На другой день я пришел в Грановитую палату. Мне повезло: знакомый приказный служка, работавший одно время у Ван-Куля по найму, указывал мне коренных русских бояр.

Шуйские, Воротынские, Головины, Мстиславские, Колычевы, Голицины, Родовитые. Я смотрел на них с неприязнью: большинство из них ни за грош продали бы русскую национальную самостоятельность то ли польской куртуазной велеречивости, то ли римско-католическому стягу, то ли английской крепкой буржуазности. И какая историческая нелепость: русский мужик, определивший направленность жизни нации, неоднократно спасавший государство, стоявшее на грани гибели в периоды иноземных нашествий и смут, окажется заточенным почти в трехсотлетнюю крепостную кабалу!

Иван Петрович Шуйский небольшого роста, но величавый, в ярком кафтане, обшитом золотом, стоял несколько впереди прочих бояр.

— Это ж по совету Ивана Петровича, — шептал мне приказный служка, — все бояре, гости московские и люди купеческие били челом государю о разводе с неплодной царицей. Наследник нужен, наследник!

Интересно, на много ли изменилась бы жизнь будущего государства Российского, если бы впоследствии утвердилась надолго династия Годуновых, вместо Романовых? Выиграла бы Россия, если бы у ее руля осталась динамичная, настороженная, хоть вполуха, но прислушивающаяся к рокоту народной нужды династия Годуновых? Могло не быть в последующие столетия засилия шлезвиг-голштинско-баварских императорских кровей на русском престоле. И только?

К Шуйскому подошел князь Василий Васильевич Голицин, тот самый, который будет приветствовать приход поляков и лично присутствовать при удавлении царицы Марии и садистском убийстве молодого царя Федора Борисовича, вдовы и сына Бориса Годунова. По его же наущению тело Бориса Годунова в Архангельском соборе и погребут вместе с зверски убитыми женой и сыном в бедном монастыре на Сретенке.

Но пока Борис Годунов — правитель. Сейчас все домогаются его внимания. Вот он вошел вместе с послами, и загудела Грановитая палата.

Служка, не отрываясь, смотрел на правителя, шептал мне:

— Что ж, муж он чудный и сладкоречивый, светлодушен и нищелюбив, но его легковерие изветам клеветников негодование вызывает. Много зол из этого ждать следует.

Он подозрительно огляделся: ой, как опасаться доносов следует!

Да, это легковерие изветам навредит Борису Годунову, не ему ли он будет обязан двусмысленностью памяти о себе? Ведь, и спустя столетия, считается, что закрепощение произошло именно в правление и царствование Годунова. Ему страшно не повезло в царствовании — три неурожайных года подряд: как будто и природа ополчилась на него. Ему чудовищно не повезло в памяти потомков: гений Пушкина сделал хрестоматийной истиной предположение современников о его участии в убийстве царевича Дмитрия.

Посредине Грановитой палаты на дубовых скамейках были разложены драгоценности: выставка даров Земли.

Даже в тусклом освещении полупритушенный блеск самоцветов вызывал в груди такое же томление, как мерцание звезд, на покорение которых спустя века устремится человечество.

Гости переходили от одной скамейки к другой. Здесь был и блеск голубовато-зеленого берилла, и тающая на глазах тяжеловатая зелень малахита, и ласковая голубизна бирюзы, и чернота природных кристаллов магнетита, и легковесная полупрозрачность благородной шинели, и скованная, загадочно блеснувшая в глаза тускло-желтым цветом, тяжесть человеческого черепа, пропитанного естественным золотом, с пурпурными зигзагами стилолитовых швов.

Я остановился возле черепа, немо вопрошающего пространство черными впадинами глаз. Услышал скорбный вздох, поднял голову. Скорбно вздохнула боярыня Россохватская.

— Решила: пора возвращаться, — сказала она. — По горло сыта стариной, какое жестокое время! Давай возвращаться!..

Остановившись у Вокзала Времени, Нина деловито вытащила из сумочки помаду, пудреницу и, глядя в зеркальные стальные стены, навела на свое лицо косметику.

Иронически поведя на меня взглядом, разочарованно заметила:

— Да, Николай Борисович, большего от вас ожидала, ваше поведение в Древней Руси было довольно примитивным. Дважды позволить себя избить!

— Зато ваше поведение — достойно удивления! — зло ответил я. — Вы прекрасно вписались в древнюю экологическую нишу. В роли боярыни Россохватской вы были просто сама собой!

— Благодарю, — она лукаво ухмыльнулась, — за высокую оценку моей работы!

Расстались мы возле дома Христоперского, Нина помахала рукой и крикнула: “До встречи!”

Я пешком пошел в Трансмигрант, размышляя, как лучше построить доклад. Отметился в контрольном отделе и засел в своем кабинете, не заходя к начальнику: нагоняй всегда успею получить. Запросил службу информации о Н.Христоперской.

Прочел ее характеристику и — как обухом по голове: сотрудник института антропологии и археологии, член-корреспондент Академии наук, автор трудов по психологическим стрессам при вживании в чужеродные среды. Имеет право работы по особому каналу Трансмигранта. Так, теперь понятно: Вокзал Времени, все процедуры переходов, что такое релаксация она должна знать раз в сто лучше меня.

Да, но одного никак не пойму: для чего же она играла передо мной роль несведущей двоюродной сестры Христоперского? Для чего она спасала брата таким нелепым путем, когда достаточно было ее жалобы на меня в превышении дозволенных мер?

Составил краткий отчет о внеплановой трансмиграции в Древнюю Русь.

Разгон мне начальник устроил крепкий: его возмутило, что меня так легко обвела вокруг пальцев сотрудница параллельного отдела.

Схлопотал нагоняй с непонятной формулировкой: “За сбой в работе”. Что такое сбой?

Вышел на улицу — тоска, хоть снова в Древнюю Русь.

Я как-то автоматически побрел к знакомому дому Христоперского. В гастрономе машинально купил колбасы, сыра, кефира и один батон. Бутылку кефира засунул в карман, а свертки понес в руках. Итак — почему я иду к Васе Христоперскому?

Нина у него не живет, так что — причина не она. Может быть, я сроднился с ним потому, что потратил гораздо больше времени именно на его вербовку. Может быть, потому, что многое испытал на своей шкуре в отдаленной прародине благодаря Васе?

В холодном коридоре тускло тлела электрическая лампочка.

Я прошелся несколько раз мимо закрытой двери его комнаты, усмехаясь про себя: ведь знал, что его нет дома, что именно мой контракт направил его на работу в новую солнечную систему в Сплюснутой Галактике, а все-таки пришел.

Дверь неожиданно приоткрылась, осторожно выглянул… Христоперский. С легкомысленными усиками, патлатый, как будто не веря, он глядел на меня.

— Ты ли это, Николай Борисович? — засомневался он. — Заходи, заходи! Я здесь третий день, все к тебе в Трансмигрант собирался: утвердиться. Третий день здесь в какой-то боязни, как будто без твоего разрешения нельзя здесь быть. Даже выглядывать боялся — истинное суеверие!

Как всегда, поджарили колбасу, поели, запили кефиром.

— Хорошо-то как! — сказал Вася, поглаживая свои гусарские усики. — Вот теперь я чувствую, осязаю: я вернулся домой, к себе, в свое время. Как это прекрасно, иметь свою точку во Вселенной!

Он закурил и спросил меня:

— Когда к прочим своим подопечным пойдешь, Николай Борисович?

— К каким прочим? — удивился я. — Кроме тебя, у меня никого нет.

— Как нет? А те самые, кого ты во время оно трансмигрировал? Давненько кое-кто вернулся, не иначе! В своей ли тарелке чувствует себя? Может быть, таится, так же, как и я? Подумай, существует такой субъективный фактор, как твое личное появление, которое может убедить его в реальности своего бытия. Вот — как меня! Я всего три дня на Земле, а мучился: только твое появление нормализовало мою психику!

Однако. Слова Васи озадачили меня, но в них могло быть и зерно истины: в Трансмиграции еще много нерешенных проблем.

Дружески распрощались мы с Васей после того, как он рассказал свою историю. Под именем Мафо-популятора он работал в Сплюснутой Галактике.