отце своем, Сципионе Африканском, о своем любимом супруге и о зяте Эмилиане; с удивительным спокойствием, без скорби и слез, говорила она о страданиях и деяниях сыновей своих, которые, как она выражалась, в святилищах, где они были убиты, нашли достойные памятники – как будто речь шла о людях доисторических, о посторонних, совершенно чуждых ее сердцу. Вот почему иные, не сумевшие постичь ее великую душу и влияние высокого образования, полагали, что старость и тяжкое горе сделали ее безумной и бесчувственной. Опимий, обагренный кровью победитель Гракха, прожил свою старость в бесчестии и позоре. Посланный в 115 г. во главе посольства в Нумидию, он был подкуплен Югуртой, был обвинен и осужден; ненавидимый и осмеянный народом, который не простил ему его высокомерия и свирепой жестокости, он отправился в изгнание в Диррахиум, где и умер.

Со смертью Г. Гракха реакция восторжествовала, и правительственная партия воспользовалась своей победой, чтобы по возможности восстановить прежний порядок, существовавший до Гракхов, и упрочить свое олигархическое господство. Колонизация и раздача полей были прекращены; розданные уже общественные земли оставлены были за получившими их, и остальные государственные земли также были превращены в безоброчную частную собственность своих прежних обладателей. Наибольшую выгоду от этого превращения извлекла, само собой разумеется, богатая аристократия, которая не замедлила скупить мелкие крестьянские участки, сколько могла, или прогнать оттуда их владельцев. Таким образом, социальные отношения в государстве все более обострялись. Народ был пока угнетен и принижен; но с тех пор как на улицах пролита была кровь граждан, не было более мира, не было примирения между партиями. Дух возмездия зрел в тиши, и как только во главе угнетенных стал смелый, мужественный вождь, вновь завязалась борьба, которая в конце концов должна была разрешиться «силой и железом». Кому удавалось склонить на свою сторону войско, тот становился властителем республики.

Человек, впервые затем выступивший вождем угнетенного народа и от которого последний ожидал спасения и возмездия, был Гай Марий. Он сам был из народа – сын латинского крестьянина, достигший почестей и славы мужеством и доблестью солдата. Рожденный в деревне Цереаге, близ Арпинума, он рос здесь, вдали от городских удовольствий, в деревенской простоте и строгости, в доме своих бедных родителей, собственными руками возделывавших свое поле. Сколько-нибудь сносное образование не удалось ему получить за всю его жизнь. Греческой литературой он никогда не занимался и греческого языка никогда не знал; он считал смешным учиться наукам, которые преподавались рабами, и когда он после второго своего триумфа велел ставить на сцене греческие пьесы, то он, правда, показался в театре, но только для того, чтобы тотчас же снова удалиться, Да и военное искусство, в котором одном он кое-что сделал, усвоил он лишь путем практической службы. Он рожден был солдатом. Уже в первом своем походе, который он совершил будучи 22-летним юношей под начальством Сципиона Эмилиана против Нуманции, он особенно отличился храбростью, мужеством и военной выправкой. Он легко и охотно подчинился строгой дисциплине, которую Сципион почел за нужное установить в изнеженном и распущенном войске. Сципион оказывал ему особое уважение. Когда однажды после застолья кто-то, желая польстить Сципиону, спросил, кто бы мог его заменить впоследствии как полководец и глава римского народа, то Сципион, говорят, слегка потрепал по плечу возлежавшего подле него Мария и сказал: «Может быть, этот».

Это заявление молодой человек принял близко к сердцу. Движимый честолюбивыми надеждами, он вступил на политическое поприще и в 119 г., поддерживаемый фамилией Метеллов, достиг трибунского звания. Состоя в этой должности, он издал закон о подкупах и искательствах мест, содержание которого, однако, в точности неизвестно; ибо не могло же все содержание закона заключаться в том, что он мосты, по которым граждане отправлялись в народное собрание для подачи своего голоса, велел сделать уже, дабы знатные не могли смешаться с пародом и влиять на его голоса. При осуществлении этого закона он показал отвагу и воинственный пыл. Так как предложение Мария устраняло влияние сильных на выборах, то консул Котта побудил сенат воспротивиться закону и потребовать Мария к отчету. Марий явился в сенат, но вместо того чтобы дать запугать себя, он грозил Котте, что прикажет отвести его в тюрьму, если он не отменит упомянутого решения. Когда Котта обратился к своему сотоварищу по званию консула Л. Цецилию Метеллу и последний присоединился к Котте, то трибун призвал своего слугу и приказал ему отвести самого Метелла в тюрьму, Метелл просил вмешательства трибунов, но никто не оказал ему помощи. Таким образом, сенат должен был уступить, и предложение Мария возведено было народом в закон. С тех пор Марий считался человеком, которого ни страх не может одолеть, ни какие-либо препятствия отклонить от намеченной цели, и народ стал уже надеяться, что он как боец за народное дело окажется серьезным противником сената. Но он вскоре заставил народ разочароваться в этой надежде тем, что самым решительным образом воспротивился предложению, имевшему в виду увеличить раздачи хлеба народу. Этим трибун снискал себе почет и уважение обеих партий.

По окончании трибуната Марий явился соискателем звания эдила, но ему не удалось попасть ни в курульные, ни в плебейские эдилы; да и претуру он получил на 115 г. с трудом. Аристократия, мнившая одна иметь право на высшие государственные должности, старалась устранить выскочку из Арпинума от этой высокой должности, и когда он все-таки достиг своей цели, то обвинила его в подкупе. Как ни предвзято отнеслись к нему судьи, он все-таки был оправдан. Как претор Марий не особенно отличился; зато как пропретор в Испании он отличался простотой и честностью, а подавлением испанского разбойничества и восстановлением порядка он оказал своей провинции важную услугу.

Соответствующее его военному таланту поле деятельности открылось для Мария в Югуртинской войне. Эта война была особенно важна в римской истории не потому, что она угрожала целостности государства, а потому, что она особенно ясно обнаружила неспособность и испорченность тогдашней правительственной партии. Нумидийский царь Миципса, сын Масиниссы, незадолго до своей смерти (118 г.) разделил свое царство между сыновьями своими, Адгербалом и Гиемпсалом, и усыновленным им Югуртой, сыном брата своего Мастанабала; но Югурта, человек предприимчивый, способный и искусный в военном деле, который во время Нумантинской войны в качестве предводителя нумидийских вспомогательных войск приобрел себе много друзей среди знатных римлян, в расчете как на связи свои в Риме, так и на свое золото, обильно туда приливавшее, убил Гиемпсала, начал войну с Адгербалом, которого захватил в плен и также убил. Подкупленные нумидийским золотом, римские послы, а равно и сенат потворствовали преступным предприятиям царя, и он, без сомнения, продолжал бы спокойно наслаждаться своими захватами и награбленным добром, если бы народ, возмущенный жестокостью, которую позволял себе Югурта даже против римских граждан и италийских союзников, не потребовал, наконец, сенат объявить ему войну (112 г.). Но едва только началась эта война, Югурта купил выгодный мир у посланного в Африку консула Л. Кальпурния Бестии. Известие об этом подняло в Риме бурю, трибун Меммий настоял на судебном расследовании дела и добился того, что Югурта был вызван в Рим в качестве свидетеля. Во время пребывания в Риме наглость варварского царя дошла до того, что он в стенах города велел умертвить внука Масиниссы, Массиву, высказавшего притязания на нумидийский престол. После этого сенат не мог уже поддерживать своего любимца – изгнал его из города и уничтожил заключенный мир. При отъезде из Рима нумидийский царь произнес известные слова: «О продажный город, готовый погибнуть, как скоро найдет себе покупателя!»