— Значит, Семен умеет революционный порядок поддерживать? Хорошо он председателем работает?

— По-моему хорошо. Только разве на всех угодишь? Многие на него косятся, ругают за глаза, но побаиваются. При встрече все Семеном Евдокимовичем величают, в гости зовут, на свадьбы, на крестины.

— А он выпивает?

— Мимо рта не проносит, если подадут. После смерти Алены он прямо до чертиков допивался. Но теперь взял себя в руки. На свадьбы ходит, а меру выпивке знает.

— Он не женился еще?

— Пока нет. Похаживает частенько к нашей учительнице. Говорит, задачи решать ходит, а народ уже посмеивается над ним. У всех его задачек, говорят, один ответ — свадьба председателя с учительницей. Знаешь ведь, как у нас зубы-то мыть умеют…

После обеда Василий Андреевич спросил Гавриила:

— Ты где остановился?

— На постоялом дворе у Фейгельманов.

— Я, понимаешь, до вечера буду занят. Дел у меня вот сколько, — провел он пальцем по горлу. — Ты отправляйся пока на постоялый, отдохни там. Вечером я забегу за тобой и заберу тебя к себе. Поместиться у меня есть где. Антонина Степановна сейчас в командировке. Деньги у тебя имеются?

— Есть немного, да и то не с собой. Отдал я их на сохранение Чубатову.

— А все-таки сколько же у тебя денег? С чем ты приехал?

— Есть девять рублей.

— Тогда на вот тебе три кружка, — подал он ему три серебряных царских рубля. — Купи на них чего-нибудь съестного, чтобы было чем нам поужинать… А теперь давай твой пропуск, я распишусь на нем, и ты иди.

Когда Гавриил вышел на улицу, солнце стояло над зубчатыми сопками за Ингодой. Приближался вечер.

Он, не торопясь, спустился на главную читинскую улицу, пошел по тротуару вдоль парикмахерских, лавочек, часовых мастерских и каких-то ателье, на вывесках которых были нарисованы красивые парни и девки все в гладко отутюженных и ловко сидевших на них платьях и костюмах. Он так увлекся разглядыванием вывесок, что не заметил, как налетел на какого-то рослого молодого военного в длинной кавалерийской шинели с пустым рукавом вместо левой руки.

— Эй ты, деревня! Полегче на поворотах! — закричал на него военный. Голос его показался Гавриилу знакомым.

Он вскинул глаза на презрительно усмехавшегося военного и узнал в нем Гошку Пляскина.

— Гошка!..

— Ганька!.. Леший ты этакий!.. Откуда здесь взялся?

— А ты что тут делаешь?

— Я учусь в военном училище.

— А я на кооперативный съезд приехал… С рукой-то у тебя что? Неужели безруким стал?

— Нет, рука у меня целая. Я ее под шинелью на темляке ношу. Ранили тут меня недавно. Участвовал я в одной ночной операции.

— Что это за операция была?

— Бандитов ловили. Я тебе об этом как-нибудь расскажу еще… Я тебя вдруг-то и не узнал. Усишками обзавелся, — провел Гошка пальцем по верхней Ганькиной губе, где за последний год появился густой пушок. — Чего ты их не сбреешь? Они тебе всю фотографию портят.

— Сбрей раз, а потом не рад будешь.

— Что же ты по улицам шляешься?

— Дядя велел чего-нибудь на ужин купить.

— Василий Андреевич? Значит, ты у него остановился?

— Нет, я пока живу на постоялом дворе с Чубатовым. А сегодня к дяде перееду.

— Это какой Чубатов? Тот самый, что вместе с нами от смерти спасся? Вот здорово! Надо мне с ним повидаться.

Они зашли в одну из частных лавчонок, купили колбасы и соленого байкальского омуля. Гошка сказал, что это очень вкусная рыба. Если Ганька разок ее попробует, всегда потом будет покупать.

Только они вышли из лавчонки, как услыхали пронзительные мальчишеские голоса. По тротуарам бежали оборванные ребятишки и, размахивая газетами, отчаянно горланили:

— Вот кому газета «Дальневосточный путь!»

— Кому «Забайкальскую новь»!

— Газета «Боец и пахарь»! В номере напечатаны подробности занятия Владивостока!..

— Привет освобожденному Приморью! — вдруг закричал бегущий навстречу Гошке и Гавриилу проворный оборвыш. — Читайте телеграмму Ленина!

— О чем телеграмма-то? — спросил Гошка, схватив белобрысого парнишку за рукав неимоверно замызганной телогрейки.

— Не цапайся грязными руками! — огрызнулся тот. — Купи газету — и сам узнаешь.

— А сколько твоя газета стоит? — спросил умиравший от нетерпения Гавриил.

— Пять копеек серебром. Покупайте, не задерживайте, а то я и на хлеб не заработаю.

Гавриил подал парнишке гривенник. Тот сунул им в руки по газете и стремительно помчался дальше. Они тут же развернули газеты и принялись искать ленинскую телеграмму. Она была помещена на первой странице под крупным заголовком: «Привет освобожденному Приморью!»

Текст телеграммы был набран косым светлым шрифтом.

«Чита. Председателю Совета Министров Дальневосточной Республики.

К пятилетию победоносной Октябрьской революции Красная Армия сделала еще один решительный шаг к полному очищению территории РСФСР и союзных с ней республик от войск иностранцев-оккупантов. Занятие Народно-революционной армией ДВР Владивостока объединяет с трудящимися массами России русских граждан, перенесших тяжкое иго японского империализма.

Приветствуя с этой новой победой всех трудящихся России и героическую Красную Армию, прошу правительство ДВР передать всем рабочим и крестьянам освобожденных областей и города Владивостока привет Совета Народных Комиссаров РСФСР.

Председатель Совнаркома РСФСР В. У л ь я н о в (Л е н и н).»

— Вот это да! — сказал, прочитав телеграмму, Гошка. — Теперь мы будем жить вместе с Россией. Я не я, Ганька, буду, а обязательно в Москве побываю. Давно я об этом мечтаю. Вот закончу училище, послужу в Красной Армии до первого отпуска и дуну в Москву без пересадки. Здесь у нас захолустье, здесь и поучиться-то как следует негде. А Москва — это город!.. Там учись хоть на доктора, хоть на инженера. Там из любого чурбана человека сделают. Недаром туда нашего Кузьму Удалова на днях отправили в какую-то военную академию.

— Разве Удалов чурбан с глазами? — обиделся за знаменитого партизана Гавриил.

— Нет, это не чурбан. Это настоящий самородок. Только ведь он почти неграмотный, а тут на тебе — сразу в академию. Туго ему на первых порах придется. Зато потом, глядишь, полководцем в Красной Армии станет.

— Значит, уехал Удалов учиться?

— Уехал. Да и не один он, а многие уже в Москву укатили. Все туда рвутся. Кто подучиться, а кто и насовсем. Твоего дядю тоже наверняка в Москву отзовут и заставят комвуз кончать. Всех, кто показал себя в гражданскую войну героем, заставят учиться. Нам образованные люди до зарезу нужны. И если у меня получится с Москвой, я там время даром тратить не буду.

Гавриил завистливо вздохнул.

— Да, тебе легко и в Москву укатить. Ты один, а у меня мать-старуха. Ее не бросишь. Придется мне пока в секретарях болтаться.

— Ну, это ты зря! — напустился на него Гошка. — Да ты, может, вперед меня в Москву попадешь. Уедут туда Василии Андреевич с Антониной Степановной и заберут вас с матерью к себе. Так что головы не вешай. Теперь твое от тебя не уйдет… Слушай, Ганька, а чего мы, как неприкаянные, на улице торчим? Давай пойдем к китайцам в харчевню пообедаем, пропустим по одной за взятие Владивостока и за нашу встречу.

— Да ведь я не пью.

— Ну, одну-то выпьешь. Ничего не случится. Пойдем! Я и сам раз в году выпиваю…

Гошка так решительно звал Гавриила, что он не посмел отказаться. Обижать старого товарища ему не хотелось.

По каким-то узеньким закоулкам они спустились вниз от главной улицы и оказались в районе китайских харчевок, где сильно пахло жареным на кунжутном масле чесноком, вареными китайскими пельменями и пампушками.

— Позавчера я вон в той харчевне обедал с партизаном Косяковичем, — показал Гошка на обмазанную глиной и неизвестно из чего выстроенную хибарку с подслеповатыми маленькими окнами. — Он меня хорошим обедом угостил. Только там шибко грязно. Давай сегодня получше харчевню выберем.