Когда князь покончил с делами в Екатеринославе, мы навсегда простились с "Благодатью". Решено было вернуться в Бежецу по железной дороге. Киту должна была нас покинуть, чтобы ехать к себе в Талашкино.

Грустно было расставаться с этим милым приютом, давшим мне столько дивных, волшебных, неизгладимых минут наслаждения. Еще в бытность нашу в Киеве князь решил продать "Благодать" Днепровскому обществу. Вскоре после того, уже в Бежеце, я получила прекрасный диапозитив — трогательное внимание киевлян: на фоне Киева красовался наш милый плавучий дом, переименованный в мою честь из "Благодати" в "Марию".

Вернулись мы обратно в Бежецу на заре. Наш вагон отцепили от общего поезда и особым паровозом подали к нашей платформе, от которой до дому было всего несколько саженей. Меня неприятно поразило одно обстоятельство. Несмотря на ранний час, нашлись-таки охотники встать ни свет ни заря из-за одного только любопытства, чтобы поглазеть на нас, вернее, на меня, и потом первыми по заводу разнести новость, свои выводы и заключения. На расстоянии всего нескольких минут ходьбы — надо было только перейти дорогу и войти в калитку нашего сада — мы встретили нескольких человек, уставившихся на нас с нескрываемым любопытством. Мужу это тоже, кажется, не понравилось. Он ускорил шаги, сухо отвечая на поклоны.

Огромный одноэтажный дом с мезонином, с массой вычурной резьбы, с балконами, выступами и башнями, был окрашен в казенную серую краску. Внутри он остался с рублеными стенами, потемневшими от времени и очень пугавшими меня. Мне казалось, что в этих темных и пыльных стенах, в щелях с торчащей между бревен паклей, должны гнездиться миллионы всевозможных жителей, а я чувствую непреодолимое отвращение ко всяким букашкам, боюсь их до смерти… В просторных, но от изобилия балконов очень темных комнатах было пусто и нежило. Мебель, вся без исключения, была увезена первой женой князя, которой он предоставил выбрать необходимое, надеясь пополнить недостающее после нашей свадьбы. Необходимым же оказалось все. Князь, как деловой человек, не входил в домашние мелочи и не позаботился снова обставить дом вовремя. Мне, разумеется, не нужна была эта увезенная обстановка, но пустой дом, с голыми, унылыми стенами, в котором не было ни ложки ни плошки, где на всем лежала печать запустения, произвел на меня удручающее впечатление. К нашему приезду садовник решил вместо мебели в виде убранства в опустевших комнатах наставить повсюду на тумбах огромные кадки с пальмовыми деревьями и высокими тропическими растениями. Только в столовой стоял ряд венских стульев да большой обеденный стол, а в гостиной рояль, выписанный незадолго до нашего приезда.

Дом князя был построен в семидесятых годах, в прискорбную эпоху упадка русской архитектуры. В окрестностях Москвы и Петербурга выросли в это время в огромном количестве такие же вычурные и возмутительные по безвкусице дачи в псевдорусском, или "репетовском" стиле, в шутку прозванном еще "петушиным". Русского в этих претенциозных постройках не было решительно ничего. Никогда древняя Русь не украшалась подобной резьбой, а башни, балконы и выступы были всецело выдумкой бездарнейших архитекторов с нерусскими фамилиями, бог весть откуда ими вывезенные. Беда в том, что до сих пор есть люди, которым это нравится. Князя все эти вопросы ничуть не интересовали: ему нужен был дом - ему его и выстроили.

Однако надо было устраивать жизнь в Бежеце. Но как? С чего начать ее? Муж тотчас по приезде занялся делами. С раннего утра и до позднего вечера он проводил на заводе, я же оставалась одна в этом неуютном доме, без следа какой-нибудь книги или журнала.

Мне был предоставлен большой парк, обнесенный высоким тыном, раскинутый на десяти десятинах когда-то знаменитых Брянских лесов, с толстыми, до небес высокими соснами.

Через дорогу, как раз против нашего дома, начинался завод, ближайшей мастерской которого был мостовой корпус с 1500 рабочих, строящих огромные железнодорожные мосты и паровозные котлы и работавших в дне смены. День и ночь оттуда несся неистовый грохот молотков заклепщиков котлов. Непривычные мне условия жизни, новизна обстановки окончательно спутали мои привычки. Спать под неумолчный стук работ я никак не ухитрялась, и уже в шестом часу утра, с звучным и протяжным гудком заводской трубы, призывавшей дневную смену на работу, я вставала, торопливо одевалась и тут же видела, что торопиться было некуда. Кроме того, по всем направлениям завода ходили "кукушки" — род небольших паровозов, обслуживавших мастерские, с непривычным острым свистком, оглушавшим всех с утра до ночи.

Муж, большой любитель покушать, сам ежедневно подолгу совещался с поваром, поэтому даже хозяйственные заботы меня не касались.

Заняться домом, его устройством — у меня не хватало духу. Эти черные стены, которые по-настоящему следовало бы оштукатурить и оклеить обоями, не привлекали меня, как и все новое мое жилище не внушало мне симпатии. Да я и не знала, с чего начать. Все надо было переделать снизу доверху, и это требовало таких усилий, как, например, поездки в Петербург или в Москву, в Бежеце же ничего нельзя было достать. Просто руки опускались.

Мне было скучно. В сотый раз за день колеся по парку бесцельно, с тоской на душе, я задавала себе вопрос: "Что же это такое?"…

Однажды после обеда муж, лениво потягиваясь, сказал Антону: "Пойдите к М. и скажите, чтоб все пришли к девяти часам". Этот странный способ приглашать к себе гостей немало меня удивил. Все же, как хозяйка, я приготовилась к встрече, приказала накрыть чайный стол со множеством печений и варений.

Ровно в девять часов открылась дверь, и в гостиную гурьбой вошла толпа длинных, тощих, маленьких, больших и пузатых приглашенных, во главе которых был И., директор завода, и М., его помощник. Муж представил мне этих двух, а на остальных указал общим жестом — это все были заводские служащие, техники, механики, инженеры и главные мастера разных цехов.

Не теряя времени, они все разом, точно по команде, уселись за большой стол, заранее приготовленный. Началась игра. До меня долетали слова: "десять… семь… угол…". Потом шла расплата крупными деньгами.

Оставшись одна, я вволю предалась наблюдениям. Собравшиеся вокруг стола были люди, зарабатывавшие десятки тысяч рублей в год. Самые скромные из них получали от пятнадцати до двадцати тысяч, но благосостояние не дало им ничего: необтесанные, неопрятные, они производили впечатление каких-то дикарей, и мне странно было видеть мужа в этой компании.

Почему-то у нас на Руси люди, занимающиеся какой-либо специальностью, считают совершенно лишним, кроме своего дела, интересоваться чем-либо отвлеченным, цивилизоваться, расширить свои понятия, культивироваться. Особенно это бросается в глаза среди инженеров. Но тут, на заводе, эти отталкивающие черты были подчеркнуты во сто раз.

К чему таким людям деньги? Живут они в полнейшей мещанской обстановке, бессодержательно, плоско, делясь между небрежно выполняемыми обязанностями службы и ужинами и обедами с реками выпиваемого шампанского, с игрой в карты до зари. Вкусы их, интересы — мелкие, маленькие, разговоры пошлые. В доме у них, как роскошь, конечно, изобилует венская мебель, а я ненавижу ее. Это — шаблонная обстановка для людей без личного вкуса. Говорить с ними было потерянным временем. После первых же слов видно было, что тут нечего ожидать, что мы объясняемся на разных языках. Да я просто и не умела с ними разговаривать.

Меня особенно поразил И., еще не старый человек, суховатый, с косинкой в глазах, с волосами, как, впрочем, и у других, мало знакомыми со щеткой, в неопрятном, издерганном платье. Мягкое белье сомнительной чистоты, с отсутствием пуговиц, обнажало минутами волосатую грудь. Туалет его довершала огромная тяжеловесная цепь от часов, разгулявшаяся по всему животу. Пил он и играл так, как будто дал зарок делать только но всю свою жизнь. Вообще, он сразу показался мне крайне антипатичным. И к чему таким людям деньги? Ведь у них нет никаких потребностей.