Как в изображении древней истории Эфор, так в изо­бражении современной истории Анаксимена затмил другой ученик Исократа, Теопомп с Хиоса (род. около 380 г.). Его отец Дамасистрат, принадлежавший к богатой и знатной фа­милии, был изгнан за приверженность к Спарте, когда Хиос после восстания Фив в союзе с Афинами начал войну против Спарты, — и сын, еще ребенок, вместе с отцом отправился в изгнание. Однако мир со Спартою, заключенный вскоре по­сле того, дал возможность Теопомпу вернуться на родину, тем более что Дамасистрата уже не было в живых. Затем юноша в Афинах под руководством Исократа изучил ора­торское искусство. Будучи вполне обеспеченным человеком, он не имел надобности обращать свой талант в источник пропитания; зато торжественные речи, произнесенные им во всех крупнейших городах греческого мира, доставили ему славу во всей Элладе. На конкурсе, который объявила ка­рийская царица Артемисия на панегирик ее покойному суп­ругу Мавсолу, Теопомп одержал победу над первыми орато­рами своего времени. Он принимал деятельное участие и в политической жизни своего родного города, как вождь оли­гархической партии; его противником в демократическом ла­гере был здесь Феокрит, тоже талантливый оратор исократовского направления, человек из бедной и незнатной семьи, собственными силами добившийся могущества и богатства. Так как Александр при завоевании Ионии опирался на демо­кратию, то Теопомп попал в ряды оппозиции и в конце кон­цов был изгнан; тогда он обратился к Александру со своими знаменитыми „Хиосскими письмами", где с неустрашимой смелостью раскрыл те злоупотребления, которые были допу­щены правителями государства во время похода царя в Ин­дию. По реституционному указу Александра, вероятно, и ему разрешено было вернуться на родину; но во время смут после смерти Александра он снова принужден был бежать и после долгих скитаний, наконец, нашел приют у Птолемея, царя Египта.

Такой человек должен был испытывать неодолимое влечение к историографии. Вначале он пошел по стопам Фукидида; он написал продолжение его „Истории", оставшейся незаконченною, и довел рассказ до битвы при Книде, т.е. до того рокового дня, когда Эллада принуждена была поко­риться персидскому влиянию. Потом, когда Филипп наконец осуществил мечту всех истинных эллинских патриотов, ко­гда Греция была объединена и борьба с варварами возобно­вилась, — Теопомп задумал в обширном сочинении пред­ставить современникам и потомкам картину той великой эпохи, в которую он сам жил и виднейших деятелей которой знал лично. Руководящей нитью повествования была, разу­меется, деятельность Филиппа; но рамки картины раздвину­лись до размеров всемирной истории, охватившей все вы­дающиеся события, какие совершились в эту эпоху на всем протяжении греческого мира от Кипра и Египта до Сицилии. При этом он отнюдь не обращал внимания исключительно на военную историю, как поступил еще Фукидид: внутрен­няя история не в меньшей степени привлекает его внимание; особенно славился и в позднейшее время часто служил ис­точником его этюд об афинских демагогах. Большое значе­ние придавал он психологическому анализу, и в этой облас­ти он сильнее, чем какой-либо из предшествовавших ему историков. Если он при этом не раз впадал в тон проповед­ника, то это было естественно в такую эпоху, когда в облас­ти философии на первом плане стояли вопросы этики; столь же естественно и то, что ему приходится при этом больше порицать, чем хвалить. Его живой темперамент увлекал его иногда до невероятной брани и преувеличений; но он по крайней мере искренно старался равномерно распределять свет и тени и не менее беспощадно говорил всю правду или то, что казалось ему правдою, о своем герое Филиппе, кото­рого как политика ставил чрезвычайно высоко, чем о любом из своих политических противников. В свое сочинение он вставил, конечно, множество речей; не пренебрегал он также и аллегорическими мифами в манере Платона. Этот матери­ал был изложен со всем блеском исократовской стилистики, но таким пламенным языком, каким никогда не обладал учи­тель. Даже по немногим уцелевшим отрывкам можно по­нять, что это было одно из самых выдающихся, может быть, даже лучшее произведение греческой историографии.

Историю своего времени написал и Каллисфен из Оли­нфа, родственник Аристотеля и его ученик в философии и риторике. Он начал свое сочинение с Анталкидова мира и довел рассказ до Фокейской войны; на этом месте он пре­рвал свою работу, получив от Александра приглашение со­путствовать ему в азиатском походе. Каллисфен тотчас, еще во время похода, начал записывать великие события, кото­рых он был свидетелем. Его сочинение превратилось, разу­меется, в восторженный панегирик македонскому царю; од­нако, когда Александр после завоевания Азии начал все бо­лее пристращаться к персидским обычаям и требовать себе божеских почестей, Каллисфен мужественно восстал против этого и заплатил за свою смелость жизнью (327 г.). Он писал как ритор, и позднейшие критики признавали его цветистый язык напыщенным, тогда как в современниках его слог вы­зывал безграничное удивление; при всем том Каллисфен умел очень правильно описывать военные операции, и упре­ки, которые делали ему и в этом отношении, в общем неос­новательны. Во всяком случае, при всех своих недостатках, Каллисфен остается одним из самых крупных греческих ис­ториков, и его сочинение оказало очень сильное влияние на характер традиции о походах Александра.

Описательное землеведение искони шло рука об руку с историографией. Так, уже Гекатей, наряду с историей Гре­ции в древнейший период, написал трактат по географии; в исторических сочинениях Геродота и Гелланика рассеян обильный географический и этнографический материал; Ктесий первый описал страну чудес — Индию, причем, правда, без разбора смешал в своем сочинении верные све­дения и басни. В начале IV века Дамаст из Сигея и Филеас из Афин составили описания земли в манере Гекатея, но с гораздо большим количеством подробностей. Наконец, Эфор посвятил географии две книги своего обширного историче­ского труда, которые отчасти дошли до нас в стихотворной обработке т.н. Скимна Хиосского. Извлечением из какого-то географического сочинения этого времени является описа­ние берегов (период) т.н. Скилакса из Карианды, которое, впрочем, не содержит ничего, кроме голого перечня геогра­фических названий и сведений о расстояниях между различ­ными пунктами; Авиэн, написавший в конце IV столетия по P. X. географию в стихах, также положил в основу своего описания берегов Средиземного моря какой-то труд IV века до P. X.

Внешний объем географических познаний в период времени от Гекатея до Эфора не увеличился значительно; лишь завоевание Азии Александром послужило в этой об­ласти началом новой эпохи. Тем большее значение имело то обстоятельство, что в течение IV века пифагорейское учение о шаровидности земли достигло наконец всеобщего призна­ния. Оно и легло в основу научного землеведения, разработ­ке которого оказали значительные услуги математик Эвктемон из Афин в эпоху Пелопоннесской войны, Эвдокс с Книда и пифагореец Архит из Тарента во времена Платона. В этот период начали определять географическую широту из­вестных пунктов на земной поверхности и затем пытались по расстоянию двух лежащих на одном меридиане пунктов известной широты определять окружность земли. При несо­вершенстве существовавших тогда инструментов эти попыт­ки должны были, разумеется, вначале оказываться очень не­удачными; окружность земли определяли в 400 ООО стадий (около 74 ООО км), т.е. почти вдвое против ее действительной длины. Тем не менее замечательно уже то, что наука вообще принялась за решение этой задачи.

В это же время начали все более распространяться ас­трономические учения пифагорейцев. Правда, гипотеза о центральном огне и противоземле (см. выше, т.1, с.469) те­перь уже не могла быть защищаема научно, и она действи­тельно была отвергнута пифагорейцем Экфантом из Сиракуз и заменена учением о вращении земли вокруг ее собствен­ной оси, причем земля рассматривалась как центр вселен­ной. Платон под конец жизни примкнул к этой теории, и его ученик Гераклид из понтийской Гераклеи не только после­довал за ним в этом пункте, но даже установил, что обе внутренние планеты, Меркурий и Венера, вращаются вокруг солнца, т.е. предвосхитил систему Тихо де Браге. Но значи­тельное большинство астрономов отказывалось принять эти теории. Эвдокс Книдский снова признал землю неподвиж­ным средоточием мира; вокруг нее, по его учению, враща­ются остальные планеты на 27 концентрических сферах, ко­торые все вместе совершают полный пробег вокруг земли в 24 часа, но, кроме того, обладают еще каждая своим собст­венным движением. Самую отдаленную из этих сфер зани­мают неподвижные звезды; каждая из пяти планет приво­дится в движение четырьмя, солнце тремя сферами, луна — тоже тремя. Как ни была остроумна эта система, она не да­вала возможности объяснить все неправильности видимых орбит; поэтому афинский астроном Каллипп прибавил еще 7 сфер, а Аристотель довел число сфер даже до 56. Несмотря на эти недостатки, система Эвдокса признавалась почти все­ми до тех пор, пока Аполлоний из Перги выступил со своим учением об эпициклах; однако она была окончательно ос­тавлена, лишь начиная с Гиппарха. И в других отраслях Эв­докс оказал астрономии большие услуги; деление звездного неба на созвездия, которого еще мы придерживаемся, в ос­новных чертах было создано им.