— Тогда ей стоило бы повидаться с моей мамой. — Девочка сложила руки на груди. Было видно, что она очень гордится своей мамой.

— Почему?

— Потому что это ее работа. Она всегда общается с людьми с депрессией. Они после этого лучше себя чувствуют.

— Она что, врач? Я думала, она театральный режиссер.

— Она психотерапевт и театральный режиссер.

Ну, скажу я вам, это просто выбило меня из колеи. Я бы никогда не подумала, что Хелена психотерапевт, но, с другой стороны, я ведь в свое время не подумала и того, что она театральный режиссер. Однажды я общалась с психотерапевтом, с таким, который лечит от горя. Меня к ней отвел папа. Ее звали доктор Болт. Доктор Бэ, как я впоследствии стала ее называть, выглядела как такая женщина, с которой миссис миссис Поррит могла бы по вечерам играть в карты. На ней были черные слаксы, а ее прическа представляла собой незыблемую коричневую башню. Ее туфли были украшены золотыми цепочками, пущенными поперек стопы. Подозреваю, она тоже про меня подумала, что я смотрюсь забавно. Обычно так оно и бывает. Взаимно. Она задавала мне много вопросов, которые мне весьма нравились, просто потому, что я люблю, когда мне задают вопросы. При этом возникает чувство, что неожиданно все, что ты говоришь, оказывается важным. Но, думаю, она буксовала в неправильных местах. Все происходило так, будто она вела расследование, как сыщик, и она все время кидалась на очевидные улики и упорно пыталась выколотить из них все, что только возможно, поэтому самого главного и не заметила. Она сочла, что у меня нарушения в питании.

— Как часто ты ешь? Считаешь ли ты, что у тебя есть лишний вес? Тебя беспокоит твой вес?

Я сказала:

— Послушайте, я знаю, что худая, но это потому, что у меня быстрый метаболизм. Я очень прожорливая, и я много ем. Иногда я за день съедаю целую буханку хлеба, и это правда. Я много двигаюсь.

Ну а потом речь зашла о голосе, звучащем в моей голове. О Ком-то Противном. Она все расспрашивала и расспрашивала меня, был ли этот голос голосом какого-то другого человека.

— Нет, — ответила я, — это мой голос, молчаливый голос, который почти непрерывно озвучивает мне самой мои же собственные мысли, просто чтобы я знала, что они у меня есть, думаю так.

— Есть что? — спросила она.

— Есть мысли.

— А, понимаю. А о чем говорит этот голос? — Она царапала что-то в своем блокноте.

— Обо всем, о чем угодно. Иногда он не дает мне спать. Иногда я с ним беседую.

— С кем?

— С голосом.

Она кивнула, будто этот ответ полностью соответствовал ее ожиданиям.

— А что голос говорит во время этих бесед?

— В основном он говорит противные вещи.

— Вы можете его увидеть?

— Только в интеллектуальном смысле.

— А голос вызывает паранойю? Вам начинает казаться, что вам угрожает опасность? Вам кажется, что им управляет кто-то другой? — Доктор Бэ склонила голову набок, она говорила так, будто предлагала мне чашечку чаю.

Я услышала, как Некто Противный усмехнулся: «Вот здорово, да она считает, что ты того-с». Я заметила на столе коробочку гигиенических салфеток, одна из них выглядывала наружу.

— Нет, — сказала я. — Некто Противный — не сумасшедшая часть меня, не в этом дело.

Мне казалось, что я вор, а доктор Бэ никак не может уяснить, что именно я украла и как я это сделала. Она сплетала и расплетала пальцы рук. Она спрашивала меня о смерти Эдди. Она принимала такой согбенный понимающий вид и говорила голоском, похожим на траурную ленточку: «А как это на вас повлияло? Могу себе представить, как это было нелегко».

Конечно, тут я уже начала плакать. Я злилась на себя за то, что плакала. Как будто ей как-то удалось пробраться внутрь. Что ж, двери-то открыты. И все же как, по ее мнению, я должна была найти слова, чтобы рассказать ей, как это повлияло на меня? Я и сама не могу до сих пор в этом разобраться. У них что, есть измерительные приборы? Мне хотелось сказать, что тянет на сто чертовых процентов, или на тысячу камней, или на миллионы миль… и даже этого мало, даже это не показывает, насколько повлияло.

Я пожала плечами. В любом случае я не могу толком говорить, когда плачу. Через какое-то время, после тихих всхлипов, когда я уже должна была взять себя в руки, я сказала: «Я с этим живу».

Она кивнула и протянула мне гигиеническую салфетку; ту, которая ждала, когда же ее вытащат. Я никогда не знаю, что делать с этими салфетками. Мне никогда не хочется промакивать глаза, это слишком патетично, и я всегда все втягиваю обратно в себя. Поэтому я просто ею пошуршала и скомкала ее в руке. Доктор Бэ выступила с речью о том, что это нормально — испытывать такие чувства, особенно когда потеря столь внезапна. А я никогда и не думала, что это ненормально.

Я вам скажу, про что я думаю, что это ненормально: это когда кто-то носит слаксы. Тот, кто носит слаксы, так же нелеп, как и они. По мне, вот что ненормально. Я знаю, что в мире полно таких людей, но от этого они не начинают казаться мне нормальными.

— Эй, — позвала девочка, — а ты играешь в нарды?

Я покачала головой. Я сказала, что хуже всего я играю в нарды, что действительно недалеко от истины. Она возразила, что это не важно, и мы все равно можем поиграть, и она разрешит мне сделать первый ход. Но я не хотела заходить в дом. Я знала, что Хелена — не носитель слаксов, но меня не привлекала перспектива пройти еще один сеанс психотерапии, поэтому я сказала, что мне пора идти и не могла бы она передать от меня привет Хелене. Девочка кивнула.

— Напомни, как тебя зовут.

— Манон. А тебя?

— Карла Дубровник.

Я была уже у калитки, я укладывала свои вещи на багажник и собиралась сесть на велосипед, когда она соскочила с дивана и окликнула меня.

— Эй, Манон, а чем тогда занимается твой папа?

— Он ветеринар.

Похоже, ее занимал этот вопрос, и она была удовлетворена моим ответом. Я спросила ее, кто ее отец. Она сказала, что у нее нет отца, нет и никогда не было. Она весело улыбнулась и подняла руку, чтобы коснуться ветвей дерева. И вот я говорю ей «до свидания», а она стоит, одной рукой касаясь веток, а другой махая мне.

Хорошая маленькая девочка, подумала я. Я уже почти начала мечтать, что у меня такая мама, как Хелена, но вместо этого я подняла руки вверх. И тогда я подумала о папе.

Поскольку я никуда особенно не спешила, я пошла пешком по улице, на которой жила Хелена Дубровник, ведя рядом с собой велосипед. Сказать по правде, мне становилось плохо, когда я думала о папе. Мне становилось плохо потому, что я сбежала от него. Когда я оглядывалась назад, на то, что произошло, теперь, когда я была далеко, я могла посмотреть на это с другой точки зрения. Я видела, что мы — это тонущий корабль, папа и я. Мы были единственными, кто остался на борту, и ни один из нас не был капитаном. Айви столкнули давно, Эдди упал за борт, мама отправилась вслед за ним, а я сидела в каюте и ждала, пока кто-ни-будь заставит корабль снова плыть. А когда никто этого не сделал, я тоже спрыгнула. Так что я бросила папу одного управляться с тонущим кораблем. Он бы так никогда со мной не поступил. Он бы просто так не покинул меня, меня — обломок семьи. Он, мой папа, не был щедр на слова, но, когда это было нужно, на него можно было опереться. А Нора, «лошадиная» женщина, была в него влюблена. Он-то этого не замечал, потому что вообще мало что замечал. Он был слишком занят своими животными и слишком измучен той любовью, которая у него была к маме. После того как мама уехала. Нора стала приходить к нам время от времени, то с лазаньей, то с фруктовым пирогом, а то с домашним бульоном, который они вместе выпивали, сидя на веранде. Вы же не станете пускаться во все эти хлопоты и выпекать фруктовый пирог, если человек вам не нравится.

Я подкатила велосипед к телефонной будке и позвонила папе на работу. Ответила Вероника, ветеринарная медсестра. Она сказала, что папа испытает огромное облегчение, когда меня услышит. Он очень обеспокоен, сказала она, а потом спросила, все ли у меня в порядке. Это прозвучит эгоистично, но я немножко возликовала, что Вероника за меня волнуется, потому что Вероника была безмятежной как корова и ее редко могло что-либо взволновать. Означает ли это, что я все-таки стою того, чтобы за меня волноваться? Папа подошел к телефону. Я извинилась за то, что причинила ему беспокойство. Он что-то неловко пробормотал, а потом просто захотел узнать, где я нахожусь. Он сказал, что приедет и заберет меня. Я ответила: «Хорошо». Это слово как-то само из меня вышло. Хорошо. Вот так все и получилось. Я повесила трубку и поняла, куда отправлюсь дальше. Обратно на борт.