однообразны,

что только пыльного козла

влекут их жухлые соблазны.

Хотя я в меру разума и сил

судьбу свою клонил к увеселению,

у Бога я подачек не просил,

а сам Он не давал их, к сожалению.

Кому-то являясь то быдлом, то сбродом,

надежды вселяя в кого-то,

народ очень редко бывает народом,

он чаще – толпа и болото.

Мы часто в чаяньях заветных

нуждаемся в совете Божьем,

но знаков от него ответных

постичь не можем.

Как волк матёрый на ягнят

взирает издали из леса,

на наших шумных жиденят

тепло глядят глаза прогресса.

Ни разу я за жизнь мою

не помню злобного порыва и гнева мутного,

пускай враги мои в раю

сто лет поют без перерыва, даже минутного.

Себя трудом я не морочу,

высокий образ не леплю,

и сплю охотно днём. А ночью

весьма охотно тоже сплю.

Теченье жизни нашей плавное

благодаря скупым мыслишкам

приобрело журчанье славное:

нам ничего не надо слишком.

По жизни дороги окольные,

изгойства надменные корчи

и тёмные мысли подпольные —

рассудка блаженные порчи.

Уча Талмуд, евреи стрёмные

наглеют в ходе обучения

и Богу шлют не просьбы скромные,

а деловые поручения.

Прочёл я море умных книг

(хотя люблю я – ахинею),

ни на секунду не возник

во мне восторг, что я умнею.

Сегодня с мудаками на обеде я

сидел невозмутимо и спокойно;

достоинство участника трагедии —

в умении вести себя достойно.

Лихой типаж – унылая сиротка.

В компаниях такие молчаливы.

Улыбчивы, но коротко и кротко.

Застенчивы. И дьявольски ебливы.

Мне кажется давным уже давно,

и мне от понимания приятно:

мы вставлены в какое-то кино,

а кто его снимает – непонятно.

Мы затем и склонны к окаянству

дёргаться, лететь куда-то страстно,

что, перемещаясь по пространству,

время проживаем не напрасно.

Чего-то кажется мне, Господи,

(сужу я зряче, без поспешности),

что рай – большой недолгий госпиталь

по излечению безгрешности.

По городской живя погоде,

набит повадкой городской,

я отношусь к живой природе

с почтеньем, тактом и тоской.

Бумагу, девственно пустую,

не зря держу я под рукой,

сейчас я чушь по ней густую

пущу рифмованной строкой.