— Да, я понимаю вас: нарушение прав человека, — признал я. — Однако чем больше все стороны вовлекаются в широкомасштабную войну ради собственного выживания, тем быстрее начинают ветшать эти признанные человечеством законы.

В целом я согласился с тем, что нарушение прав человека подлежит наказанию, однако с новопризнанными преступлениями дело обстоит не так. Сообщив об этом, я продолжил:

— Что вы скажете о так называемом преступлении подготовки к агрессивной войне, главном преступлении, рассматриваемом трибуналом? Ведь раньше такого наказуемого преступления не было, не так ли?

— Видите ли, следует обратить внимание на то, признает ли суд вину по данному пункту обвинения, — ответил капитан. — Но, по крайней мере, ведущими юристами многих стран было признано, что после Первой мировой войны агрессивные войны считаются запрещенными мировым сообществом.

Я испытал воодушевление от спокойного тона капитана Герберта, неторопливо и терпеливо объяснявшего юридические аспекты интересовавшего меня вопроса.

— Есть еще один вопрос, — продолжил я, — который занимает меня с тех пор, как я в лагере во Франции прочитал о международном военном трибунале, — положения о преступном сговоре и уголовном характере отдельных организаций. Меня чрезвычайно огорчило то, что преступными были признаны регулярные боевые части, в том числе и войска СС.

При моем упоминании войск СС благодушное настроение капитана Герберта явно пошло на убыль. Однако он и дальше продолжил играть роль мудрого наставника, обучающего неразумного ученика.

— Вы наверняка понимаете, — начал он, — что преступный характер СС сегодня очевиден всем людям, как немцам, так и людям других национальностей, разве не так? Теперь позвольте мне в свою очередь спросить вас: следует ли мне углубляться в эту тему? Суд непременно займется ее изучением.

Я дошел до довольно опасной черты, однако я понимал, что не следует сразу уходить от данной темы, чтобы не вызвать в нем подозрений, и поэтому продолжил.

— Позвольте я вам все объясню. Один мой друг был офицером войск СС. Он отличался благородством и безупречной репутацией храброго солдата. Его убили в бою. Из того, что мне довелось в последнее время читать, следует, что если суд объявит войска СС виновными в военных преступлениях, то этот человек посмертно будет признан преступником просто потому, что в 1942 году стал служить в этих войсках. Более того, его сослуживцы, оставшиеся в живых, также будет признаны таковыми, невзирая на степень их личной вины. А как же тогда быть с принципом личной ответственности, о котором вы говорите в своих лекциях? Как же он вписывается в законы международного военного трибунала?

Герберт встал и бросил на меня задумчивый взгляд. Затем подошел к полке и стал что-то искать на ней. Из-под стопки бумаг он рывком вытащил какой-то документ. Это оказался закон международного военного трибунала. Полистав, капитан нашел нужное место, содержавшееся в Статьях 9 и 10.

— …трибунал может в ходе судебного процесса против одного человека или группы людей или организации в связи с деяниями подсудимого, в которых он признан виновным, объявить такую группу или организацию, в которой состоял обвиняемый, преступной организацией… В подобном случае любая из четырех держав-победительниц может привлечь любого бывшего члена такой организации к суду; таким образом, преступный характер такой организации является неоспоримым.

Капитан Герберт ненадолго задумался над прочитанным и продолжил:

— Я не думаю, что личная вина останется неучтенной при рассмотрении дела о членстве в подобных организациях. Если суд признает ту или иную организацию виновной по Статье 9, то он определенно примет меры предосторожности против групп членов организаций, чья вина может пользоваться плохой репутацией. С другой стороны, если мы решили проявить справедливость к тем, кто пострадал от действий СС, то будет недопустимо позволить подсудимым поднять вопрос о том, была ли СС преступной организацией.

Я почувствовал, что капитан Герберт преуменьшает обвинения в адрес войск СС.

— Простите мою настойчивость, господин капитан, но я недавно упомянул о преступном сговоре, в котором обвиняют солдат. Им инкриминируют совершение преступлений против мира, их считают виновными в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Я нахожу немыслимым само предположение о том, что сотни тысяч немецких солдат могли преднамеренно объединиться для совершения именно таких преступлений. Как можно доказать подобное? На скамье подсудимых ведь пока нет ни одного солдата из войск СС.

Капитан по-прежнему сохранял спокойствие, даже невозмутимость. Ему суд международного военного трибунала казался всего лишь одним из массы судебных процессов. Он немного подумал и сказал:

— Как я уже сказал ранее, есть немало людей, которые считают, что преступления СС в целом известны им, и поэтому тот, кто состоял в этой организации, должен рассматриваться как инструмент преступлений. Однако лично я сомневаюсь в том, что обвинение в преступном сговоре может быть удовлетворено в целом. Само определение сговора остается достаточно спорным, даже в Соединенных Штатах. Не исключено, что суд не станет рассматривать его как часть международного закона.

Слова капитана Герберта заставили меня прийти к решению прервать дальнейшие рассуждения на эту щекотливую тему. Наш разговор, по-моему, зашел слишком далеко. Размышляя над этим, я понял, что есть смыл в обвинении тех, кто нарушает права человека. Однако с тем, что все члены СС поголовно виноваты в преступлениях, якобы признанных всем человечеством, я не согласен. Ведь из этого следует, что добровольцы, вступавшие в эту организацию, изначально имели бесчестные намерения. Какое безнадежное противоречие между этой логической структурой и реальностью! Перед моими глазами возникает вереница мулов, везущих мертвые тела моих товарищей, которые погибли в боях за Сеннозеро. Вижу Бергера, вспоминаю молодого офицера, который завещал нашему командиру оставаться верным своему солдатскому долгу. Эти люди верили в честь и правоту дела, которому присягали. Какая страшная переоценка былых ценностей! Как верна строка Шекспира: «…. где мерзость справедлива, а справедливость так омерзительна».

Через несколько дней я нахожу на столе в своем кабинете конверт с письмом от капитана Герберта. В нем отчет о свидетельских показаниях Рудольфа Гесса, бывшего коменданта концлагеря «Аушвиц».

Прочитав его, испытываю состояние крайнего смятения, в котором пребываю до сих пор. Три миллиона людей прошли через газовые камеры или были замучены голодом всего за двадцать семь месяцев на территории лишь одного концентрационного лагеря! Это означает, что за один день убивали три-четыре тысячи человек. Включая воскресенья и праздники. Подобное просто уму непостижимо! Разум не способен принять такое, однако Гесс сам подтвердил эти цифры во время допроса на судебном заседании. Но разве можно представить себе реальность таких деяний? Разве мы можем хотя бы мысленным взором увидеть использовавшиеся для этого приспособления и ежедневные операции по умерщвлению людей? Каково же было ментальное состояние тех, кто буднично лишал жизни узников лагерей?

В тщетной попытке осознать чудовищный характер этого дела, я думал о другом событии, случившемся много лет назад. Наверное, это был третий год моего обучения в школе в лесу близ Гандерсгейма, небольшого городка, в котором мы тогда жили. Местные власти обратились ко всем школам в округе с просьбой помочь в решении одной срочной проблемы. В то время в тех местах случилось необычайное по Масштабам нашествие майских жуков. Как-то на рассвете все классы нашей школы отправились в лес, где начали трясти деревья и собирать в мешки жуков, жестких и холодных после ночной прохлады. Нашу добычу мы принесли на школьный двор. Я хорошо помню тот ужас, который охватил меня, когда я наблюдал за тем, как жуков высыпают в огонь топки, как они шипят в ревущем пламени.

От названных Гессом цифр следует абстрагироваться. Они не столь важны для понимания сути произошедшего. Наверное, самое главное в том, что массовое истребление евреев — беспомощных мужчин, женщин и детей — происходило в течение нескольких лет в ходе заранее обдуманной долгосрочной стратегии, одобренной верховными властями страны. Я представил себе, что было бы с моими родственниками, если бы новоявленные властители Германии признали их представителями «неполноценной расы», арестовали и отправили в газовую камеру. Чем сильнее я пытался представить себе это, тем больше убеждался в том, что подобные картины неподвластны моему воображению. Другая неоспоримая истина состояла в том, что вышеупомянутая стратегия и ее выполнение было делом рук СС, людей, которые носили на своей форме те же руны, что и я. По признанию Гесса, тридцать пять тысяч человек в такой же форме занимались охраной лагерей и способствовали бесперебойной работе конвейера смерти. Участвовала в этом и значительная часть служащих войск СС.