Когда в начале октября посыпались ордера на арест и начался большой процесс, мне вспомнились его рассказы. Я читал списки обвиняемых и лиц, разыскиваемых полицией: дон Нино называл имена депутатов, чиновников областных органов власти Сицилии, промышленников, мэров, а также и нескольких судейских и полицейских чинов. Но почти все они сумели остаться чистенькими.

Что касается меня, то я-то водился с людьми попроще — с тюремными надзирателями, почтовыми служащими, курьерами, таможенниками.

Но никого из них и из тех, кого называл дон Нино, в клетке[61] на судебном процессе пока что я не обнаружил. Одни лишь «люди действия» да несколько наполовину выживших из ума стариков и множество несчастных, которые были совершенно ни при чем. За решетку попали сотня или две пистолетов. Так, по крайней мере, они хоть не будут больше стрелять. Но вместо каждого пистолета, который выбывает из обращения, сразу приходят на смену десять других. И всякий раз стоит осудить на пожизненное заключение какого-нибудь босса — как их называют журналисты, — так начинают скакать от радости те, кто мечтал занять его место.

В День поминовения мертвых я поехал в селение положить цветы на могилу отца и матери. Так как родственники не заботились менять лампадки и хоть изредка обметать надгробия, я платил сторожу и он ухаживал за могилами. Пользуясь случаем, мой двоюродный брат поинтересовался, каковы мои планы насчет аренды земельного участка, так как вскоре истекал срок договора.

— Ну как, возобновим?

— Не знаю, мне надо подумать, — отвечал я. Я хотел было уже сказать ему «да», но меня удержало какое-то предчувствие.

И в самом деле, не успел я вернуться в Палермо, как арестовали кузенов Сальво. Сообщение об их аресте произвело в Палермо впечатление разорвавшейся бомбы. Об этом сказали даже в «Последних известиях» по телевидению. Люди не могли поверить собственным ушам, и я уверен, что многие из тех, кто принадлежит к «высшему свету», наделали в штаны и бросились звонить своим адвокатам: «Что мне ответить, если спросят, был ли я с ними знаком? Может, сказать, что я их не знаю?» Не теряя времени, я тотчас отправился в банк, указанный мне доном Нино. Директор встретил меня свежий как роза. Он не знал, кого ему ждать первым, да, по-моему, это его и не слишком интересовало. Приеду я, он отдаст мне содержимое сейфа, — и дело с концом. А примчатся карабинеры — отдаст им — и тоже дело с концом.

Я засунул бумаги в большой пластикатовый пакет из супермаркета, вскочил в машину, и только меня и видели. Своего дома у меня уже не было. Жил я в шикарной однокомнатной квартире, которую дон Нино иногда использовал для своих дел. Понятное дело, там оставалось кое-что из моих личных вещей. Все за исключением денег, документов и пистолета. Но на все остальное мне было ровным счетом наплевать, начиная с ботинок за полмиллиона лир, которые вздумалось подарить мне дону Нино.

На сей раз я поехал по автостраде. Я не мог рисковать нарваться на контрольный пост с этими документами, что я вез. Чтобы протянуть время, я ехал не спеша и около полудня остановился у бензоколонки, чтобы налить полный бак и съесть булочку. Погода стояла прекрасная, было довольно тепло.

В Санта Катерину я приехал, когда занятия в школе уже кончились и все жители сидели за обедом. Я не знал, дома ли Маргерита и нет ли у нее кого. На всякий случай у меня была в запасе другая «нора», где я мог спокойно пересидеть в тепле, пока все не успокоится. Но в запасном варианте не оказалось необходимости. Эта несчастная дурочка даже разревелась от радости, когда меня увидела. Я ей наплел, что наделал ужасных глупостей: поколотил жену, разнес в щепы мебель, а за этим последовали увольнение и привлечение к суду…

— Может, меня даже разыскивают карабинеры…

Она была страшно взволнована, не знала, за что хвататься и не могла себе поверить, что получила в свое распоряжение мужчину, который ей не скажет: «Ну, ладно, будь здорова…», ибо стоит ему выйти из дому, как его могут замести. В тот же вечер мы нашли, где держать машину. И дело кончилось тем, что я провел в этом доме всю зиму.

Утром, пока она была в школе, я пробовал вникнуть в документы. Потом, после обеда, ложился подремать, а вечером смотрел телевизор и снова укладывался спать. За всю мою жизнь у меня не было возможности спокойно отдохнуть. В детстве и юности потому, что в четыре утра летом и в пять зимой я должен был вставать и идти в поле. А потом оттого, что даже тогда, когда мне нечего было делать, забот у меня, слава богу, всегда хватало, и когда я ложился спать, то по крайней мере хотя бы одно ухо должно было бодрствовать. В результате после трех месяцев сытной кормежки и крепкого сна, жизни в холе и покое я почувствовал себя другим человеком. Юношей.

Просматривая все эти бумаги, я понял, насколько же я в самом деле невежествен. Прочесть статью в газете — это одно, а читать эти документы — совсем другое. Некоторые были написаны от руки, и я не мог ничего разобрать. Другие составлены адвокатами в выражениях, которые они употребляют. Кроме того, были разные мелкие записи и фотокопии чеков и векселей. Черт ногу сломит.

Через две недели я все просмотрел, но в голове у меня была еще большая путаница. Однако в конце концов я все же начал кое-что понимать. Сжег все менее важное и стал не спеша перечитывать каждый документ. Речь в них шла о строительных подрядах, квартирах, которые давали в качестве взяток, о миллиардах, которые входили в Италию в одну дверь и выходили в другую. Все это были крупные сделки, дела, в которых дон Нино был мастак.

Для меня это была китайская грамота, но я понимал, что многие из этих бумаг уже бесполезны, поскольку речь в них шла о контрактах, чековых книжках на предъявителя, письмах, которые спустя месяц с лишним наверняка постигла та же судьба, что и опорожненный мною банковский сейф. Я живо представлял себе, как директора банков, чиновники областных органов и разных других учреждений Палермо спускают в унитазы все улики. Чтоб спастись от тюрьмы, эти люди уничтожили бы даже собственную мать.

Но банковские чеки — другое дело. Это было посерьезнее. Теперь уже отошли в прошлое времена, когда я держал деньги дома в потайном месте. Я достаточно разбирался в разных банковских хитростях. Тут были чеки римских и миланских банков, векселя с передаточными надписями, длинными, как роман. Есть вещи, которые никак не скрыть. В конце концов я решил оставить только чеки и векселя и сжечь все остальное. Каждое утро я разводил огонь, так что однажды это заметила даже Маргерита, хотя она была наивна, как маленькая девочка.

— Что это ты все жжешь, Джованнино, когда меня нет дома?

— Письма, моя радость.

А что я еще мог ей сказать? Конечно, письма моей жены. Любовные письма. Маргерита читала романчики для молодых девушек, те, что продаются в газетных киосках, и о сердечных делах знала все на свете. Услышав, что я коснулся этой темы, она растрогалась. И стала допытываться, страдаю ли я еще от разлуки с семьей.

— Немного страдаю, моя радость.

В начале февраля я решил, что пора возвращаться в Палермо. Маргерита опять рыдала. Она гладила меня по лицу и вопрошала господа бога, окажет ли он ей милость раньше, чем она умрет, вновь свидеться со мною.

— Да не беспокойся, — уверял ее я, но она, бедняжка, не знала, верить мне или нет. А я ведь не мог ей сказать, что никогда в жизни никого не предал и всегда умел доказать свою благодарность тому, кто мне помог. Я до сих пор, когда выдастся время, ненадолго заезжаю туда, где она теперь преподает. Тем более это приморский город.

В Палермо я прямиком отправился к одному адвокату, которого знал в лицо. Его клиент находился под судом. А на его имя в сейфе дона Нино имелся банковский чек. Один-единственный. Его фотокопия лежала у меня в бумажнике.

— Присаживайтесь, — сказал он, когда я вошел. Это был старинный кабинет, уставленный темной мебелью, такой, какую можно увидеть в ризницах. В то время как я все это рассматривал, адвокат не отрывал от меня глаз. Видно, он умел правильно судить о людях с первого взгляда. О нем отзывались хорошо: очень ловкий и высокооплачиваемый пеналист. И он был хитер, наверняка хитрее меня. Но я пришел к нему не для того, чтобы его объегорить. Мне надо было только сказать ему пару слов. И я сразу же это сделал, вынув фотокопию и положив перед ним на письменный стол.