Диссертация Лунина заканчивалась следующими словами: «...в молоке кроме казеина, жира, молочного сахара и солей должны содержаться еще вещества, которые совершенно необходимы для жизни».

Более чем через тридцать лет эти вещества были найдены и названы витаминами.

Работа Лунина осталась незамеченной современниками, впрочем, такое случалось нередко с научными открытиями русских ученых.

В родном городе Дерпте молодой доктор наук не нашел работу и переехал в Петербург. В столице ему повезло: в Елизаветинской больнице оказалось вакантным место ординатора — палатного врача.

Приоритет Николая Ивановича Лунина в открытии витаминов, который долгое время приписывали Эйкману и Функу, в сущности повторившим опыты нашего соотечественника, был установлен спустя полвека, в начале 30-х годов. Сделали это советские врачи и историки медицины.

Умер Лунин в Ленинграде в 1937 году.

Едва большой трехтрубный броненосный крейсер «Хиэй» — гордость японского военного флота — отдал якорь на внешнем рейде Иокогамской морской базы, к его высокому борту подвалил юркий катерок под карантинным флагом.

Первым на корабль поднялся невысокий коренастый человек средних лет. Это был доктор Такаки — главный санитарный инспектор японского военного флота. Он сдержанно поздоровался с вахтенным офицером, встретившим его у трапа, и направился на ют, где размещался судовой лазарет.

По унылому лицу корабельного врача Ахаро Сато, по его виноватой улыбке инспектор сразу же понял, что на флагмане не все благополучно. На всех двадцати трех судах, вернувшихся накануне из длительного похода, были крупные вспышки бери-бери.

Такаки по-европейски обменялся рукопожатием с врачом, тихо спросил:

— Бери-бери?

— Сорок девять случаев со смертельным исходом, сэнсей (Сэнсей (японск.) — учитель. Вежливое обращение к старшим по возрасту и должности.) Такаки, — так же тихо ответил врач, прикладывая к груди руки и почтительно склоняя голову.

— И это за неполных четыре месяца плавания?!

— Да, сэнсей Такаки. Я прошу у вас отставки. Мой рапорт вы получите, как только нам позволят сойти на берег. Там, где поселилась бери-бери, врачу делать нечего.

Инспектор доверительно коснулся плеча судового врача.

— О вашей отставке потом, Ахаро-сан. Сколько сейчас больных на броненосце?

— Сто двадцать человек.

— И всё бери-бери?

— Да, сэнсей Такаки. Других болезней, как вам известно, на японском флоте нет.

Они стояли на кормовой палубе в тени орудийной башни главного калибра.

Было раннее майское утро 1881 года. По сонной глади Токийского залива скользили рыбачьи кавасаки. Вдали угадывался большой город, подернутый прозрачной сиреневой дымкой. Восходящее солнце освещало белую вершину священной горы Фудзи. Легкий ветерок с берега доносил запах цветущей сакуры. В такое утро невозможно было поверить в смерть, затаившуюся за переборками лазарета.

— Вы правы, Ахаро-сан. Других болезней на японском флоте нет. Наш флот теряет от бери-бери треть личного состава. Какая жуткая статистика! Вдумайтесь, коллега.

В руках Ахаро Сато блеснула табакерка.

— Военные флоты мира в сражениях теряют меньше. Бери-бери — вечное проклятие, нависшее над нашей желтой расой! За что бог карает нас?!

Инспектор промолчал, уставившись на солнечный зайчик, отбрасываемый табакеркой на деревянный настил палубы.

— В судовом лазарете, — продолжал корабельный врач, — только безнадежные больные. Под временные лазареты оборудованы два матросских кубрика под полубаком. Больных офицеров я счел возможным госпитализировать в своих каютах... И ваш сын болен, сэнсей. У юноши понижена чувствительность со стороны периферических нервов нижних конечностей.

— Н-да, — мрачно уронил инспектор, не отрывая взгляда от вздрагивающего на палубе солнечного зайчика. — Это первый симптом бери-бери. Вчера Macao исполнилось девятнадцать лет, — проговорил он тихо. — Бедный мой мальчик...

— Простите, сэнсей, что я вынужден сообщить вам эту черную весть.

Исчез с палубы солнечный зайчик. Внезапный порыв ветра шумно развернул поникшее на кормовом флагштоке полотнище флага.

— Чтобы не травмировать психику, я не освободил Macao Такаки от несения вахт.

— И правильно сделали, Ахаро-сан. Пускай пока мальчик остается в счастливом неведении... Что же я скажу сегодня его матери?..

Корабельный врач щелкнул табакеркой, и солнечный зайчик снова заплясал на палубе.

— Счастлив японец, отдавший свою жизнь за священного императора, — задумчиво проговорил Такаки, — но смерть от бери-бери... — Нахмурившись, он оборвал фразу. — Однако, осмотрим лазаретных больных, коллега. И бога ради, не думайте, Ахаро-сан, что я не доверяю вам как диагносту. Бери-бери ни с чем невозможно спутать.

Ахаро Сато почтительно склонил голову.

Судовой лазарет был переполнен. Люди лежали на носилках, на циновках, в подвесных парусиновых койках. Яркое солнце, рвущееся сквозь иллюминаторы, освещало их серые, изнуренные лица. Кто-то стонал. Кто-то бредил. Кто-то говорил с богом. Кто-то сдавленно всхлипывал.

Такаки опустился на корточки перед пожилым матросом с отечным синюшным лицом.

Корабельный врач раскрыл свою записную книжку.

— Сигнальщик Масахиро Ивабути, двадцати трех лет, — сообщил он тусклым голосом. — К параличу верхних и нижних конечностей присоединились явления быстро нарастающей сердечно-легочной недостаточности.

— Мне нельзя умирать, доктор, — борясь с одышкой, сипел матрос. — Я единственный кормилец в семье... Помогите мне, доктор...

Такаки посмотрел на его истонченные ноги, обтянутые прозрачной пергаментной кожей, на кривые черные ногти, качнул головой и, отвернувшись в сторону, тихо проговорил так, чтобы слышал только Ахаро Сато:

— Exitus... (Exitus (пат,) — конец, исход, выход.)

— Мне нельзя умирать, доктор...

Обход был недолгим. Главному санитарному инспектору японского военно-морского флота хватило полчаса, чтобы убедиться в полной безнадежности лазаретных больных броненосца «Хиэй»: их всех ожидала скорая смерть.

Они разместились на циновках в тесной каюте врача при лазарете. Вестовой внес чайный столик и, беспрестанно кланяясь, бесшумно удалился.

Такаки был хмур. Его левая бровь изредка вздрагивала.

— Вы настаиваете на отставке? — неожиданно спросил он.

— Да, сэнсей Такаки, — не сразу ответил Ахаро Сато. — Профессия врача на флоте теряет свой смысл. Если я не могу никому помочь, к чему мои знания, мой опыт?

Инспектор понимающе кивнул.

— Если врач бессилен, он уже не врач. Тут я согласен с вами и тем не менее не могу принять вашей отставки, и вы, надеюсь, поймете меня. — Он задумался, держа в широкой ладони крохотную чашечку с чаем. — Давайте вместе, дорогой Ахаро-сан, порассуждаем о бери-бери, против которой бессильны все пушки японского флота, — предложил он. — Что мы знаем об этом заболевании?

Корабельный врач развел руками.

— Нам известны только симптомы этого заболевания и его зловещий прогноз.

— Не только, Ахаро-сан. Еще нам известны границы распространения этого заболевания: Япония, Китай, Индия, Корея, Ява, Суматра... Ни одного случая бери-бери не зарегистрировано ни в Европе, ни в Америке, ни в Африке, ни в Австралии. Вы не задумывались почему?

— Задумывался, но не находил ответа.

Пьянящий аромат свежезаваренного чая заполнял каюту, тесня все другие корабельные запахи.

— Все мы считаем бери-бери заболеванием инфекционным, — неторопливо продолжал Такаки. — Стоит заболеть одному человеку, как вскоре заболевают и другие. Следовательно, болезнь передается от человека к человеку, но как?

— Очевидно, с помощью возбудителей таких мелких, что их невозможно разглядеть в микроскоп.

— Логично. Но почему же в таком случае не болеют европейцы, живущие среди нас?

— Бери-бери — вечное проклятие, нависшее над желтой расой, — сурово повторил Ахаро Сато слова, сказанные им час назад на палубе.