Вермахт пытался отвлечь внимание музыкой и такими способами, как передача популярными радиостанциями концертов по заявкам для войск, а также организация эстрадных концертов для фронтовиков. Однако такие попытки иногда давали совсем противоположный эффект, поскольку, как зло заметил об одном из таких концертов Клаус Хансманн:
«Мы здесь чужие. Этот искусственный мир для нас слишком неубедителен! Мы злы. Мы не можем забыть… За пятнадцать месяцев кровавой бани на просторах России мы слишком привыкли к другой стороне жизни… Мы не можем смотреть на журнальных героев… Мы не можем больше слушать их музыкальную чушь… Потом мы видим бесконечные реки крови… разбитые жизни, сожженные жилища… Сквозь музыку мы слышим рев, крики, визг, рокот и грохот, видим убитых и раненых… Дешевая театральность вызывает брезгливость, шутки слишком банальны, голоса слишком сентиментальны. Мы больше не можем это выносить. Лучше бы нас отправили на передовую. Там холодный винтовочный приклад у щеки возвращает нас к реальности, в подсумках лежат патроны и гранаты, а на голову успокаивающе давит каска. Товарищи тоже там. Там мы — люди. А тут?.. Не то чтобы мы стали героями… У нас те же недостатки, что и прежде, но мы осознаем глубину пропасти. Мы можем быть безжалостными и страшными, когда это необходимо…Мы не выносим только глупости и скуки».
Так же невыносимо было для многих солдат и отсутствие любви как в эротическом, так и в эмоциональном смысле. Война, казалось, повышала сексуальность многих мужчин, будь то из-за отсутствия нормальных отношений с женщинами, ради чисто физического удовлетворения, из стремления к эмоциональным переживаниям или ради того, чтобы убедиться, что они еще живы и что существует и другая жизнь. Как защита от суровой реальности секс мог дать хотя бы временное успокоение и удовлетворение. Для рядового солдата проблема состояла в отсутствии возможностей. По моральным, военным и расовым соображениям близкие отношения с врагами, особенно в России, не поощрялись. Более того, солдат, вступивший в сексуальные отношения с русской женщиной, рисковал подвергнуться наказанию за нарушение чистоты расы. Тем не менее многие солдаты при первой же возможности сознательно нарушали правила и искали выхода своей сексуальной энергии с местными женщинами. В воспоминаниях Ги Сайера о войне повсюду разбросаны упоминания о множестве случаев, когда солдаты общались с украинскими женщинами и получали удовольствие от простого смеха, веселья и встреч, носивших нередко откровенно сексуальный характер. «Хальс познакомился с русской девушкой, — пишет он, — с которой ему удалось наладить взаимовыгодные отношения. Оказалось, что благосклонностью этой милой дамы пользуется не только он. Когда однажды вечером он пришел к ней, оказалось, что их там трое. Другим мужчиной был католический военный священник, только что выбравшийся из серьезной передряги и предавшийся плотским грехам, осознав, что вернулся к жизни». Другие его товарищи также упивались физическим раскрепощением, которое давал секс, например в случае, когда они «вчетвером поймали в сарае польку лет сорока. Она уступила их напору, которого хватило на оставшиеся четыре часа».
Некоторые солдаты высказывали ничем не сдерживаемые сексуальные желания удивительно откровенными и открыто эротическими словами. Клаус Хансманн обнаруживал одновременно необычайную чувственность и мучительную тоску по любви. «По заброшенным, пустым колеям, тянущимся от нашей избы, медленно катится мертвенно-бледный отсвет луны, — писал он в своем дневнике. — Предчувствия, мысли и тяготы покидают меня, и фантазия рисует счастливую картину жизни, которой, возможно, не суждено сбыться. Сперва — одни лишь глаза, загадочный взгляд… Потом перед взором предстает зыбкая, смутная картина… Твой призрак застенчиво и робко смеется… Губы ощущают вкус твоих поцелуев… Мои руки хотят тебя обнять… Никогда прежде твой образ не имел надо мной такой власти, а твои ласки не были такими сладкими… Твои голубые глаза так загадочны… Они — последнее, что остается в моей памяти, когда ты растворяешься в тумане».
Если записки Хансманна обладают некоторыми литературными качествами, то другой солдат не оставляет простора для воображения, описывая свои эротические фантазии. «Как ни пошло это звучит, но иногда я, конечно же, вспоминаю о прекрасных временах, когда мы так замечательно целовались, валяясь на зеленой травке в Байбригге», — писал он своей подружке. Дальше он рассказал, о чем же он думал на самом деле: «Твоя грудь обнажилась… Ну, мне хотелось узнать, что будет дальше. Но, конечно, я хотел бы не только мечтать об этом, но и снова ощутить это наяву. Мой «дружок» снова тоскует по тебе. Как бы мне хотелось снова разогреть тебя».
Несмотря на физическое раскрепощение, большинство солдат не могли утолить сексом жажду общения и любви. Как отмечал Сайер, когда ощущение жизни возвращалось, мужчины проявляли болезненное стремление быть любимыми. Несмотря на активную сексуальную жизнь, Хальс, лучший друг Сайера, «снова влюбился… Для него состояние влюбленности было обязательным. Он ничего не мог с этим поделать и оставлял частичку своего сердца всякий раз, когда мы останавливались на постой». Сайер знал причину этого стремления и сам понимал необходимость любви: «Мне пришлось научиться жить, потому что я не смог умереть». Случилось так, что Сайер и сам безнадежно влюбился. Ему пришлось «дать волю эмоциям». Он писал: «Война не властна над моими чувствами к этой девушке, и о сдерживании эмоций не могло быть и речи». И все же он вскоре понял: «Слишком много страданий примешивалось к моему счастью. Я просто не мог принять его и забыть обо всем остальном. Моя любовь к Пауле казалась невозможной в этом постоянном хаосе. Пока гибли дети… я не мог жить со своей любовью».
Фридрих Групе также выражал стремление к отношениям, отмечая в своем дневнике: «Мимо поста проходили молодые, симпатичные француженки. Мог ли лишенный женского внимания солдат просто так их пропустить? Неудивительно, что некоторые девушки останавливались больше чем на полчаса». Во время учений в Восточной Пруссии весной 1941 года Групе вновь говорит о стремлении не столько к сексу, сколько к отношениям: «Я подружился с молодой девушкой из БДМ (Союза немецких девушек) и провел с ней немало незабываемых часов». Чем же они занимались? Отнюдь не банальными и грубыми плотскими утехами. «По вечерам мы сидели в кафе в Аллен-тайне и разглядывали людей в весенней одежде». Он стремился именно к общению и получил то, что было для него важно и о чем он очень скучал, когда пришло время покидать эти места. «Из Ариса мы уезжали с тяжелым сердцем, — признавался он. — На пути в неизведанное меня сопровождает фотография девушки из Восточной Пруссии».
Кроме неосуществленного желания секса и гложущего стремления к любви, некоторым солдатам приходилось бороться с ревностью и ее нередко нелицеприятными последствиями. «Большое тебе спасибо за «чудесное» письмо, которое я сегодня получил, — жаловался Карл Фухс жене незадолго до гибели. — Оно было написано человеком, которого я совершенно не знаю… Я каждый день сталкиваюсь здесь с невероятной бессмыслицей и не хочу получать такую же чепуху еще и из дома… Похоже, я стал тебе безразличен. Полагаю, впрочем, что дело в том, что ты ведешь яркую жизнь и с каждым днем становишься все краше». Здесь Фухс выразил боязнь многих солдат, что пока они влачат жалкое существование на краю гибели, их жены или подружки наслаждаются жизнью. Им это казалось величайшим предательством.
«Надеюсь, — писал неизвестный солдат своей невесте в апреле 1940-го, незадолго до получения свадебного отпуска, — что найду тебя счастливой и жизнерадостной, а не такой, какой ты была, когда писала мне последнее письмо». И в чем же была причина дурного настроения? Его невеста, судя по всему, поступила вопреки его желанию и продолжала работать, несмотря на его запрет. «Если бы ты уже была моей женой и мы бы переехали в собственный дом, — продолжал он, — ты была бы уже под моим попечением и должна была бы в точности исполнять мои распоряжения. Я просто не могу понять, почему ты, несмотря на обещание этого не делать, все еще тянешь лямку в этом магазине. Ты знаешь, что это вредно для тебя и что я этого не потерплю, и если ничего не изменится, тебе придется познакомиться с менее приятной стороной моего характера. Я предупреждаю тебя в последний раз». Диктаторский тон письма выдает страх потерять влияние на невесту, боязнь, что она отдалится от него. Некоторые браки и в самом деле не выдерживали тягот войны. «Теперь, когда я понимаю, где мое место, — с горечью писал солдат из Сталинграда, — я освобождаю тебя от данного обещания… Я искал себе жену с щедрой душой, но не думал, что она окажется настолько щедрой». И, возможно, без всякой необходимости добавил: «Советую тебе найти хорошую причину для развода и ускорить процедуру».
