Большую роль в ослаблении крестоносного воодушевления и среди рыцарства сыграли неудачи крестовых походов. Многие из тех, кто раньше искренне верил в то, что походы на Восток осуществляются по «зову божьему», были охвачены сомнениями на этот счет. «Собирайте для Магомета, он, видимо, сильнее», — так отвечали часто сборщикам крестоносных налогов. Падение веры в «божественный» характер папских экспедиций переходило иногда в более серьезные формы: появились сомнения в истинности самой христианской религии. Один трубадур XIII в., сам, кстати, являвшийся тамплиером, в сочиненной им сатирической песенке-сирвенте заявлял, что ему кажется, «будто господь бог — если человек вообще способен проникнуть в его дела — помогает неверным во вред нам». Мало того, по мнению этого поэта-храмовника, «Иисус Христос не является врагом турок»: они, утверждает автор сирвенты, побеждают нас, ибо «бог, который раньше бодрствовал, теперь спит». Религиозные сомнения получили в XIII в. довольно широкое распространение. Основные идеи, на пропаганде которых папство вот уже более ста лет основывало свои крестоносные призывы и дела, подвергались резкой критике. В частности, в среде рыцарства начала высказываться мысль, что вряд ли является справедливым убивать «поганых» только за то, что они пребывают в язычестве: сомнения этого рода прямо выражал в одном из своих стихотворений немецкий трубадур Вольфрам фон Эшенбах. Небезынтересно, что папству пришлось встать на защиту «теоретических основ» своей крестоносной деятельности: в середине XIII в. кардинал Гумберт по поручению апостольского престола написал объемистое сочинение в трех частях («Opus tripartitum») с целью опровергнуть все доводы, выдвигавшиеся против крестовых походов. Папству в такой обстановке стало очень трудно возбуждать новые «священные войны». Когда Иннокентий IV все же добился своего — в 1248 г. был организован седьмой крестовый поход, — в нем приняло участие сравнительно немного рыцарей и баронов, в основном из Франции и частично из Англии; да и то французы выступили в значительной мере под давлением короля Людовика IX (1226—1270), который и возглавил поход.
Католическая церковь позднее назвала Людовика IX «святым», — ему приписывалось особое благочестие и приверженность к религиозным идеям. На самом деле это был весьма реалистически настроенный политический руководитель крепнущего французского королевства, Усердно вознося молитвы, Людовик IX отнюдь не упускал из виду «мирского»: он побуждал баронов и рыцарей облечься в одежду пилигримов и сам возглавил крестоносцев, чтобы посредством новых завоеваний на Востоке обеспечить Франции более твердые позиции на Средиземном море, с которым были связаны недавно, в 1229 г., присоединенные к королевскому домэну города Лангедока. Однако, как показали ближайшие события, расчеты «святого короля» в данном случае оказались построенными на песке: историческая обстановка к середине XIII в. не благоприятствовала успешному развертыванию крестоносного движения. Реалистическое чутье изменило Людовику IX, и фактически этот король, известный значительными централизаторскими преобразованиями во Франции, со своим крестовым походом выступил лишь орудием в руках папства, продолжавшего носиться с реакционными универсалистско-теократическими прожектами.
Седьмой крестовый поход (1248—1254) повторял направление пятого: его непосредственной целью также был Египет. Эта цель была определена Людовиком и его окружением во время долгого пребывания на Кипре, куда в сентябре 1248 г. генуэзцы первоначально доставили христово воинство[99]. Здесь же, на Кипре, король завязал дипломатические переговоры с татаро-монголами, которые в это время расширяли свои завоевания в Передней Азии. Людовик IX в декабре 1248 г. принимал послов хана Елдегая, а в январе 1249 г. направил в Монголию доминиканского монаха Андрэ Лонжюмо. Прикрываясь разговорами об обращении монголов в христианскую веру, король старался направить силы татаро-монголов против сарацин, а заодно и против христианской Никейской империи, угрожавшей латинянам[100].
В начале июня 1249 г. несколько тысяч рыцарей высадились в устье Нила и, распространив панику среди жителей Дамиетты, без боя заняли город, где взяли богатую добычу. Затем они осадили Мансуру и в начале 1250 г. взяли ее с помощью измены. Но мусульмане быстро заперли захватчиков в городе, а часть рыцарей, не успевших проникнуть в крепость, уничтожили; несколько сот воинов пало в сражении, среди них брат Людовика IX — граф Роберт Артуа.
Победа крестоносцев оказалась «пирровой»: они были крайне ослаблены. Вскоре египтяне потопили их флот, стоявший у Мансуры, и отрезали крестоносцев от Дамиетты, служившей им базой снабжения. Под угрозой голодной смерти рыцари отступили из Мансуры: они бежали по суше и по воде, преследуемые и истребляемые врагами. Большое число рыцарей и их слуг попали в плен, в том числе и сам Людовик IX с двумя братьями. Он был отпущен за огромный выкуп и на условии, что крестоносцы уйдут из Дамиетты. Остатки крестоносного воинства кое-как добрались до Акры.
Вопреки советам баронов вернуться домой (сами они большей частью так и поступили), Людовик IX решил продолжать крестовый поход. Во Францию были направлены послания с призывом весной следующего года отправиться на помощь королю против «неверных». Но графы, герцоги, бароны и рыцари оставили требования Людовика IX без внимания: с них было достаточно.
Призыв короля нашел отклик среди крепостных, — только отклик этот был совсем не тот, на который рассчитывал Людовик IX: проповедь крестового похода послужила поводом к мощному антифеодальному восстанию крестьян и городской бедноты во Франции. На простой народ особенно влияли фанатичные речи некоего старого проповедника, «учителя из Венгрии», как называют его хронисты. Этот «учитель из Венгрии», призывая к войне против «неверных», выдвинул, между прочим, такой тезис: бог, заявлял он, проявил немилость к тщеславным рыцарям, — значит, спасти Иерусалим надлежит беднякам. Масса восприняла этот тезис, не отличавшийся новизной, по-своему. Речи «учителя из Венгрии» и других народных проповедников, подчеркивавших немилость всевышнего к знати, обличавших жадность монахов и пр., возбудили крестьян не против дальних врагов веры, а против своих же сеньоров и их католических защитников. Из северофранцузских областей, где когда-то проповедовал Петр Амьенский, к Парижу, а оттуда — к Орлеану двинулись десятки тысяч крестоносцев. Но они теперь шли не на спасение «гроба господня», и их выступление было не пассивным бегством за море: многие области Франции были охвачены народным восстанием. Оно было направлено против феодального гнета и католической церкви, которая пожинала горькие плоды своей антинародной деятельности.
Восставшие крестоносцы называли себя «пастушками». Они шли на юг большими толпами, по пути убивая богачей, попов, монахов. Это восстание, — в нем участвовало до 100 тыс. человек, — было предвестником будущих жакерий[101]. Оно свидетельствовало, что пропаганда крестовых походов становится не только бесполезной с точки зрения классовых интересов феодальных верхов, но и опасной для светских сеньоров и для церкви.
Не получив подкреплений, Людовик IX весной 1254 г. покинул Акру и возвратился во Францию.
Начиная с 50-х годов XIII в., сирийско-палестинские колонии крестоносцев, раздираемые напряженной внутренней социально-политической борьбой, становились все более беспомощными перед лицом своих противников на Востоке. К числу последних с 40-х годов XIII в. присоединились монголы, еще накануне седьмого крестового похода опустошившие Антиохийское княжество, а в конце 50-х годов ненадолго овладевшие внутренними областями Сирии. Но главная опасность исходила из Египта, правители которого в 1260 г. сумели ослабить монгольскую угрозу в Сирии. Египет особенно окреп в правление мамлюкского султана Бибарса[102]. Могущественный султан, объединивший под своей властью Египет и Сирию, пошел по стопам Саладина: он решил покончить с франкскими колониями в Сирии и Палестине. В 1265 г. Бибарс захватил Кесарию и Арсуф, в 1268 г. — Яффу, а спустя два месяца, в мае того же года, овладел Антиохией, богатейшим из городов крестоносцев.
