Вернулся я с войны. Дочь подросла. Ни отца, ни матери как следует не знает. В бабушке у нее все. И не решился я ее у бабушки отнять. Мы и не повидались с ней как следует. Боялся я к ней привязаться. А жить в старой пустой квартире, признаться вам, невмоготу мне стало. Вот я и подался в Заполярье. Видите, какая романтика, – с горечью добавил он.

Слушатели уже не прерывали рассказчика.

– И попал я в город Норильск. Наш заполярный индустриальный центр. Дома многоэтажные. Асфальт. Светофоры даже. Машин, конечно, меньше, чем на Большой земле, но тоже немало. Возглавил я там автоинспекцию. Да так и застрял на много лет. Дорог в тундре достаточно появилось. Нарушителей тоже. Дел хватало. А личной жизни настоящей не было. Одна радость, когда в отпуск на Большую землю отправлялся. Тут уж у меня всегда договоренность с бабушкой и Ладой была. Проводили мы с дочкой отпуск вместе. Пролетали месяцы, как листочки календаря, шквальным ветром подхваченные. Расставаться с каждым разом все труднее становилось. И стал я помышлять о возвращении на Большую землю. Дочь уже в институте училась. И вдруг Лада моя далекая пишет, чтобы я никаких шагов не предпринимал, она сама ко мне на Север отправится. А что ей у нас делать? Она в институте иностранных языков училась. Двадцать второй год ей шел. Вот, думаю, это настоящая дочерняя любовь! За отцом хоть на Северный полюс!

Не успел я ей место присмотреть, как получаю телеграмму. Летит ко мне моя Лада на рейсовом самолете Красноярск – Игарка. Притом летит не пассажиркой, а в качестве бортпроводницы.

Вот это сюрприз! Приехал я на аэродром. Начальником аэродрома был мой фронтовой товарищ боевой майор Куценко, здоровенный мужичище, под стать Поддубному, и усы такие же, как у знаменитого борца, и борьбой так же увлекался. Я как-то на фронте попробовал с ним схватиться. Чуть не задавил меня, медведь этакий, еле вывернулся. А еще Олесем заставлял себя называть. Олесь – это что-то нежное, а тут… Нет, я уж его Александром Федоровичем….

Увидев меня на аэродроме, он обрадовался:

«Куда летишь?» – спрашивает.

А я никуда не лечу. Я дочь встречаю с рейсовым самолетом Красноярск – Игарка.

«Добре, добре, – пробасил он, усы поглаживая. – Зайдет к нам на посадку Ил-14. Двигай на поле. Провожу. А потом отметим прибытие. По старинке. Как положено». – И смотрит на меня выразительно одним глазом.

Пришлось ему объяснить, что я теперь всегда за рулем – это раз. А во-вторых: дочь «пролетом», так сказать, мимо меня, а не ко мне. И все же не мог я перед старым другом не похвастаться любящей дочкой. Ради меня в бортпроводницы пошла, чтобы с отцом видеться.

«Значит, теперь частенько встречаться будем», – заключил Александр Федорович и повел меня на летное поле.

Аэродром у него уже по всей форме сделан с бетонированными дорожками, не то что в фронтовых условиях.

Вижу, снижается Ил-14. Аккуратно так. Коснулся колесами посадочной полосы, приземлился на все три точки. Классно!

Сначала пассажиры выходили, с чемоданами, с рюкзаками. Предпочитали сразу багаж брать, а не в аэропорту дожидаться. А потом появилась в дверном проеме и моя Лада. Ладная такая, стройная, в облегающей голубой форме, ну прямо наша регулировщица на улицах Берлина! Когда-то мы с Олесем, то бишь с Александром Федоровичем, на таких заглядывались. А теперь я собственной дочерью любовался. Пилотка на ней чуть набекрень надета, волосы светлые пушком, глаза синие, и улыбка. Ничто так не красит женщину, как улыбка! Улыбка Ладу мою красавицей делала.

Сойти ей на землю я не дал, сам своими руками с последних ступенек снял и крепко сжал в объятиях. Александр Федорович по плечу меня похлопал:

«Эй, Зосима Петрович! Придушишь бортпроводницу нашу, медведище!»

Я их и познакомил. Медведище-то не я, а он, конечно, был.

Но вскоре улетела моя Лада. Не успел я с ней наговориться. Тоскливо мне стало. Еду назад по шоссе: i размышляю. Зачем же ей на Севере над головой моей летать? Не проще ли мне на Большую землю перебираться? Да и бабушка совсем плоха стала, каково ей без внучки? А я… разве я здесь насмотрюсь на нее? Только сорок минут и видел. Командир корабля заправляться горючим не стал, отложил до обратного пути. Значит, завтра с Ладой снова увижусь!

И стал я часы высчитывать, сколько до ее возвращения осталось.

Из Игарки самолет вылетает рано утром. Лететь недолго. И я пораньше к аэродрому на служебном мотоцикле выехал. Заодно рассчитывал шоссе проинспектировать.

Выезжаю прямо на летное поле. Вижу, Куценко уже на месте, а неподалеку и бензовоз приготовлен, чтобы заправить Ладин самолет.

Стоим мы с Александром Федоровичем на густой траве и оба дивимся, до чего же здесь, в Заполярье, травы густые и сочные. И всюду словно голубые брызги рассыпаны. Это цветочки. Лето короткое, и все растущее торопится набраться сил, щедрой жизнью расцвести. Одно слово – тундра! Недаром несчетные оленьи стада на ней кормятся. Под зеленым покровом – вечная мерзлота. Летом кое-где нередко провалы образуются, как воронки от снарядов. Потому прямо по тундре на машинах ездить не очень удобно. Местные жители предпочитают по траве на нартах, запряженных оленями. Шесть штук – веером.

«Ну, друже Зосима Петрович, сегодня твоей бортпроводнице проверка наикращая выходит».

«А что такое?» – спрашиваю.

«Качка там, болтанка будьте ласковы! – И он указал на низкие облака. – Ям в воздухе поболе будет, чем в тундре».

Но «воздушное бездорожье» Ладин самолет благополучно преодолел и из облаков вынырнул. На посадку идет.

Почему-то вспомнил я, что не пожелал Ладе, когда улетала, «счастливых посадок». И сразу вижу, глазам не верю: у самолету только одно колесо под крыльями выдвинулось. Правое шасси не сработало.

Дух у меня захватило. Пугливым, меня на фронте никто не считал, в переделках, я всяких бывал. Но одно дело страх за свою шкуру испытывать, другое – за судьбу дочери, словно вновь обретенной.

Пот у меня на лбу выступил. Посмотрел я на друга своего Куценко. И у того лицо мокрое, хоть полотенцем вытирай.

Вижу, самолет над аэродромом круг делает, на посадку идти не решается. Да и как тут сесть, когда даже не на «задние лапы» садиться надо, а как бы на одну «лапу», если не считать переднего колеса.

Подбегает к нам водитель бензовоза. Я его сразу узнал. Недавно у меня с ним объяснение на шоссе было. Штрафовал я его, но прокола в талоне не сделал. Пожалел парнишку. Славный был парень. На фронте, конечно, не побывал, молод еще. Но в армии отслужил. Потому подбежал и по всей форме говорит:

«Разрешите обратиться, товарищ майор милиции».

Куценко к диспетчерской побежал по радио с пилотом договариваться. Я Ваню выслушал – так паренька звали – и потащил его вслед за начальником аэродрома.

Но, чтобы вам дальше все поведать, должен я рассказать, что на самолете происходило.

Летели там в числе прочих пассажиров – моряков, горняков, геологов, строителей – несколько примечательных людей. Прежде всего Сходов Василий Васильевич, знаменитый полярник, начальник крупнейшей зимовки, все вы знаете. Худой, сдержанный и непреклонный. Потом Пузырев Эдуард Ромуальдович, заготовитель пушнины, низенький балагур, любитель поесть и попить, и не только фруктовую воду. И еще – Зинаида Георгиевна, знатная дама, жена большого начальника, привозившая в Заполярье последние моды прямо из заграничных поездок. С ней рядом сидела скромная учительница Таня из интерната, недавно открытого в тундре. И с ней вместе трехлетняя дочка, тоже Таня. Танечка. Ну и еще там был, так сказать, «главный герой» Игорь Ольгович Логов, так он свое имя-отчество произносил. Окончил он недавно в Москве авиационный институт и в Арктику летал для собственного удовольствия, как «индивидуальный турист». Носил он зеленую туристическую робу на «молниях» и на ней два значка: альпинистский (первый разряд имел!) и парашютистский с двузначной цифрой по числу сделанных прыжков, то ли тридцать, то ли пятьдесят. С виду он был богатырь, лицо голливудское, бородка модная, запущенная в знак того, что пребывает в походе. И всегда белозубая улыбка на лице.