Наконец появилось солнце и озарило первыми лучами беглецов.

И вдруг раздался ужасающий вой сотен голосов. Он доносился из крепости, местонахождение которой Гленарван представлял себе смутно; к тому же густой туман скрывал простиравшиеся внизу долины.

Но беглецы поняли, — их исчезновение обнаружили. Удастся ли им ускользнуть от погони? Заметили ли их туземцы? Не выдадут ли их следы?

В эту минуту клубившийся внизу туман взвился кверху и на минуту окутал беглецов влажным облаком и тогда они увидели в трехстах футах под собой яростную толпу туземцев. Они видели дикарей, но и те тоже заметили их. Снова раздались завывания, лай собак; все племя, тщетно попытавшись перебраться через скалу, где стояла хижина, бросилось вон из крепости и помчалось кратчайшими тропинками в погоню за узниками, избежавшими их мести.

До вершины горы оставалась еще сотня футов. Важно было до нее дойти и скрыться за ней от взоров маорийцев. Беглецы надеялись, что им удастся по какому-нибудь проходимому горному кряжу добраться до соседних горных вершин, столь запутанных, что, пожалуй, лишь один бедный Паганель сумел бы в них разобраться.

Угрожающие вопли раздавались все ближе и ближе, беглецы ускорили шаги. Орда дикарей подбегала уже к подошве горы.

— Смелее! Смелее, друзья! — кричал Гленарван, подбадривая товарищей словом и жестом.

Менее чем в пять минут беглецы достигли вершины горы. Тут они остановились, чтобы оглядеться и решить, как сбить с толку маорийцев.

С этой высоты перед глазами беглецов, окруженное живописными горами, расстилалось озеро Таупо. На севере поднимались вершины Пиронгии, на юге — огнедышащий кратер Тонгариро, на востоке взор встречал горную цепь, примыкающую к Вахити-Рэндж, к этой большой горной цепи, звенья которой пересекают весь северный остров, от пролива Кука вплоть до Восточного мыса. Итак, предстояло спуститься по противоположному склону и углубиться в узкие ущелья, из которых, быть может, не было выхода.

Гленарван тревожно огляделся. Под лучами солнца туман рассеялся, и теперь отчетливо видны были малейшие неровности почвы. Ни одно движение дикарей не могло ускользнуть от его взора.

Туземцы были теперь менее чем в пятистах футах от беглецов, когда последние добрались до вершины.

Гленарван понимал, что нельзя было ни на минуту задерживаться. Как ни были они утомлены, надо бежать, чтобы не попасть в руки преследователей.

— Спускайтесь! — крикнул он. — Спускайтесь, а то нам перережут путь.

Но, когда несчастные женщины через силу поднялись на ноги, Мак-Наббс остановил их.

— Это излишне, Гленарван, — сказал он, — взгляните.

И действительно, в поведении туземцев произошло какое-то непонятное изменение. Погоня внезапно прекратилась у подножия горы, словно ее прекратило чье-то властное приказание. Дикари вдруг хлынули вспять, словно морские волны, разбившиеся о непреодолимый утес.

Все эти жаждавшие крови дикари, столпившись у подошвы горы, вопили, жестикулировали, размахивали ружьями и топорами, но не продвигались вперед ни на шаг. Их собаки неистово лаяли, остановившись, как и дикари, словно вкопанные.

Что же произошло? Какая неведомая сила удерживала туземцев? Беглецы глядели, ничего не понимая, трепеща, как бы племя Кай-Куму не сбросило с себя столь внезапно сковавших его чар.

Вдруг у Джона Манглса вырвался крик, заставивший товарищей оглянуться. Он указывал рукой на маленькую крепость, высившуюся на самой верхушке горы.

— Могила вождя Кара-Тете! — воскликнул Роберт.

— Так ли это, Роберт? — спросил Гленарван.

— Да, сэр, это действительно его могила, я узнаю ее…

Мальчик не ошибался. Футах в пятидесяти над ними у края вершины высился свежевыкрашенный частокол, и Гленарван узнал могилу новозеландского вождя. Счастливый случай привел беглецов на вершину Маунганаму.

Лорд Гленарван и его спутники, вскарабкавшись по последним уступам, поднялись к самой могиле вождя. Широкий вход в ограду был завешен циновками. Гленарван хотел было войти, но вдруг быстро подался назад.

— Там дикарь, — проговорил он.

— Дикарь у этой могилы? — спросил майор.

— Да, Мак-Наббс.

— Ну что же! Войдем.

Гленарван, майор, Роберт и Джон Манглс проникли за ограду. Там находился маориец в длинном плаще из формиума. Тень от ограды мешала разглядеть черты его лица. Он сидел спокойно и невозмутимо завтракал…

Гленарван хотел уже заговорить с ним, как туземец на чистейшем английском языке любезно сказал:

— Садитесь, мой дорогой лорд! Завтрак ждет вас.

То был Паганель. Услышав его голос, все бросились к милейшему географу обнимать его. Паганель нашелся! Для беглецов он олицетворял спасение. Каждому не терпелось расспросить его, каждый хотел узнать, каким образом и почему оказался он на вершине Маунганаму, но Гленарван одним словом пресек это несвоевременное любопытство.

— Дикари! — сказал он.

— Дикари! — повторил, пожимая плечами, Паганель. — Вот личности, которых я от души презираю.

— Но разве они не могут…

— Они-то! Эти болваны? Идемте посмотрим на них.

Все последовали за Паганелем. Новозеландцы находились на том же месте, у подошвы горы, издавая ужасающие вопли.

— Кричите! Завывайте! Старайтесь, дурачье, — сказал Паганель. — Попробуйте-ка, взберитесь на эту гору!

— А почему они не могут взобраться на нее? — спросил Гленарван.

— Да потому, что на ней похоронен их вождь, потому что на эту гору наложено табу!

— Табу?

— Да, друзья мои! И потому я забрался сюда, как в одно из тех убежищ, в которых в средние века несчастные находили себе безопасный приют.

Действительно, эта гора находилась под запретом и стала недоступной для суеверных дикарей.

Это не было для беглецов окончательным спасением, но во всяком случае благодетельной передышкой, которую следовало использовать. Гленарван, охваченный невыразимым волнением, молчал, а майор с довольным видом покачивал головой.

— А теперь, друзья мои, — сказал Паганель, — если эти скоты рассчитывают взять нас измором, то они жестоко ошибутся! Не пройдет и двух дней, как мы будем вне досягаемости этих негодяев.

— Мы убежим! — сказал Гленарван. — Но как?

— Как мы убежим, не знаю, но убежим! — ответил Паганель.

Тут все начали просить географа рассказать о его приключениях. Но как это ни странно, на этот раз словоохотливый ученый был очень скуп на слова. Он, такой любитель рассказывать, отвечал теперь друзьям неясно и уклончиво.

«Подменили моего Паганеля», — подумал Мак-Наббс.

В самом деле, в почтенном ученом произошла какая-то перемена: он усердно кутался в свою огромную шаль из формиума и словно избегал любопытных взглядов. Ни от кого не ускользнуло, что когда речь заходила о нем самом, то Паганель смущался, и все, из деликатности, делали вид, что не замечают этого. Впрочем, когда разговор не касался его личности, то к нему опять возвращалась его обычная жизнерадостность.

Что же касается его приключений, то вот что он нашел возможным рассказать товарищам, усевшимся вокруг него у ограды.

После убийства Кара-Тете Паганель, как и Роберт, воспользовался суматохой и ускользнул из «па». Но ему не так повезло, как юному Гранту, он угодил в другое становище маорийцев. Вождем этого племени был человек высокого роста, с умным лицом, более развитой, чем его воины. Он правильно говорил по-английски и приветствовал географа, потершись носом о нос.

Вначале Паганель не знал, пленник он или нет, но вскоре, заметив, что вождь любезно, но все же неотступно следует за ним, понял, как обстоит дело.

Вождь этот, по имени Хихи, что значит «луч солнца», отнюдь не был злым человеком. Видимо, очки и подзорная труба географа ставили на недосягаемую высоту Паганеля, и Хихи решил привязать его к себе — не только хорошим обращением, но и крепкими веревками из формиума, особенно на ночь.

Так длилось трое долгих суток. На вопрос, хорошо или плохо обращались с ним в этот промежуток времени, географ ответил: «И да и нет», не вдаваясь в дальнейшие подробности. Словом, он был пленником, и его положение было не лучше положения его несчастных друзей, разница была лишь в том, что ему не грозила немедленная казнь.