Флорес все это время сидит, пряча лицо в крупных ладонях. Изредка он поднимает голову и снимает очки, чтобы утереть глаза, а рассказывает за него Перчик. В совокупности они провели в Ла Модело 174 дня, прежде чем дело в августе 1996 года передали в суд (оставалось несколько месяцев до выстрелов в Карепе). Но в суде обвинительный акт начал сразу же разваливаться. Единственный свидетель от компании выступал в маске, и его показания о том, как и когда руководители профсоюза проникли с бомбами на завод, опровергались показаниями десятков рабочих и официальными протоколами самой же компании. И замаскированный свидетель постоянно противоречил сам себе, так что в итоге сам окружной прокурор воскликнул, что свидетелю требовалось оказаться сразу в трех местах, чтобы столько всего увидеть. Отвергнув эти показания как насквозь ложные, прокурор прекратил дело и распорядился выпустить трех профсоюзных деятелей на свободу.
Но при этом прокуратура отказалась возбудить дело против менеджеров, которые ложно обвинили их в подкладывании бомб, и даже не раскрыла личность замаскированного свидетеля. Когда же профсоюз подал гражданский иск против Panamco, судья счел данные недостаточными для того, чтобы уличить конкретных представителей компании. «Они остались безнаказанными, — возмущается Гонсалес. — Как ничего не было: простить и забыть». И вплоть до сегодняшнего дня прокуратура отказывается назвать того свидетеля в маске.
А для троих рабочих с выходом из тюрьмы несчастья отнюдь не закончились. В их адрес и в адрес членов их семей регулярно поступали угрозы. В 2002 году двенадцатилетняя дочь Гонсалеса сняла трубку и услышала в телефоне голос: пусть ее «сучий террорист папаша» заплатит 20 миллионов песо (10 тысяч долларов), или ей конец. Вскоре от Гонсалеса ушла жена. «Она говорила: "Ты испортил жизнь мне, моим родным и дочерям", — Гонсалес вновь запинается, сглатывает слезы. — Люди, даже ближайшие соседи, относились к нам с недоверием. — Слезы текут из его глаз, и так же непроизвольно течет его речь. — Они хотят уничтожить профсоюз, чтобы не договариваться с рабочими. Условия труда все время ухудшаются. Я не партизан и не боевик. Но я вижу, что в стране надо многое менять. — И вдруг слезы сменяются сардоническим смехом. — Беспомощность так изводит, порой уже и в самом деле хочется подложить бомбу и взорвать завод к чертовой матери. Доходишь до того, что хочется стать террористом-смертником и разом покончить со всем».
Несмотря на серьезный счет к компании, которая пыталась посадить их до конца жизни в тюрьму, все трое попрежнему работают на том же заводе, изо дня в день поднимая и разгружая ящики с красно-белым логотипом. Но с того дня, как ворота тюрьмы захлопнулись за ним, Гонсалес в рот не брал кока-колу. И когда он входит на территорию завода, он становится «другим человеком». «Я вижу в начальстве врагов. Мы вышли из тюрьмы в 1996 году, а сейчас 2008-й и это просто еще одна тюрьма», — говорит он.
Поощряла ли компания насилие против членов профсоюза или просто извлекала выгоду из обстоятельств, факт остается фактом: непрерывные угрозы и провокации обескровили профсоюз.
В 1993 году, когда Panamco начала скупать разливочные заводы, в SINALTRAINAL числилось 1880 работников из штата компании. К 2009 году, по данным представителя SINALTRAINAL Карлоса Олайи, их число сократилось до 350. Это было в значительной степени вызвано массированной заменой штатных работников на временных и договорных: вместо 10 тысяч человек, работавших на полную ставку в 1993 году, сейчас в компании осталось лишь 2 тысячи. Остальные рабочие, так называемые «кооперативщики», должны были самостоятельно оформлять страховку и не получали прочих льгот, а также, разумеется, исключались из любых коллективных договоров. Но и ставка постоянных сотрудников упала с 800 долларов в месяц до 500. А нечлены профсоюза получали и того меньше — всего 150 долларов в месяц. Не выплачивались бонусы за сверхурочные и работу в выходные. Причем корпорация в итоге обогатилась и преуспевает: сейчас Coca-Cola контролирует уже 60 процентов рынка безалкогольных напитков в стране. После того как в 2003 году Panamco перешла в руки Coca-Cola FEMSA, Колумбия сделалась главным и самым быстрорастущим рынком для основного ботлера.
И после так называемой демобилизации военизированных отрядов в Колумбии все еще раздаются угрозы в адрес SINALTRAINAL: у военизированных отрядов есть преемники, которые продолжают их дело. Новый их босс в Барранке — по слухам, брат Немца из Урабы. Под дверь здания профсоюза то и дело подсовывают записки с угрозами, приходят такие письма и по электронной почте. «СМЕРТЬ ВСЕМ ЛЕВЫМ КОММУНИСТАМ—УНИЧТОЖИМ ВСЕХ ПСОВ ДО ЕДИНОГО! — такое послание пришло по электронной почте в ноябре 2008 года. — СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР ВСЕМ... ЧЛЕНАМ ПРОФСОЮЗА В НАШЕМ СЛАВНОМ БАРРАНКЕ».
В Букараманге военизированные отряды в ноябре 2007 года похитили сына Флореса, когда он выходил из школы, запихали его в черный фургон и избили рукоятью пистолета, а затем выбросили на обочине. Дочь Перчика Лаура Милена Гарсия едва не попала им в руки летом 2008 года. Она шла домой из университета и заметила двух преследователей. Один нагнал ее, ткнул дулом револьвера в бок и прошипел: «Тихо!» — но, к счастью, Лаура успела так близко подойти к дому, что увидела сторожа и громко окликнула его, спугнув таким образом похитителей. Вот почему Перчик настоял, чтобы дочь и внучка присутствовали при его выступлении: пусть поймут, что происходит с ним, ведь они и сами теперь под прицелом.
«Больше я одна в университет не хожу, — говорит Гарсия, с виду обычная девушка, из тех, кто смотрит MTV: короткий яркий топ, большие серьги-обручи в ушах. Но она такой же перчик-чили, как ее отец. — Когда в университете профессор начинает ругать профсоюзы, я ему не спускаю. Я ему отвечаю: "О чем вы говорите — профсоюзы защищают права трудящихся"». У вас тут, в университете, кто-нибудь нарушает права трудящихся?"» Вся надежда профсоюзов — на молодое поколение. Нынешнее просто бьется за свое выживание.
«Я начал работать в компании, когда мне было восемнадцать. Так прошла вся моя жизнь, — вспоминает Гонсалес. — В восемнадцать лет я был добрее. Теперь мне говорят: "Это в вас обида говорит". Еще бы не обида — меня же держали в тюрьме!»
А в Барранке Галвис после интервью идет с другими членами профсоюза в соседнее кафе и опрокидывает там кружку пива за кружкой под доносящуюся из телевизора фольклорную музыку — этот жанр здесь называют вальенато. Затем он в сопровождении охранников идет в городской сквер. Благоуханный воздух шелестит листвой, парочки и группы друзей сидят за столикам, пьют пиво или кока-колу. Даже охранники расслабились, один останавливается на углу и болтает по мобильному телефону, другой расставляет ноги по обе стороны переднего колеса скутера и флиртует с сидящей на нем женщиной. Горбатый старик показывает нам игрушечные велосипеды, вырезанные из пивных банок. Галвис несколько минут беседует со стариком, расспрашивает, есть ли у него семья и как он повредил себе спину. Он упал с крыши, отвечает калека, и покорно задирает рубашку, демонстрируя свое увечье. Галвис отдает ему мелочь, а серебристый велосипедик взять отказывается. «Нужно уметь радоваться жизни, — вздыхает он. — Нельзя все время работать, работать, работать, как проклятые капиталисты».
Ему нелегко, он устал перемещаться повсюду в сопровождении охранников, все время ждать новых угроз и покушений. «Мы, лидеры профсоюзов, тоже много зря болтаем, — продолжает он. — Самокритика не повредит, но нельзя прекращать борьбу, а ведь столь многие сходят с автобуса». Он ложится грудью на стол, смотрит растерянно. За его спиной официант уволакивает целую башню красных ящиков Coca-Cola, заполненных пустыми банками. «Нам трудно, — продолжает Гарсия. — Мы все время на волосок от смерти, но ухитряемся выжить. Мы привлекаем в профсоюз новых членов, а компания увольняет рабочих за то, что они вступают в профсоюз. Если б не международная солидарность, нас бы давно уничтожили. Такова правда».
