— Ну что, заметили вы, как они летают? — спросил он майора, когда стая скрылась из виду.
— Конечно, — ответил Мак-Наббс. — Только слепой не увидел бы этого.
— Скажите, похож, по-вашему, летящий фламинго на оперенную стрелу?
— Нисколько.
— Ни малейшего сходства, — прибавил Роберт.
— Я был уверен в этом, — с довольным видом заявил ученый. — Однако это не помешало моему знаменитому соотечественнику Шатобриану сделать это неудачное сравнение фламинго со стрелой. Запомни, Роберт: сравнение — это самая опасная риторическая форма. Опасайся сравнений всю свою жизнь и прибегай к ним лишь в крайних случаях.
— Итак, вы довольны результатом вашего опыта? — спросил майор.
— Я в восторге.
— И я тоже. Но пришпорим коней: по милости вашего знаменитого Шатобриана мы почти на целую милю отстали.
Когда они догнали своих спутников, то Паганель увидел, что Гленарван ведет какой-то оживленный разговор с индейцем, видимо плохо понимая его. Талькав то и дело умолкал, внимательно вглядываясь в горизонт, и всякий раз на его лице отражалось сильное удивление.
Гленарван, не видя подле себя своего обычного переводчика, попытался сам расспросить индейца, но тщетно. И как только он заметил приближавшегося ученого, так уже издали крикнул ему:
— Скорей идите сюда, друг Паганель, мы с Талькавом никак не можем понять друг друга!
Побеседовав несколько минут с патагонцем, Паганель обратился к Гленарвану.
— Талькав, — сказал он, — очень удивлен одним, в самом деле, странным явлением.
— Каким же?
— Тем, что нигде кругом не видно ни индейцев, ни даже их следов. Обычно их отряды всегда пересекают эти равнины во всех направлениях: то эти индейцы гонят выкраденный скот, то пробираются к самым Кордильерам, чтобы продавать там местного изделия ковры и бичи, сплетенные из кожи.
— А чем объясняет Талькав исчезновение индейцев?
— Он сам ничего не понимает и удивляется.
— Но каких индейцев рассчитывал он встретить в этой части пампасов?
— Как раз тех, в чьих руках находились пленники европейцы; индейцев, находящихся под властью касиков Кальфоукоура, Катриеля или Янчетруса.
— Что это за люди?
— Это вожди некогда могущественных племен. Лет тридцать тому назад их оттеснили в горы. С той поры они подчинились Аргентине — насколько, впрочем, способен подчиниться индеец — и кочуют по пампе и по провинции Буэнос-Айрес. И я удивлен не менее Талькава тем, что нам нигде не попадаются следы индейцев в этих местностях, где они обычно разбойничают.
— Но, в таком случае, что же нам следует предпринять? — спросил Гленарван.
— Сейчас узнаю, — ответил Паганель.
И, поговорив несколько минут с Талькавом, он сказал:
— То, что советует патагонец, кажется мне очень разумным. По его мнению, нам следует продолжать путь на восток до форта Независимый, и если даже там мы не получим никаких сведений о капитане Гранте, то, во всяком случае, узнаем, куда девались индейцы аргентинских равнин.
— А форт этот далеко отсюда? — поинтересовался Гленарван.
— Нет, он расположен на Сьерра-Дель-Тандиль, милях в шестидесяти отсюда.
— И когда же мы доберемся туда?
— Послезавтра к вечеру.
Гленарван был чрезвычайно смущен этим обстоятельством. Казалось, меньше всего можно было ожидать, что в пампе не встретятся индейцы. Обычно их здесь бывает слишком много. Очевидно, какое-то исключительное обстоятельство заставило индейцев исчезнуть. Но если Гарри Грант действительно находится в плену у одного из этих племен, то очень важно было узнать, куда же увели его индейцы: на север или на юг? Этот вопрос тревожил Гленарвана. Необходимо было не сбиться со следов капитана, и потому разумней всего было последовать совету Талькава и ехать до селения Тандиль. Там, по крайней мере, можно будет с кем-нибудь переговорить…
Около четырех часов пополудни на горизонте обрисовался холм, который в такой плоской местности казался горой. Это была Сьерра-Тапалькем, у которой путники расположились лагерем на ночь.
На следующий день они беспрепятственно перебрались через Сьерру-Тапалькем: продвигаться приходилось по отлогим песчаным склонам. Перебраться через такую горную цепь людям, перевалившим через Анды, казалось делом легким. Лошадям почти не пришлось замедлять ход. В полдень всадники миновали заброшенный форт Тапалькем — это первое звено цепи крепостей, которые тянулись вдоль южной границы, защищая ее от набегов индейцев. Но, ко все возраставшему изумлению Талькава, индейцев и следа не было. Однако около полудня вдали появились три всадника, хорошо вооруженных, на прекрасных конях. Некоторое время они наблюдали за маленьким отрядом, но, не дав возможности приблизиться к ним, умчались с невероятной быстротой. Гленарван был в ярости.
— Гаучо, — пояснил патагонец, давая этим туземцам то название, которое вызвало в свое время горячий спор между майором и Паганелем.
— А, гаучо, — воскликнул Мак-Наббс, — ну, Паганель, ведь сегодня северный ветер не дует, так что же вы скажете об этих мирных пастухах?
— Скажу, что они производят впечатление настоящих бандитов! — ответил Паганель.
— А от впечатления до действительности, мой дорогой ученый…
— Только один шаг, мой дорогой майор!
Признание Паганеля вызвало общий взрыв хохота, но это нисколько не смутило его. Он сообщил даже кое-что Интересное об этих индейцах.
— Я где-то читал, — сказал он, — что у арабов очень злой склад рта, но доброе выражение глаз. А вот у дикарей Америки как раз обратное. У них очень злые глаза.
Ни один физиономист не мог бы правильней определить расу индейцев.
Между тем путешественники, по указанию Талькава, ехали, держась близко друг от друга: как ни был пустынен этот край, все же следовало остерегаться неожиданного нападения. Однако эти меры предосторожности оказались излишними, и в тот же вечер маленький отряд без помехи расположился на ночлег в пустой обширной тольдерии, где кассик Катриель имел обыкновение собирать свои отряды. Патагонец обследовал землю кругом и по отсутствию на земле свежих следов пришел к заключению, что тольдерия давно пустовала.
На следующий день Гленарван и его спутники снова оказались в степи. Показались первые из расположенных вдоль горной цепи Тандиль эстансии. Но Талькав посоветовал не делать привала, а продолжать двигаться к форту Независимый, где только и можно было выяснить причину столь странного опустения края.
Снова стали встречаться деревья, так редко попадавшиеся после Кордильер, большинство их было посажено уже после заселения американской территории европейцами. Здесь привились четочные деревья, персиковые, тополя, ивы, акации; все они росли без всякого ухода быстро и пышно. Гуще всего деревья окаймляли «коррали» — обширные загоны для скота, обнесенные частоколом, где паслись и откармливались целыми тысячами быки, бараны, коровы и лошади. Все эти животные были помечены клеймом своего хозяина. Множество крупных и бдительных собак охраняло их. На слегка пропитанной солью земле, расстилающейся у подножия гор, росла сочная трава, самый подходящий корм для скота. Вот почему именно на этой земле предпочитают строить эстансии. Во главе скотоводческих хозяйств стоят заведующий и его помощник, имеющие в своем распоряжении пеонов, по четыре человека на каждую тысячу голов скота. Эти люди ведут жизнь библейских пастырей. Их стада столь же многочисленны, а быть может, даже более многочисленны, чем стада, некогда заполнявшие равнины Месопотамии.
Паганель обратил внимание спутников на еще одно любопытное явление, свойственное этим плоским равнинам: на миражи. Так, эстансия издали казалась большим островом, а окружающие ее тополя и ивы словно отражались в прозрачных водах, отступавших назад по мере приближения путешественников. Иллюзия была настолько полной, что путники снова и снова поддавались обману.
В течение 6 ноября отряд проехал мимо нескольких эстансий, а также одной-двух саладеро. Именно здесь животное, откормленное на сочных пастбищах, подставляет выю под кож мясника. Саладеро — одновременно и солильня. Здесь не только убивают, но и засаливают мясо животных. Эта отвратительная работа начинается обычно в конце весны.
