Согласно этому плану наша дивизия должна прикрывать южный фланг армии, протяженность которого составит примерно 300 километров от восточного края передовой до Оулу в направлении Ботнического залива. Нашей дивизии предстояло стать арьергардом армии по пути ее следования к норвежской границе. При этом 11-й и 12-й горно-пехотные полки должны были пройти по данному пути. Остальные части дивизии отдавались в распоряжение армии «Лапландия». О том, какое расстояние отделяет нас от Норвегии, мы имели лишь смутное представление, а оно, тем не менее, составляло около 900 километров. В самое ближайшее время нам предстояло на собственном опыте узнать, что это будет за переход.

Рана на моей лодыжке зажила довольно быстро. Полевой госпиталь уже готовился к передислокации на запад, в Куусамо. Прежде чем покинуть его, я отправился посмотреть на могилу Бергера на соседнем дивизионном кладбище. Вместе со мной пошел мой новый знакомый, шарфюрер-сапер. На кладбище мы увидели, как несколько солдат вытаскивают из земли живые руны из березовых стволов, установленных на могилах. При отступлении любой воинской части обычно уничтожается все, что мог бы использовать противник, заняв ее бывшие позиции, особенно временные строения, склады и блиндажи. Это вполне естественно и ни для кого не является секретом. Однако мы были не готовы к тому, что увидели на кладбище. Считается, что таковы меры предосторожности, чтобы русские не потревожили прах наших погибших товарищей. Я испытывал невыразимую печаль и утешал себя единственной мыслью: мы никогда не забудем вас.

Когда я вернулся в расположение батальона, он уже отправился в Куусамо. Своих товарищей я догнал в небольшом местечке под названием Тухкалла.

Через неделю после объявления перемирия дивизия отошла со своих прежних позиций, протянувшихся между северным флангом и Киестинки. Под прикрытием темноты батальон благополучно и в полном составе покинул блиндажи и траншеи.

Над нами нависла опасность лишь тогда, когда настала очередь нашего полка стать арьергардом отступающей армии по пути из Киестинки в Куусамо. Где-то посередине находилась Тухкалла, небольшое местечко на полуострове возле дороги, примерно в 40 километрах к западу от Киестинки. В пылу преследования русские безжалостно наступали нам на пятки, пытаясь обойти наш полк, когда мы растянувшейся колонной медленно шли на запад.

Как только густой лес, окружавший нас с обеих сторон, немного поредел и обзор улучшился, мы почувствовали себя в относительной безопасности. Хотелось надеяться, что арьергард полка не позволит противнику взять себя в клещи. Тем не менее этим надеждам не суждено было сбыться. В тот вечер, когда я вернулся в свой взвод, русские обхватили нас с фланга и смогли выставить два дорожных заграждения, соответственно, к западу и востоку от Тухкаллы. Таким образом, полк оказался отрезанным от дивизии и, как будто этого было недостаточно, рассечен на несколько частей.

Мы поднялись на холм, с которого открывался вид на глубокий овраг. Через него был перекинут небольшой мостик. На другую сторону его в западном направлении вела извилистая тропинка. Где-то в лесу затаились русские солдаты, готовые в любую минуту перекрыть нам путь. Мы предприняли несколько атак, но вырваться из вражеского кольца так и не смогли. В данный момент полк пытался преодолеть заграждения противника восточнее Тухкаллы, стремясь таким образом сомкнуться с арьергардом. Судя по выстрелам из стрелкового оружия, там разгорелся нешуточный бой. Чем дольше продолжалась стрельба, тем больше сомнений мы испытывали относительно шансов на спасение. Час шел за часом. Неужели наше отступление закончится здесь, на русской территории?

Наконец перестрелка стихла. Мы поняли, что арьергард смог оторваться от противника и полк воссоединился. Вскоре мы заметили, как ведутся приготовления к прорыву западных заграждений. Несколько рот егерей перешли мост и вместе с нашими другими подразделениями сосредоточились перед заграждением. Мой пулеметный расчет получил приказ усилить фланг севернее моста. Спускаясь вниз, я заметил два 2-сантиметровых зенитных орудия, устремившихся по мосту на запад. Стало ясно, что немедленного боя с противником избежать не удастся. В следующую секунду я заметил нашего батальонного командира. Он сидел в коляске мотоцикла, громко отдавал приказы окружавшим его солдатам и явно организовывал прорыв. Хотя ситуация была близка к критической, его присутствие и решительность вселили в нас уверенность.

Два зенитных орудия открыли огонь по вражеским заграждениям на дороге. Одновременно с этим рота егерей устремилась на противника через лес и атаковала его с северного фланга. Затем по всей протяженности дороги началась фронтальная атака. Три роты бросились на врага, ведомые нашим батальонным командиром, который стрелял, как и все остальные, от бедра. Под их натиском враг обратился в бегство, освободив дорогу. Мы бросились вдогонку, немедленно закрыв фланги от контратак красноармейцев, отошедших в лес. Тем временем основная часть полка двинулась на запад, обойдя нас сзади.

Бой оказался во всех отношениях успешным. Когда мы вырвались из окружения, батальон 12-полка, отдыхавший на обочине, встретил нас аплодисментами. Правда, мы понесли потери, среди которых были три убитых офицера. Но самое неприятное и мучительное состояло в том, что два пулеметных расчета были обречены на верную гибель, оставшись прикрывать наше отступление возле моста.

Это было наше последнее сражение с русскими войсками. Дальнейших приказов вступать с ними в бой не поступило, и через несколько дней мы благополучно добрались до советско-финской границы.

Вспоминая то время, когда батальон 12-го полка находился на русской территории, я считаю, что мы не совершили ничего такого, что запятнало бы солдатскую честь. Я твердо убежден в том, что это в равной степени верно и в отношении других военных частей. Так же, как и мои боевые товарищи, я гордился тем, что служу в нашей дивизии. Действительно мне повезло? Повели бы мы себя бесчестно, окажись в более сложной обстановке, иной, чем та, где нет никаких сомнений в том, где друг, а где враг?

He знаю, но мне кажется, что наше чувство чести ничем не отличалось от чувства чести любой другой боевой части. То же касалось и русских солдат. Обе сражающиеся стороны были обычными людьми, молодыми мужчинами, которые не хотели умирать; которые любили и были любимыми; которые желали лучшей жизни, такой, как они понимали ее.

Куусамо стало местом, где ярко проявилась наша готовность выполнить солдатский долг.

Батальон добрался до деревни утром, простояв несколько дней на знаменитой линии Маннергейма, полосе укреплений, протянувшейся от Куусамо до самой границы. Здесь 12-й полк занял позиции арьергарда армейского корпуса. Остановка была короткой. Ночью нам предстояло выступить дальше, предположительно в направлении Рованиеми. По всей деревне тыловые части готовили к эвакуации или уничтожению боеприпасы и снаряжение, которые накопились за долгие годы на главной базе снабжения дивизии. Чувствовалось, как растет напряжение, обычно предшествующее срочному отступлению.

Незадолго до вечера я отправился вместе с Шапером поискать где-нибудь в деревне запасные части к пулемету. Проходя мимо церкви, мы поразились необычному зрелищу. Несколько саперов занимались на колокольне чем-то непонятным.

— Что это вы здесь делаете? — спросил Шапер одного из них.

— Снимаем колокола, — последовал ответ. — Спасаем их.

— Зачем? — удивленно спросил Шапер.

— Чтобы они благополучно дождались окончания войны, — ответил один из солдат. — Мы закопаем их во дворе церкви.

— От кого же вы их спасаете? — полюбопытствовал я. — Мне кажется, что для финнов война уже окончена, они же заключили мир с Советами.

Сапер посмотрел на меня таким взглядом, что я тут же понял бессмысленность своего вопроса.

— Оглянись вокруг, парень. Разве в деревне остался хотя бы один финн? Они все покинули свои дома, опасаясь вторжения русских. Они не верят в мир с Россией. Местные жители хорошо знают, что такое приход Красной Армии.