— Об англичанах уже давно сказано, что от них союзник страдает больше, чем враг, — сказал Константин.

— Вот и Миша то же говорит. Он далеко пойдет, увидите! Мы еще услышим о нем.

— Ну, дай бог услышать хорошее, — серьезно сказал Константин. — А теперь расскажите о себе.

Алеша опять махнул рукой.

— Автомобильные войска. Слыхали?

— Не слыхал и первый раз вижу.

— Получаем материальную часть через Архангельск, итальянские «фиаты». Чудо машинки! Мощный мотор, высокие шасси, машина приспособлена для горных дорог. Возить только чуть ли не вокруг всей Европы — из Италии в Архангельск — приходится. Неужели мы своего автомобиля не можем выпустить? Ей-богу, Константин Андреевич, можем! Обидно, ведь все-таки заграничные. Ведь вы инженер. Верно? Когда же это кончится? Подумать только, за всякой чепухой ездят за границу!

— Когда русский народ возьмет свою судьбу в свои руки, — серьезно и тихо сказал Константин.

— А ведь возьмет, ей богу возьмет! — расширяя свои светлые глаза и снова снижая голос до шепота, сказал Алеша. — Вот у нас в роте сплошь рабочий состав — питерцы, москвичи, рижане. Любопытная черта, по национальностям себя не называют: рижанин — и все. Помните, как в Баку? Да что о них, им все ясно, но ведь даже солдат заговорил: «Хозяев сменять надо!» Честное слово, я сам слышал.

Раздался звонок.

— Это мне, — сказал Константин. — Значит, хозяев сменять? Это хорошо.

Они пожали друг другу руки.

— Ну, а как Ольга? — спросил Константин.

Алеша покраснел.

— А вы откуда знаете? Вы знакомы с ней?

— Я, когда ехал в Баку, имел от нее поручение познакомиться с вами и написать ей о вас. И я написал, что вы ее любите, но мямля изрядная.

— Да? Вы так написали? Откуда вы узнали, что я ее люблю? — меняясь в лице, говорил Алеша.

— На вас это было написано прописными буквами. Так где она?

Алеша снова, но теперь уже с выражением отчаяния махнул рукой.

— С первого дня войны она на Западном фронте, а я на Кавказском. Сейчас, правда, есть слух, что нас перебрасывают на Западный… Переписываемся. Но что это за любовь по переписке, ведь верно? Неровно она пишет. То так пишет, что прямо я не знаю куда от счастья деваться, а то сухо, надменно так… А сейчас совсем не пишет, уже два месяца.

— А вы от нее не знаете, часом, где подруга ее, Людмила Евгеньевна Гедеминова? — смущенно выговорил Константин.

— Как не знать? Она в Петербурге.

— Может, и адрес знаете?

Алеша посмотрел на Константина, потом усмехнулся и сказал протяжно:

— А-а-а, вот оно что! Выходит, тот же пасьянс разыгрывается? Нет, адреса не знаю. А свой адрес с удовольствием дам. И если напишете, рад буду.

И вот Константин второй день в Питере. Увольнительная до десяти часов вечера дает возможность начать поиски утерянной партийной связи и поиски Людмилы. Для этого нужно только снять военное обмундирование, напялить что-либо незаметное, штатское, и в этом должна помочь сестра Вера. Давно уже Константин не видел ее, но она поможет, не может не помочь…

Когда времени мало и приходится спешить, отдание чести делается особенно досадным. Изволь за три шага развернуть плечи, повернуть голову и, втянув живот и откинув локоть правой руки как можно дальше назад, отбивая шаг, пройти мимо начальства. И при этом ешь глазами начальство — какого-нибудь только что произведенного прапорка, который в ответ лишь лениво махнет ладонью. Но весь этот ритуал можно все-таки проделать быстро, а вот если попадется генерал — а их почему-то особенно много попадается в районе Летнего сада и Марсова поля (может быть, потому, что на Марсовом поле идут кавалерийские учения), — тут уж каждая задержка не меньше чем на три минуты. Сойдя с тротуара, вытянись во фрунт, руку к козырьку и застынь, как статуя, не сводя глаз с какого-нибудь старого отставного мухомора, который проследует мимо, заплетаясь в полах своей подбитой красным сукном шинели.

Так думал Константин, с облегчением приближаясь к Троицкому мосту, мысленно уже перебежав его и вглядываясь вправо, где за серо-лиловой массой голых деревьев Александровского сада должен был находиться Пушкарский проспект.

На Троицком мосту старички генералы совсем не попадались, может быть потому, что от залива дул свежий ветер, и Константин ускорил шаг, любуясь этим одним из красивейших уголков столицы. Здесь дворцы и высокие дома не закрывали солнца. А невская вода, яростно-синяя и необъятно широкая, покрытая льдинами, точно белым парусным флотом, вызывала представление о воле, стремление к свободе. Слева сияла лазурью мечеть, напоминая сказки Шахразады, справа возносила свой грозный шпиль Петропавловка, — и сейчас, верно, томятся там друзья, братья… Скорей, скорей! Некогда задумываться, вчера прислали в Петербург, сегодня дали первую увольнительную, надо разыскать явку. Скорей, скорей, вот уже мост позади, теперь для сокращения пути — через Александровский сад.

— Э-э-э… голубчик… — услышал Константин брюзгливый старческий голос.

Так и есть, у самого входа в парк — скамейка, и на ней — генерал. Желтый, сухой старик щурится сквозь очки, пожевывая бритыми губами. Константин отбил шаг, промаршировал и вытянулся. И такое зло взяло. Зверски выкатив глаза, он так рявкнул приветствие, что ворона испуганно сорвалась с дерева и, каркая, тяжело унеслась куда-то влево. Придирчивый, строгий, но отнюдь не злой, скорее даже добродушный взгляд ощупал Константина — снизу, от начищенных сапог, вверх по серой, добротной шинели, аккуратно заправленной под пояс. Константин знал, придраться не к чему, — недаром, раньше чем выпустить из казармы, он был тщательно и придирчиво осмотрен и отделенным, и взводным, и самим господином фельдфебелем.

— Вольно, господин вольноопределяющийся.

«Разглядел все-таки старичок мой скромный белый с синим шнурочек по черному с золотыми буквами погону».

— Крепкий у вас голос, господин вольноопределяющийся. На большом плацу командовать будете, в большое военное начальство войдете, — иронически забурчал старик. — Решили, значит, посмеяться над генералом. «Дай поору, им, старым дуракам, только этого и нужно».

«Что делать? Опять руку к козырьку и: «Никак нет, ваше прииство»? Нет, уж лучше молчать, вытянувшись во фронт, — будь что будет!»

— Вы думаете, мне очень приятен этот ваш рев, от которого у меня и по сей час уши болят? Да нисколечко… Сидел я себе тихо и для пищеварения прикидывал в уме некоторые уравнения параболической теории. Приятно сидел. И вдруг бежите мимо меня вы. И сразу весь чудесный мир математический, где, в отличие от мира земного, все предопределено и закономерно, — все это фью-у-у-у. Вы притворились, что меня не заметили. Почему же я не сделал вид, что не замечаю вас? Почему? А потому, милостивый государь, что вы, кто бы вы ни были на миру, хотя бы знаменитейший ученый, но раз погоны на плечах — точка! Принадлежишь государю и отечеству! И вы не мне, голубчик, честь отдаете — мне на чинопочитание, если хотите, наплевать-с… Вы свидетельствуете еще, и еще, и еще раз свою преданность отечеству, готовность умереть за него, дисциплину свою, — хотя бы на месте моем сидел последний желторотый фендрик-с. И коли уж вы человек ученый, то должны понимать, что раз господь угораздил нас вступить в бой с таким врагом, как Германия, то мы можем одолеть его только при условии, если всем народом вот так соберемся — в-во! — и он поднял над своей головой довольно внушительных размеров кулак, облитый белой лайкой.

«Я бы тебе сказал, какая победа и над каким врагом нам нужна», — со злостью подумал Константин, но продолжал, не разжимая губ, как положено уставом, стоять истуканом, желая одного: чтобы этот странный генерал, для развлечения решающий в уме уравнения из высшей математики, скорее отпустил его.

Но генерал вдруг, точно из его тела вынули какой-то невидимый стержень, на котором он весь держался, опал, съежился и глотнул воздуха, как рыба, вынутая из воды. Потом, приоткрыв рот и обнажив желтые зубы, он беззвучно повалился на бок, хватаясь руками за воздух, — скамейка была без спинки. Константин едва успел подхватить его. Старик, при своем довольно высоком росте, оказался сухим и легким, как камыш, что особенно испугало Константина. В отчаянии схватив генерала за руки, Константин сделал ему искусственное дыхание. Вначале руки старика двигались совершенно безжизненно и легко, точно сложенные из дощечек. На четвертом приеме Константин с восторгом обнаружил, что в них появилась упругость, генерал вздохнул, подобрал отвисшую нижнюю челюсть, приоткрыл глаза и, освободив руку, поправил очки.