Ночью, сидя у костра, я показал Виктору свою находку. Он очень внимательно ее осмотрел, насколько это возможно при неверных отблесках пламени, зачем-то несколько раз подбросил на руке, кажется, даже хотел попробовать “на зуб”, но воздержался. Выводов тоже делать не стал — утро вечера мудренее.
Плотно поужинав, мы забрались в спальные мешки и заснули. Помню, той ночью мне снились серебряные круглые камешки, с сухим перестуком лавой катившиеся вниз по расщелине прямо на нас с Виктором, запутавшихся и отчаянно бьющихся в своих неудобных спальниках, подобно рыбе в сети…
Проснулись мы почти одновременно и оба в дурном настроении, наверное товарищу моему тоже пригрезилась какая-нибудь чепуха. Но он об этом промолчал и только уже много позже, ознакомившись с черновиком рукописи данной истории, признался, что видел тот же самый сон с точностью до отдельных деталей. И в доказательство напомнил некоторые моменты, которые я уже сам позабыл. (Поразительное “совпадение”, не правда ли?!)
После завтрака Виктор проделал мой давешний опыт с царапиной. Затем извлек из своего рюкзака какие-то химические реактивы и долго поливал ими камень, несмотря на мои настойчивые просьбы не портить такое произведение природы. Однако “произведение” легко выстояло даже в поединке с “царской водкой”, более того, оказалось совершенно невосприимчивым вообще ни к каким кислотам и щелочам. Притом, оно продолжало сохранять повышенную температуру, словно являло собой миниатюрный реактор. Виктор был совершенно обескуражен (думаю, более всего тем обстоятельством, что не мог подобрать приличествующую случаю геологическую теорию). Он заставил меня показать точное место находки, и мы облазили все близлежащие кручи в поисках еще чего-нибудь подобного, но тщетно. Тогда Виктор сложил небольшой каменный тур, очевидно, рассчитывая сюда вернуться, и затем мы покинули нашу стоянку.
На перевале Туя-Ашу, как всегда, гулял ветер. Он крутил в воздухе мелкую снежную крупку и с силой кидал ее в ветровое стекло. Сумрачный тяжелый небосклон придавил к земле несколько обшарпанных строений, напоминавших овечьи кошары. Здесь ежегодно проводила летний сезон научная экспедиция медицинского института, в составе которой были и наши друзья. Однако мы не стали задерживаться — какие уж тут встречи, когда вокруг серая мгла со снегом, от одного вида которой коченеют конечности. Пропустив встречный караван машин, мы вслед за тяжелым самосвалом нырнули в темное сырое жерло знаменитого туннеля. Минут через пятнадцать гора нас вытолкнула на противоположный свой склон, где по-летнему сияло солнце, купаясь лучами в свежей зелени лежащей внизу долины.
Два дня мы провели в этом своеобразном, суровом и все же по-своему очаровательном уголке Тянь-Шаня. Собирали белые грибы на пологих земляных склонах адыров, в тихих речных заводях ловили радужную форель. Пожалуй, не было бы нужды об этом вообще упоминать, если бы не одно НО! Грибы мне попадались почему-то все крупные, отборные, без единого червя. При этом я совершенно точно знал, куда за ними нужно идти. В то же время, спроси меня кто-нибудь, откуда вдруг такое знание, я не мог бы ответить ничего вразумительного. То же самое происходило и на рыбной ловле. Пока Виктор вытаскивал одну чахлую полузадохнувшуюся от испуга рыбешку, у меня в садок успевало попадать не менее пяти-шести великолепных экземпляров. В результате мой друг до того меня зауважал, что чуть было при обращении не перешел на Вы. Все это, несомненно, льстило моему самолюбию. И только потом, при тщательном анализе нашего путешествия, я установил истинную причину столь редкого везения: все это время в кармане моей видавшей виды штормовки покоилась серебристая находка из Чон-Мазара.
Итак — дальше. Ошский тракт, прогнувшись в низине, теперь компенсировал свою уступчивость, как если бы это было на шоссе, а широкая плоская пружину нагруженная посередине. Подъем, сначала малоощутимый, а затем все более крутой, тихо и незаметно умерил резвую прыть “Москвича”. Когда начали втягиваться на долгий и тягучий перевал Ала-Бель, вновь пошел снег. А у меня возникло неприятное томительное чувство безысходности. Научного объяснения этому феномену пока нет, но известно немало достоверных случаев, когда люди заранее, без видимых на то оснований, явственно ощущали ожидающую их опасность. То же самое, вероятно, происходило и со мной. Не знаю, может быть, гнетущее ощущение появилось еще раньше, но точно помню, как холодно защемило в груди, когда пошел снег. И чем выше мы забирались в горы, тем сильнее нарастал внутренний протест против дальнейшего продвижения вперед.
В ушах плескался нудный, непрекращающийся звон, лоб и щеки горели, на фоне никогда ранее не слышанной мелодии рождались и гасли хаотичные обрывки мыслей. Сквозь горячечный туман настойчиво и властно пробивалось — не мое, а откуда-то извне — желание во что бы то ни стало остановиться, вернуться назад в спокойную зеленую долину. Я боялся смотреть на Виктора, боялся ненароком помешать ему управлять машиной, однако периферийным зрением видел, как по его лицу стекали и тяжело падали неправдоподобно крупные капли пота. Он даже не вытирал их. Сбросив перчатки, как будто ему было очень жарко, вцепившись обеими руками в рулевое колесо и сжав зубы так, что лицо исказилось гримасой боли, он, казалось, действовал как слепой, не управляемый манекен, ничего не видя, ничего не слыша. Потом он мне скажет, что вел машину на верхнем пределе своих сил, крайним напряжением подавляя желание вывернуть руль влево, на разворот.
Автомобиль между тем упрямо полз вперед. Безудержный, надсадный вой двигателя сменился более низкими тонами — наконец-то мы взобрались на водораздел. Заметно прибавилась скорость, очевидно, дорога шла под уклон. Изменился пейзаж: голые, тоскливо однообразные склоны зазубренных кряжей оживились сочными голубыми мазками тянь-шаньских елей. У меня даже как-то отлегло от сердца. И тут неожиданно в окружающем ледово-каменном мире что-то произошло. Мы еще не знали, что именно, но почувствовали сразу, одновременно…
— Дави! — заорал я. И мой товарищ изо всех сил вжал до предела педаль акселератора. Меня буквально вдавило в сиденье. В следующую секунду раздался оглушительный пушечный залп, потрясший мирную тишину, и сверху, с огромной высоты, начала надвигаться колоссальных размеров мохнатая белая шуба. За ней, ширясь и стараясь не отставать, следовало пушистое клубящееся облако, застилающее стройные силуэты замерзших елей. Все слилось в непроницаемую туманную мглу, сквозь которую с ревом рвался механический болид с двумя почти потерявшими рассудок пассажирами. Мы сжались, уменьшились до микроскопических размеров и превратились в пулю, пронзающую тьму барашковой шкуры. Скоротечность явлений бросила нас на грань микро- и макромира. Что преобладало в нашем восприятии окружающей реальности, трудно сказать, в любое мгновение мы могли оказаться по другую сторону барьера…
И все же мы не захотели уйти туда, где не существует ничего, даже законов физики. Очевидно поэтому наше стремительное движение по прямой кончилось немыслимым виражом, и машина из последних сил, зацепившись за край дороги, остановилась у… Впрочем, там ничего не было. Впереди раскрывала объятия бесконечная пустота. Такая же пустота была и внутри нас. Ни чувств, ни эмоций, ни сил. Сзади, буквально в десятке метров, дорожное полотно ныряло под возникшую в одночасье крутую снежную сопку. И мы не были в этом кургане погребены! Обманув судьбу, мы сидели рядом в разогретой машине и ошалело разглядывали предназначавшееся нам монументальное надгробие. Слов не было. Мыслей — тоже.
И снова дорога, дорога, дорога. Убегает назад горная панорама Чичкана с неповторимыми скульптурными изваяниями, воздвигнутыми в свою честь природой, ажурными мечтами электропередач, непостижимо как забравшимися в недоступные выси, бурной порожистой рекой. Но ощущение от этих контрастов какое-то неполное, размытое — очевидно, мы еще не оправились от пережитого шока. Хорошо было бы принять что-нибудь успокоительное. Но такового, к сожалению, в походной аптечке не предусмотрено, а мы взять с собой не догадались.
