Долго, пристально, самозабвенно смотря на бесконечные видоизменения облаков, наростающих и как будто бесследно тающих, делающих красивыми и некрасивыми, большими и неопределенными, розовыми, красными, багряными, опалово-нежными, свинцово-тяжкими, дымными и слабораскаленными, как очень далекое зарево, – начинаешь все яснее чувствовать, что и все людские лики, и твой собственный лик – лишь мгновенно существующие тучки, которые живут – на месте умершего, и умирают – чтоб дать жить другому. Нам трудно помнить всегда о том, что лаутарео, все находится в потоке, нам страшно жертвовать своим спокойствием, недвижностью, своим, раз принятым, ликом. В этом есть смысл, потому что бог Покоя – родной брат богу Движения. Но когда четко помнишь, как Вода отдает себя Огню и как Огонь, без устали, до победности, греет холодные камни, на которых начинают играть бессмертные краски, тогда не только не страшно отдавать свою малую отдельную личность неутолимому Великому, но и кажется желанным, страстно хочется – все менять, и изменять, в себе, во имя цветной Мировой Ткани без конца отдаваться творящему Потоку Жизни. Есть печальное, красиво-печальное стихотворение Валерия Брюсова, У земли. Помоги мне, мать земля, С тишиной меня сосватай. Глыбы черные деля, Я стучусь к тебе лопатой. Ты всему живому – мать, Ты всему живому – сваха. Перстень свадебный сыскать Помоги мне в комьях праха. Мать, мольбу мою услышь, Осчастливь последним браком. Ты венчаешь с ветром тишь, Луг с росой, зарю со мраком. Помоги сыскать кольцо. Я об нем без слез тоскую, И, упав, твое лицо В губы черные целую. Я тебя чуждался, мать, На асфальтах, на гранитах… Хорошо мне здесь лежать На грядах, недавно взрытых. Я – твой сын, я – тоже прах, Я, как ты, – звено созданий. Так откуда – страсть и страх, И бессонный бред исканий? В синеве плывет весна, Ветер вольно носит шумы… Где ты, дева-тишина, Жизнь без жажды и без думы… Помоги мне, мать. К тебе Я стучусь с последней силой. Или ты, в ответ мольбе, Обручишь меня с могилой? В этих красиво-покорных строках звучит чувство, слишком больно-знакомое каждому, кто хочет от жизни безмерности, Красоты, и вольности, но силой тупого проклятия прикован к навязанной его сознанию убогой действительности. Но здесь есть Талисман – добровольная жертва. Жертва – пугающее слово, но в нем радостный исход. Не о жертве робкой, смиренной говорю я, а о смелой жертве с блестящими зрачками. Освободительно и дивно, когда один встает против множества, когда мысль побеждает вещество. И не на могилах ли цветут самые зеленые травы? Мне кажется, что Земля дает нам – свадебное кольцо, и что одежда ее – не черная, а изумрудная. Земля, я неземной, но я с тобою скован, На много долгих дней, на бездну быстрых лет. Зеленый твой простор мечтою облюбован, Земною красотой я сладко заколдован, Ты мне позволила, чтоб жил я как Поэт. Меж тысячи умов мой мозг образовала В таких причудливых сплетеньях и узлах, Что все мне хочется, «Еще!» твержу я – «Мало!», И пытку я люблю, как упоенье бала, Я быстрый альбатрос в безбрежных облаках. Не страшны смелому безмерные усилья, Шутя перелечу я из страны в страну. Но в том весь ужас мой, что, если эти крылья Во влаге омочу, исполненный бессилья, – Воздушный, неземной, я в Море утону. Я должен издали глядеть на эти воды, В которых жадный клюв добычу может взять, Я должен над Землей летать не дни, а годы. Но я блаженствую, я – лучший сон Природы, Хоть как я мучаюсь, – мне некому сказать. И рыбы бледные, немые черепахи, Быть может, знают мир, безвестный для меня. Но мне так радостно застыть в воздушном взмахе, В ненасытимости, в поспешности и страхе, Над пропастью ночей, и над провалом дня. Земля зеленая, я твой, но я воздушный, Сама велела ты, чтоб здесь я был таким, Ты в пропастях летишь, и я лечу, послушный, Я страшен, как и ты, я чуткий и бездушный, Хотя я весь – душа, и мне не быть другим. Зеленая звезда, планета изумруда, Я так в тебе люблю безжалостность твою, Ты не игрушка, нет, ты ужас, блеск, и чудо, И ты спешишь – туда, хотя идешь – оттуда, И я тебя люблю, и я тебя пою. В раскинутой твоей роскошной панораме, В твоей – нестынущей и в декабрях – Весне, В вертепе, в мастерской, в тюрьме, в семье, и в храме, Мне вечно чудится картина в дивной раме, Я с нею, в ней, и вне, и этот сон – во мне. Сказал, и более я повторять не стану, Быть может, повторю, я властен повторить: Я предал жизнь мою лучистому обману, Я в безднах мировых нашел свою Светлану, И для нее кручу блистающую нить. Моя любовь – Земля, я с ней сплетен – для пира, Легенду мы поем из звуковых примет. В кошмарных звездностях, в безмерных безднах мира, В алмазной плотности бессмертного Эфира – Сон Жизни, Изумруд, – Весна, Зеленый Свет! Земля, ты так любви достойна, за то, что ты всегда иная. Как убедительно и стройно все в глуби глаз, вся жизнь земная. Поля, луга, долины, степи, равнины, горы, и леса, Болота, прерии, мареммы, пустыни, Море, Небеса. Улыбки, шопоты, и ласки, шуршанье, шелест, шорох, травы, Хребты безмерных гор во мраке, как исполинские удавы. Кошмарность ходов под землею, расселин, впадин, и пещер И храмы в страшных подземельях, чей странен сказочный размер. Дремотный блеск зарытых кладов, целебный ключ в тюрьме гранита, И слитков золота сокрытость, что будет смелыми отрыта. Паденье в пропасть, в мрак и ужас, в рудник, где раб – как властелин, И горло горного потока, и ряд оврагов меж стремнин. В глубоких безднах Океана – дворцы погибшей Атлантиды, За сном потопа – вновь под Солнцем, ковчег Атлантов, Пирамиды. Землетрясения, ужасность – тайфуна, взрытости зыбей, Успокоительная ясность вчера лишь вспаханных полей. Земля научает глядеть – глубоко, глубоко. Телесные дремлют глаза, незримое светится око. Пугаясь, глядит На тайну земную. Земля между тем говорит: Ликуй – я ликую. Гляди пред собой. Есть голос в веселом Сегодня, как голос есть в темном Вчера. Подпочва во впадине озера – глина, рухляк, перегной, Но это – поверхностный слой, Там дно, а над дном глубина, а над глубью волна за волной. И зыбится вечно игра Хрусталя, бриллиантов, сафира, жемчугов, янтарей, серебра, Порождаемых Воздухом, Солнцем, и Луной, и Землей, и Водой. Слушай! Пора! Будь – молодой! Все на Земле – в переменах, слагай же черту за чертой. Мысли сверкают, Память жива, Звучны слова. Дни убегают, – Есть острова. Глубочайшие впадины синих морей Неизменно вблизи островов залегают. Будь душою своей Как они, Те, что двойственность в слитность слагают, Ночи и дни, Мрак и огни. Мысли сверкают, Память жива. В дикой пустыне, над пропастью вод, Нежный оазис цветет и цветет. Сном золотым Нежит игра. Нынче – как дым – Станет Вчера. Духом святым, Будь молодым. Время! Скорее! Пора! Слышу я, слышу твой голос, Земля молодая, Слышно и видно мне все: я – как ты. Слышу, как дышут ночные цветы, Вижу, как травка дрожит, расцветая. Только мне страшно какой-то внезапной в душе пустоты. Что же мне в том, что возникнут черты? То, что люблю я, бежит, пропадая. Звучен твой голос, Земля молодая, Ты многоцветна навек. Вижу я цвет твой и тайные взоры, Слышу я стройные струнные хоры, Голос подземных и солнечных рек, – Только мне страшно, что рвутся узоры, Страшно, Земля, мне, ведь я Человек. Что-ж мне озера, и Море, и горы? Вечно ли буду с одною мечтой? Юноша страшен, когда он седой. Явственно с горного склона я Вижу, что ты Не только зеленая. В пурпур так часто ты любишь рядить Нежность своей красоты, Красную в ткани проводишь ты нить. Ты предстаешь мне как темная, жадная, И неоглядная, Страшно-огромная, с этими взрывами скрытых огней. Вся еще только – намек и рождение, Вся – заблуждение Быстрых людей и зверей, Вся еще – алчность и крики незнания, Непонимание, Бешенство дней и безумство ночей, Только сгорание, только канун просветления, Еле намеченный стих песнопения Блесков святых Откровения, С царством такого блаженства, где стон не раздастся ничей. Да, я помню, да, я знаю запах пороха и дыма, Да, я видел слишком ясно: Смерть как Жизнь непобедима. Вот, столкнулась груда с грудой, туча с тучей саранчи, Отвратительное чудо, ослепительны мечи. Человек на человека, ужас бешеной погони, Почва взрыта, стук копыта, мчатся люди, мчатся кони, И под тяжестью орудий, и под яростью копыт, Звук хрустенья, дышут люди, счастлив, кто совсем убит. Запах пороха и крови, запах пушечного мяса, Изуродованных мертвых сумасшедшая гримаса. Новой жертвой возникают для чудовищных бойниц Вереницы пыльных, грязных, безобразных, потных лиц. О, конечно, есть отрада в этом страхе, в этом зное, Благородство безрассудных, в смерти светлые герои. Но за ними, в душном дыме, пал за темным рядом ряд Против волн в этой бойне умирающих солдат. Добиванье недобитых, расстрелянье дезертира, – На такой меня зовешь ты праздник радостного пира? О, Земля, я слышу стоны оскверненных дев и жен, Побежден мой враг заклятый, но победой Я сражен. Помню, помню я другое. Ночь. Неаполь. Сон счастливый. Как же все переменилось? Люди стали смертной нивой! Отвратительно-красивый отблеск лавы клокотал, Точно чем-то был подделан между этих черных скал. В страшной жидкости кипела точно чуждая прикраса, Как разорванное тело, как растерзанное мясо. Точно пиния вздымался расползающийся пар, Накоплялся и взметался ужасающий пожар. Красный, серый, темно-серый, белый пар, а снизу лава, – Так чудовищный Везувий забавлялся величаво. Изверженье, изверженье, в самом слове ужас есть, В нем уродливость намеков, всех оттенков нам не счесть. В нем размах, и пьяность, рьяность огневого водопада. Убедительность потока, отвратительность распада. Там, в одной спаленной груде, звери, люди и дома, Пепел, более губящий, чем Азийская Чума. Свет искусства, слово мысли, губы в первом поцелуе, Замели, сожгли, застигли лавно-пепельные струи. Ненасытного удава звенья сжали целый мир, Здесь хозяин пьяный – Лава, будут помнить этот пир. Что-же, что там шелестит? Точно шорох тихих вод. Что там грезит – спит не спит, Наростает и поет? Безглагольность. Тишина. Мир полночей. Все молчит. Чья-же там душа слышна? Что так жизненно звучит? Голос вечно-молодой, Хоть почти-почти без слов. Но прекрасный, но святой, Как основа всех основ. Перекатная волна. Но не море. Глубоко Дышет жизнь иного сна. Под Луной ей так легко. Это нива. Ночь глядит. Ласков звездный этот взгляд. Нежный колос шелестит. Все колосья шелестят. Отгибаются, поют, Наклоняются ко сну. Соки жизни. Вечный труд. Кротко льнет зерно к зерну. Что там дальше? Целый строй Неживых – живых стволов. Гроздья ягод над Землей. Вновь основа всех основ. На тычинках небольших Затаенная гроза, Звонкий смех, и звонкий стих, Миг забвения, лоза. Радость светлая лица. Звезды ласково глядят. Зреет, спеет без конца Желтый, красный виноград. Эти ягоды сорвут, Разомнут их, выжмут кровь. Весел труд. Сердца поют. В жизни вновь живет Любовь. О, победное зерно, Гроздья ягод бытия! Будет белое вино, Будет красная струя! Протечет за годом год, Жизнь не может не спешить. Только колос не пройдет, Только гроздья будут жить. Не окончатся мечты, Всем засветится Весна! Литургия Красоты Есть, была, и быть должна! |
