В молитве и слезах подъехала она к дому. Он смотрел на нее слепыми глазницами, и лишь на первом этаже теплилось огоньком кухонное окно.
— Это все из-за тебя, дом! — рыдала она, уткнувшись в руль. — Ты вызываешь у людей зависть и ненависть. Твои кирпичные стены, словно красное в глазах быка и недобрых людей. Твое величие и великолепие вызывают только плохое в человеческих сердцах. Боже! Что я говорю? При чем здесь дом? Это люди! Это время! Это мир, в котором мы живем, — виноват! Но ведь не все же мы плохие. Хороших больше! Да, больше! Плохие — это раковые клетки. Просто эти люди больны. К ним и надо относиться как к прокаженным.
К машине подбежал беспризорный Шарик, которого все подкармливали, сел рядом и завыл. Услышав этот душераздирающий вой, Лера зарыдала так, что стало слышно в доме. На веранду выскочили Павел Александрович и тетя Вера.
— Что? Что случилось?
— Ты чего ревешь?
— Шарик, перестань!
— Умер кто?
— Да скажи же наконец, в чем дело! — пытаясь перекричать друг друга, шумели оба.
— Игоря украли! — сдерживая всхлипы, проговорила Лера.
Если бы крестные могли, они бы тут же упали замертво. Но они не упали, а только защемило у каждого в груди. Заныло так больно, что схватились оба за сердце и замерли, боясь вздохнуть. Увидев, что старикам плохо, Лера постаралась взять себя в руки. Она рассказала о звонке, о том, как неизвестный мужчина забрал мальчика из детского сада и предупредил, чтобы не звонили в милицию, иначе Игорь погибнет.
Наступил вечер. Павел Александрович молча катал под языком нитроглицерин, а тетя Вера у себя в комнате клала поклоны перед иконой. Для нее случившееся явилось как гром среди ясного неба. До этого она будто жила в блаженном неведении. Ее оберегали от страхов и неприятных неожиданностей, происходивших в их маленьком мирке. И если Павел Александрович и Лера хоть как-то были подготовлены к неприятностям, то она была просто оглушена. Тетя Вера села в кресло и стала мотать головой из стороны в сторону. Она была похожа на старую, заезженную лошадь, которой повредили сухожилия на ногах. В удивлении бедняжка, замерев, обнаружила, что не в состоянии передвигаться.
На улице совсем стемнело. Ветер то протяжно завывал, то коротко ухал в каминной трубе. Все собрались за обеденным столом, тупо уставившись на молчавший мобильный телефон. Казалось, дом придавил их громадой красных кирпичей и цемента и не дает дышать.
Чуть раньше Павел Александрович успокаивал Леру в своей комнате. Ей не пришлось занимать деньги или продавать антиквариат: кум выложил на стол двести тысяч.
— Бери. Не расстраивайся. Крестник тех денег стоит. Да и вообще он бесценен. Ведь никакими деньгами не купишь любовь и доброту. Вернется скоро наш мальчик домой, вот попомни мои слова.
— Пал Александрович, миленький, родной вы мой! Что бы я без вас делала?! Просто погибла. Я отдам. По частям. Не сразу, конечно, но обязательно отдам.
— Нет, голубка моя, ничего ты мне не должна. Это ваши с Игорем деньги. Все равно после моей смерти вам достанутся. Ведь вы же моя семья. Знаешь, чего-то сердце болит. Может, водки выпить? Рюмочку?
— Давай. Я налью.
Она подхватилась и, открыв бар, где среди немыслимых бутылок, которые она сама возила в подарок куму из Польши, стояла четвертушка «Гжелки», налила полрюмки. Рядом поставила блюдечко с подсоленным печеньем. Павел Александрович опрокинул водку в рот и занюхал рукавом.
— Я другого боюсь, деточка моя. Надо узнать, кто он, этот человек. Понимаешь. Раз украли ребенка, могут ведь и второй, и третий… На них денег не напасешься.
— Понимаю. — Лера нервно накручивала на палец прядь волос. — Но как это сделать? Как узнать?
— Ты когда деньги отдавать будешь, я за тобой следом поеду. Следить буду. — Павел Александрович снова нашарил в кармане домашней куртки стеклянную колбочку с нитроглицерином. — Возьму у соседа машину, скажу, что Маруся сломалась, и потихоньку поеду за тобой. Водить-то я умею, да и права когда-то были, не восстановил, правда. Нам бы, Лер, с тобой рацию, тогда бы точно не потерялись. Да еще хорошо бы фотоаппарат со вспышкой. Я бы эту сволочь в момент, когда он деньги берет, сфотографировал. Ну и номера у машины тоже.
— Ну, фотоаппарат, предположим, у нас есть. «Полароид». Не помнишь, что ли? Машину Кузьмич, может, и вправду тебе даст. А дальше-то что? Что мы с ним потом делать будем? Вот, предположим, это оказался Иван Иванович Петров, проживающий по адресу Тютькина, 27. И что? Что мне — убивать его, что ли?
— Зачем тебе? Наймем.
— Ну, дед, ты совсем спятил! Человека убивать. Да кто ж такой грех на душу возьмет?!
— Я возьму. За всех за нас. За Игоря. А это не грех — мальчонке психику ломать? Да еще неизвестно, какой он к нам вернется. Не грех? Возьму. Еще как возьму, чтобы нам потом спать спокойно было.
— Ерундишь… А дедушка какой-то, который Игорька из сада брал? Ты и его убьешь? Ведь он же свидетель. Это же никогда не кончится. Одно потянет за собой другое.
— Ну, хорошо, не убью. Но, может, хоть деньги наши верну. Нам с тобой больше таких бабок не заработать. Кончились те времена. Теперь на фукс не прокатишься. Припугну хотя бы тварь, может, в следующий раз умнее будет. Решено. Сяду-ка я в засаде. Может, чего дельное и увижу.
— Наверное, ты прав. Ладно. Так и сделаем. Только бы Игоря вернуть. Как представлю, что он в холодном подвале сидит, как ему страшно, одиноко, тоскливо, мне тошно делается. Если бы Саша был сейчас с нами, может быть, он что-нибудь и придумал. Мне не так страшно было. А слушай, дед, может, нам вообще из страны уехать? Нет, не насовсем. На годик. Пусть подзабудут. Поедем все вместе. А, дед?
— Погоди загадывать. Давай сначала мальчонку спасем, а там видно будет. — Павел Александрович устало потер лоб. — Ладно, пойдем к Верунчику. Мается небось тоже.
Так и сидела семья в напряженном молчаливом ожидании, не зная, позвонит ли похититель. Сна ни у кого как не бывало. Неизвестность пугала и мучила. В девять часов вечера раздался звонок. Все вздрогнули и потянулись к аппарату. Лера подняла руку, сделав знак остановиться.
— Я слушаю, — сказала она, стараясь унять дрожь в голосе.
— Здоровеньки булы. — Так же, как и днем, ерничал голос. — Не спите? Это хорошо. Все собрались? Это тоже хорошо. Деньги приготовила?
— Да.
— Все?
— Да.
— Тогда слушай. В двенадцать часов ночи, — уточняю, ночи, — то есть через три часа, ты выезжаешь на трассу в сторону города. На одиннадцатом километре притормаживаешь, именно притормаживаешь, и выбрасываешь пакет с деньгами у столба разметки, в правое окно. Пакет заклей скотчем, чтоб не рассыпался. Утром жди. Сын твой сам придет. Пока ведешь себя нормально, так и продолжай дальше.
— С Игорем все хорошо? — успела крикнуть Лера в трубку, прежде чем мужчина прекратил разговор.
— Хорошо, хорошо! — были последние слова перед частыми гудками.
— Как все просто, — прошептала она, рассматривая аппарат. — В двенадцать часов ночи выбросить пакет на одиннадцатом километре, у столба разметки. — Она положила телефон на стол и продолжала тупо глядеть на него. — Откуда он знает, что я хорошо себя веду? Ну… что я в милицию не побежала? Следит он за нами, что ли? — И она снова начала ломать пальцы, по дурной своей привычке в минуты сильного напряжения.
— Не паникуй, Лера. Успокойся. Давай я тебе валерьяночки налью, — поднялся из-за стола кум.
И тут они все, как сговорившись, куда-то заспешили, засуетились. Тетя Вера дрожащими руками наливала валерьянку, Павел Александрович почему-то вышел на улицу. Два оставшихся до положенного часа времени Лера с кумом собирались. Они пересчитали деньги, упаковали их в полиэтиленовый пакет, сверили часы. Вера Петровна с трудом уговорила их выпить чаю. Лера злилась на Стаса.
— Черт! Даже позвонить ему не могу. Вот дурак! Наставил условий. Дуэль, дуэль. Тут ситуация похлеще дуэли. Стас бы меня выручил. Это точно. Гарантий же нет никаких, что Игорь вернется. Эта сволочь может взять деньги — и с концами. А потом действительно еще попросит. А где их взять? Обдерет ведь как липку. По миру пустит. Да черт с ними, с деньгами! Лишь бы с Игорем ничего не случилось. Ведь этот урод и поиздеваться над ним может. Изнасиловать, например. О боже! О чем я думаю! Не вспоминай лихо, оно и не явится. Господи, спаси и сохрани!
