– Так вот, сестренка моя из будущего, откройся мне! Почему мы так сурово обошлись с Петей тен-Кате?

Виленоль смутилась, покраснела, потом оправилась:

– Он предательски повел себя – выступил против Великого рейса, против своих и моих друзей.

– Ах вот как? А ты не подумала, что никто из этих друзей не переменил своего отношения к Пете тен-Кате? Он ведь ничего другого не хотел, кроме блага человечеству.

– Не надо меня уговаривать! – запротестовала Виленоль.

– Может быть, найдем причину? – предложила Вилена.

– А как? – удивленно взглянула на нее Виленоль.

– Рассказывай.

– О чем?

– Все, что теперь помнишь о своей прапрабабке.

– Об Аннушке? Но я ничего о ней как следует не знаю.

– Как так ничего не знаешь? У меня тоже пробуждали генную память. Мне снились сны… сны из далекого прошлого… Тебе не снятся?

– Нет. Я просто кое-что помню – Давай попробуем представить себе жизнь твоей Аннушки Иловиной.

– Право, я не знаю… Все так смутно…

– Так что ты помнишь о ней… самое далекое?

– Помню подвал… Окна под сводчатым потолком, а на нем разводы мокрых пятен. В окнах – серый колодец…

– Это внутренний двор дома, – решила Вилена. – Ну еще?

– Помню, что было весело, а почему – не знаю. Часто пар стоял в подвале. Помогала маме стирать…

– Это Аннушка помогала, а не ты.

– Ну конечно! И помню еще отца… разного…

– Как это так разного?

– Сначала в кепке, усталого… от него пахло машинным маслом… Наш город он называл Питером.

– На заводе работал.

– Потом веселый такой, в матросской бескозырке, в тельняшке… Братик Андрюша все примерял тельняшку, а я – бескозырку… перед зеркалом.

– Не ты, а Аннушка.

– Прости, все путаю. И помню того же отца в бескозырке, но с пулеметными лентами крест-накрест на груди. Говорил, что буржуям – амба и еще про Зимний…

– Это очень интересно. Значит, он был не только современником Великой Октябрьской революции, но и ее участником.

– Помню его лицо. Была в нем и гордость, и строгость, и пыл борьбы. Хорошо помню потому, что все старалась перед зеркалом передать его выражение.

– Так вот когда в твоей Аннушке начинали пробуждаться ее способности!

– Я не знаю… И снова помню отца. В кожанке, в скрипучих ремнях. И все плакали…

– Значит, уходил на фронт, – заключила Вилена. – Гражданская война.

– Вспоминаю уже не подвал, а огромную пустую комнату, нетопленную… На потолке фигурки крылатых мальчиков. Интересно было заставлять братика Андрюшу принимать такие же позы.

– Режиссерские замашки?

– Ну что ты!.. Прежняя барыня проходила мимо бывшей своей гостиной с задранным носом, на нас и не смотрела… а раньше посылала меня за извозчиком.

– Значит, в том же доме переехали… прачкины дети…

– Интересно было представлять эту барыню перед зеркалом. Братик и мама смеялись.

– Определенно актерские замашки. А барыня? Тоже смеялась?

– Тоже. И совсем не сердилась. Помню, как учила и хвалила меня за произношение и понятливость. Артисткой она была.

– Это уже факт биографии! И что еще?

– Потом очень смутно… Ведь каждый, если начнет вспоминать свое прошлое, увидит лишь несвязные картинки… И еще засели у меня в памяти стихи.

– Прочитай.

– Постой, постой! Это уже совсем другое время! Судя по всему, это описание новой Москвы! Это, пожалуй, вторая половина двадцатого века. Ты попросту не можешь этого помнить.

– А я помню. И даже скажу, чьи это стихи, где их слышала. Это Хлебников! И читали их в Брюсовском институте, куда я бегала из студии Художественного театра послушать поэтов.

– Хлебников? Двадцатые годы! А описана в стихах Москва семидесятых годов. Это же проспект Калинина, построенный чуть ли не полвека спустя. Дома в виде развернутых книг. Стекла – строчками… Иглы высотных зданий!..

– Я сама не знаю, – смутилась Виленоль. – Я ведь только вспоминаю. Говорят, что поэзия и фантастика – сестры. Видимо, поэт угадал замыслы будущих зодчих…

– Ваятелей лица эпох! – подхватила Вилена. – Но это значит, что твоя Аннушка, очевидно, перебралась с родными уже в Москву.

– Да, да, конечно! Москва! Шум, суета, звонкокопытные лихачи и лохматые увальни-битюги. Трамваи, до одури звенящие и переполненные… И все люди торопятся…

– Да, так и описывают Москву тех времен.

– А потом огненная река льется в подставленный ковш. И во все стороны летят веселые искры. Ярко так!

– Завод?

– И брат мой уже инженер.

– Аннушкин брат Андрей Михайлович Иловин. Должно быть, она с ним уехала. На Урал.

– Почему на Урал? – удивилась Виленоль.

– Я ведь изучила все, что могла, о жизни Ильина, когда унаследовала его память Мой Ильин встретился с твоей Аннушкой на Урале, где она играла на клубной сцене. На первых ролях была.

– Ой, помню, помню! Миша Ильин! Приехал из Ленинграда к родным. Так все быстро, случилось…

– Да, Аннушка твоя стремительная была. Разом выскочила замуж…

– И мы вместе отправились в Москву… за своим будущим!

– Это ты хорошо сказала – «за будущим»!.. И что же у тебя всплывает в памяти?

– Вокзалы… набитые пассажирами залы, теснота, узлы, чемоданы, чьи-то беды, горести… Пожалуй, я тогда на людское горе больше всего насмотрелась.

– Не ты, а Аннушка.

– Это теперь все равно. Ночевали мы среди узлов, в грязи. Негде нам с Мишей было остановиться… Иной раз на ночь всех выгоняли из помещения. Приходилось «гулять»… Картинки ночной Москвы так и вспоминаются, будто вчера виденные. Костры на улицах… можно погреться. Рельсы трамвайные меняли. Задушевный разговор с рабочими… шуточки… И поддерживали они нас с Мишей…

– Ильин обивал тогда пороги учреждений, это я выяснила… Впервые знакомил со своей теорией микрочастиц, хотел завоевать весь мир!

– Аннушка тоже хотела. Как удивились в Художественном театре, лучшем театре столицы, когда провинциалка попросила дать ей роль Анны Карениной в только что появившейся пьесе по роману Льва Толстого!..

– Можно себе представить! – улыбнулась Вилена. – И тебе дали сыграть? – тоже забыв, что речь идет о далекой по времени Аннушке Иловиной, спросила она.

– Должно быть… Я помню совсем пустой зал… в нем несколько «художников», как называли тогда актеров Художественного… Аплодисментов не было. Только знаменитый артист, игравший Вронского, шепнул: «В вас, Анна Михайловна, что-то есть!» В фойе потом главная исполнительница роли Карениной обнимала меня, сулила будущее… Так и приняли мою провинциальную Аннушку в Художественный театр.

– Говорят, редчайший это был случай, – подтвердила Вилена. – Но был!.. А что еще вспомнишь?

– Госпитали… выступления перед ранеными… или прямо перед солдатами на передовой. И бомбежку на фронте помню… И еще помню бомбежку Москвы… С крыши все хорошо видно. Прожекторные лучи пересекаются на сверкающей фигурке игрушечного самолета… Только он был не игрушечный, а страшный… С крыш сбрасывали зажигалки… Они плевались злыми искрами, совсем не такими, как на металлургическом заводе… А в одном госпитале застала я, то есть моя Аннушка, своего Мишу Ильина…

Вилена не выдержала, перебила:

– Нога у него была в гипсе и подвешена на блоках.

– И ты помнишь! – обрадовалась Виленоль.

– Так ведь это я лежал, – шутливо ответила Пилена. – Но я больше помню мысли Ильина о теории микрочастиц, чем то, что случилось с ним в жизни.

– Эти мысли у него были записаны в тетрадях. Он привез их в папке, приковылял ко мне на костылях. Так и вижу его, чуть смущенного, почему-то с виноватой улыбкой на лице…