Когда устаешь от нашей тусклой раздробленной и некрасивой Современности, радостно уноситься воспоминанием в иные страны, в иные времена. Быть вольной птицей, пересекать крыльями Воздух, побеждать власть расстояний, и с прозрачной высоты глядеть то на горы, то на долины, то на одну могучую страну, завершенную в своем историческом цикле, то на другую, у которой было много построений, наслоений, надстроек, но которая все еще любит игру вымыслов и истин, и все еще живет, ибо ткань Жизни неистощима. Великие народы, завершая свои полные или частичные циклы, превращаются как бы в великие горные вершины, с которых, от одной верховности к другой, доносятся возгласы духов и волшебные полосы бестелесного света, ясно зримого для души. Между судьбами народов нет не только тождества, но и сходства. Глубоко заблуждаются те, которые говорят о круговращении и простой повторности циклов. Каждый народ – определенный актер с неповторяющейся ролью, на сцене Мирового Театра. Каждая страна есть определенная, и непохожая на другие, горница в Тереме Земных Событий.
Из стран, к которым упорно возвращаются помыслы людей, стремящихся освежиться от настоящего в прошлом, победительны по своей роскоши три владычицы мечтаний, три хранительницы тайных талисманов. Ассирия, Египет, Индия, – как четки очертания этих обостровленных царств, красноречиво говорящих с мыслью! Строить зданья, быть в гареме, выходить на львов, Превращать царей соседних в собственных рабов, Опьяняться повтореньем яркой буквы «Я», – Вот Ассирия, дорога истинно твоя. Превратить народ могучий в восходящесть плит, Быть создателем загадок, сфинксом Пирамид, И, достигши граней в тайнах, обратиться в пыль, – О, Египет, эту сказку ты явил как быль. Мир опутать светлой тканью мыслей-паутин, Слить душой жужжанье мошки с грохотом лавин, В лабиринтах быть как дома, все понять, принять, – Свет мой, Индия, святыня, девственная мать. Много есть еще созданий в мире Бытия, Но прекрасна только слитность разных «ты» и «я», Много есть еще мечтаний, сладко жить в бреду, – Но, уставши, лишь к родимой, только к ней приду. Я думаю, что Индийская Мудрость включает в себя все оттенки, доступной человеку, мудрости, – многогранность Индийского Ума неисчерпаема, как в природе Индии есть все оттенки противоположности, самые мертвые пустыни и самые цветущие оазисы. Индия – законченная в своих очертаниях Страна Мысли, а в Мысли есть и Мечта, как в зеленых стеблях таятся нераскрытые цветы, в Мысли есть все, поклонение Жизни и поклонение Смерти, служение Солнцу и многообразная поэтизация всех наших темных влечений, исторические бури завоевательных убийств, и боязнь уничтожить своим прикосновением малейшее существо, которое летает и звенит, изваяния просветленности, спокойные лики существ, похожих на зеркальные помыслы озера, на сновидения лотоса, и чудовищные лица свирепых божеств, которые упиваются жестокостью и умерщвлением, все концы, все узлы, все грани, все безгранное, слияние всех малых потоков в одном неизреченном и бессмертном Океане. Когда я думаю об Индии, в ее прошлом и в ее, теперь едва означающемся, освободительном будущем, мне кажется, что я чувствую бесчисленные крылья в Воздухе. Но из всех многочисленных мыслей, созданных Индийским Умом, всего больше мне нравятся – мысль о постоянной связи бесконечно-малого с Бесконечно-Великим, и мысль о добровольной жертве, как о светлом пути к беспредельной всемирной радости. Первая из этих мыслей символизуется в моем сознании то с Водою, то с Воздухом, вторая – с самой родной для нас Стихией, Землей. Всего прекраснее в Воздухе то его свойство, которое сближает его со всеми другими Стихиями – единство в разности, и возможность быстрого перехода от одного своего полюса к другому. Две крайности – и нечто третье, соединяющее их своею сущностью. Тройственность двух, углубляющая самое понимание чего бы то ни было. Что представляется нам, когда мы говорим о Воздухе? Ветер, вихри, бури, циклоны, огромные массы быстро движущихся веществ, нечто неизмеримо-огромное. Воздух действительно таков. Но о нем можно говорить и хрустально-смеющимися звуками детской песенки, или нежными напевностями девической утренней мечты. В серебристых пузырьках Он скрывается в реках, Там, на дне, В глубине, Под водою в тростниках. Их лягушка колыхнет, Или окунь шевельнет, Глаз да глаз, Тут сейчас Наступает их черед. Пузырьки из серебра Вдруг поймут, что – их пора, «Буль, буль, буль», Каждый – нуль, Но на миг живет игра. А веять, млеять, и лелеять Едва расцветшие цветки, В пространстве светлом нежно сеять Их пыль, их страсть, их лепестки, И сонно, близко, отдаленно, Струной чуть слышною звенеть, Пожить мгновение влюбленно, И незаметно умереть. Отделить чуть заметную прядь В золотистом богатстве волос, И играть ей, ласкать, и играть, Чтобы Солнце в ней ярко зажглось, – Чтоб глаза, не узнавши о том, Засветились, расширив зрачок, Потому что пленительным сном Овевает мечту ветерок, – И, внезапно усилив себя, Пронестись и примчать аромат, Чтобы дрогнуло сердце, любя, И зажегся влюбленностью взгляд, Чтобы ту золотистую прядь Кто-то радостный вдруг увидал, И скорее бы стал целовать, И душою бы весь трепетал. В один миг, в одно атомное деление времени и сознания мысль уносится бесконечно-далеко. Как хорошо мчаться путем, которым проходит молния, проходит свет, проходит звук, проходит мысль, мечта. От играющей в ветерке пряди волос, и от расширенных зрачков, куда может идти душа? Может остаться вот здесь с другою душой в тесном слиянии, – может, оставшись с ней в единстве, без конца восходить по светлым путям, к области тех нетронуто-неведомых миров, к которым идет и тянется наш Воздух. Наш Воздух только часть безбрежного Эфира, В котором носятся бессмертные миры. Он круговой шатер, покров земного мира, Где Духи Времени сбираются для пира, И ткут калейдоскоп сверкающей игры. Равнины, пропасти, высоты и обрывы, По чьей поверхности проходят облака, Многообразия живые переливы, Руна заветного скользящие извивы, Вслед за которыми мечта плывет века. В долинах Воздуха есть призраки-травинки, Взростаюттают в нем, в единый миг, цветы, Как пчелы, кружатся в нем белые снежинки, Путями фейными проходят паутинки, И водопад лучей струится с высоты. Несутся с бешенством свирепые циклоны, Разгульной вольницей ликует взрыв громов, И в неурочный час гудят на башнях звоны, Но после быстрых гроз так изумрудны склоны Под детским лепетом апрельских ветерков. Чертогом радости и мировых слияний Сверкает радуга из тысячи тонов. И в душах временных тот праздник обаяний Намеком говорит, что в тысячах влияний Победно царствуют лишь семь первооснов. От предрассветной мглы до яркого заката, От белизны снегов до кактусов и роз, Пространство Воздуха ликующе-богато Напевом красочным, гипнозом аромата, Многослиянностью, в которой все сошлось. Когда под шелесты влюбляющего Мая Белеют ландыши и светит углем – мак, Волна цветочных душ проносится, мечтая, И Воздух, пьяностью два пола сочетая, Велит им вместе быть – нежней, тесней, вот так. Он изменяется, переливает краски, Перебирает их, в игре неистощим, И незабудки спят, как глазки детской сказки, И арум яростен, как кровь и крик развязки, И жизнь идет, зовет, и все плывет, как дым. В Июльских празднествах, когда жнецы и жницы Дают безумствовать сверканиям серпа, Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы, И говорят в ночах одна с другой зарницы Над странным знаменьем тяжелого снопа. Сжигают молнии – но неустанны руки, Сгорают здания – но вновь мечта ростет, Кривою линией стенаний ходят муки, Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки, И снова – первый день, и снова – начат счет. Всего таинственней незримость параллелей, Передаваемость, сны в снах – и снова сны, Дух невещественный вещественных веселий, Ответность марева, в душе – напев свирелей, Отображенья стран и звуковой волны. В душе ли грезящих, где встала мысль впервые, Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь, В прекрасной разности, они всегда живые, Созданья Воздуха, те волны звуковые, И краски зыбкие, и тайный храм святынь. О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая! Он должен вольным быть. Когда-ж его замкнут, В нем дышет скрытый гнев, встает отрава злая, И, тяжесть мертвую на душу налагая, Кошмары цепкие невидимо ростут. Но, хоть велик шатер любого полумира, Хранилище-покров двух наших полусфер, Наш Воздух лишь намек на пропасти Эфира, Где нерассказанность совсем иного мира, Неполовинного, вне гор и вне пещер. О, светоносное, великое Пространство, Где мысли чудится всходящая стезя, Всегда одетая в созвездные убранства, – В тебе миров и снов бездонно постоянство, Никем не считанных, и их считать нельзя. Начало и конец всех мысленных явлений, Воздушный Океан эфирных синих вод, Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений, И красные цветы в пожарах преступлений, И в зеркале морей повторный Небосвод. |
