Они ехали в город на бензовозе.

Около дороги удивительными фонтанами вырывались из скал цветущие деревья. Весна вспыхивала на голом камне гор неожиданно и ярко.

Может быть, это был первый день весны?

Они сидели рядышком на грязном и вонючем железе цистерны, крепко ухватившись за скользкие металлические поручни, проходившие под их согнутыми ногами. Ноги изо всех сил упирались в низкие бортики. Кое-как можно было держаться.

Костя все время поглядывал на друга, прислонившего свою голову к его плечу. Женька полудремал и не видел весны. Сонный глаз его измученно приоткрывался наполовину, когда Костя начинал толкать друга локтем в бок, боясь, как бы он не свалился с цистерны на повороте.

А поворотов было много. Дорога, обманывая горы, выкручивалась так и сяк и все же потихоньку пробивалась вперед. Иногда она бессильно падала в жуткую пустоту неба, и тогда бензовоз кряхтел и ныл, испуганно сдерживая свой бег. Он спускался на ощупь, как во тьме, рывками, и голова Женьки отчаянно подпрыгивала, немытые и нестриженые волосы лезли ему в глаза, и он дул на них коротко и яростно, не открывая глаз.

Потом машина брала новый подъем.

Море, холодно и остро синевшее с одного края, у подножия гор, оседало, скрывалось на время за вершинами и, далекое, вдруг взблескивало на новом перевале.

Город, куда они ехали, был еще, наверно, в чужих руках. Ночью туда пошли танки. Странно, они не оставили никаких следов, но они прогрохотали по этой самой дороге, и полную цистерну горючего теперь везли им.

В кабине, рядом с шофером, спал молоденький пулеметчик. Обняв ручной пулемет, он весь съежился, точно замерз, хотя был первый день весны, и южное солнце с утра грело вовсю, и шофер ехал в одной гимнастерке, кинув под себя шинель. Он пел. Слова до Кости долетали неразборчиво, когда на вероломном повороте дороги шофер сбрасывал скорость и бензовоз минуты три катился в странной тишине. Шофер выставлял голову из окошка навстречу ветру.

Он пел и полоскал в весеннем ветре лицо, чтобы не уснуть. Наступали вторую неделю. За все это время Костя ни разу не прилег больше чем на час, да и то засыпал некрепко. Он завидовал сейчас пулеметчику и даже Женьке. За Женьку он еще боялся… Чушь какая, погибнуть на войне, свалившись с бензовоза.

Но тут Женька сам проснулся и сразу спросил:

— А как ты думаешь, его не взорвали?

— Не знаю.

— А что, если сожгли?

— Сволочи. Могли и сжечь.

— И я буду снимать такие развалины? Страшно, если так…

— Подожди пугаться… Посмотрим.

Женька поправил фотоаппарат на шее. Кожаный футляр запылился, а тонкий ремешок врезался в Женькину шею, тоже покрытую пылью.

— Ох как мне не терпится попасть туда, — сказал Женька.

— Может, еще бой идет? И города не взяли.

— Они не будут тут драться. Их отрежут. Через горы идут специальные отряды.

— Кто тебе сказал?

— Генерал Горбачев. А здесь пустили танки — для быстроты.

— Генералы тоже иногда ошибаются.

— Горбачев нет.

— Можно драться и с танками, и со специальными отрядами. Здесь порт. И кто его знает, какой будет бой.

— Конечно, — согласился Женька, — но я хочу скорее попасть в этот дом, Костя.

— Ты хочешь быть первым, как везде.

Женька был храбрым и неутомимым фотокорреспондентом. Недавно он высаживался с десантом морской пехоты на черный ночной берег и летал в лес к партизанам. В редакции его любили за неистощимую юность.

Теперь тот берег и тот лес остались далеко позади.

— Я вовсе не хочу быть первым, — просто возразил Женька. — Я хочу скорее увидеть этот дом, как и ты. Вот и все. А ты, может быть, не хочешь?

— Почему? И я тоже.

— Ты ведь сам писатель, — сказал Женька и засмеялся.

И Костя засмеялся и покраснел.

— Не чуди, Женька, — попросил он. — Я корреспондент… А он был великим… Он…

— Ну чего ты замолчал? — спросил Женька.

— А мне только и остается молчать, — сказал Костя. — Больше нечего делать.

Женька был по-своему влюблен в друга и заспорил.

— Держись! — крикнул Костя и обнял Женьку. Начали спускаться с большой высоты. Дорога, качаясь, загуляла справа налево, отбрасывая от себя дикие мохнатые сосны и цветущие кусты шиповника. Дорога начала разматывать свой клубок, а внизу открылся белый приморский город, втиснутый в полукружие зеленовато-снежных гор.

Генерал оказался прав. И Женька тоже. Под угрозой окружения противник бежал из города. Большого боя здесь не было. И вот тихий город у моря впустил на свои израненные улицы ревущий бензовоз.

Люди еще не знали толком, что случилось. Танки проскочили по набережной вдоль моря глубокой ночью и снова умчались в горы. Набережная была пустынна, мертва, и этот короткий гром, прокатившийся по ней, не все и не сразу рассказал жителям. За камнями развалин, сквозь которые прорастала сирень, несколько часов назад уже родился долгожданный миг, а вся радость, запоздало пробужденная им, досталась четырем военным на бензовозе, запутавшемся в узких улицах.

Бензовоз стоял у моста над гремящей речкой, разрезавшей город пополам. Грязное железо цистерны почти сплошь закидали ветки сирени. Людей вокруг становилось все больше. И сирени на железе прибывало.

Мост был разрушен. Заправские знатоки дорог — мальчишки — вызывались показать объезд. Они не были так шумны, как обычно, эти мальчишки. Они словно бы еще не очнулись. Но они знали объезды и с обеих сторон молчаливо и плотно облепили подножки бензовоза. Они прилипли к нему, как к магниту.

Осторожно потеснив их, шофер забрался в кабину и нетерпеливо сказал:

— Поехали.

Ему надо было скорее догнать танки. Может быть, они уже стояли где-то в горах, без горючего.

— Подожди минутку, — попросил Женька и повернулся к Косте. Его большие серые глаза смотрели на Костю с добротой и завистью. Женька ничего не умел скрывать. Его глаза застенчиво улыбались. — Я поеду, — сказал он, — а ты пойдешь туда… в дом.

— Почему я? — спросил Костя, поправляя ремешок от револьвера под погоном. — Поедем вместе, а потом вернемся сюда…

— Нет, что ты! — удивился Женька, как ребенок. — Разве можно не побывать там сейчас же?

— Тогда пошли туда вместе.

Женька помотал головой и надел пилотку на пыльные волосы.

— Нельзя. Редактор не простит… Танки в горах — должно быть фото.

Бензовоз уехал.

Три маленькие девочки повели Костю по петлям зеленой улицы в гору, в гору… По сторонам цвело много деревьев, как в саду. Косте жаль было, что Женька уехал. Он мог скоро догнать танки и попасть в бой… А тут такая весна!.. Костя спросил девочек, какой улицей они шли.

И девочки наперебой стали объяснять, как называются все улицы вокруг.

Костя спросил, в каком классе они учатся.

Но они не учились прошлой зимой, а их школа была разбита. Жизнь города словно сделала долгую остановку. Теперь люди осмотрятся, решат, с чего начать. Наверно, отстроят школу, больницу.

— А пекарня есть? — неожиданно спросил Костя.

— Была булочная Кусакина, — сказала смугленькая девочка, постарше двух других. — Около нас, где жандармерия…

«Как в те далекие времена, про которые я только читал! Читал у него, к кому иду сейчас, — ужаснулся Костя. — Даже не верится…»

Оказывается, времена еще гуляли по земле, как циклоны. Вдруг возрождались булочные Кусакина, жандармы…

Он прибавил шагу. И как-то странно подумалось: он идет к великому рассказчику давнего, как к живому. Но его нет… Время унесло его…

Больной, он приехал сюда, в этот город у моря, лет пятьдесят, кажется, тому назад и не полюбил его за рожи бездельников-богачей, жаждущих грошовых приключений. За то, что парфюмерный запах модного курорта забивал запахи кедров и моря. За пеструю ярмарочную сутолоку на том самом берегу, куда Россия выбрасывала умирать своих чахоточных…

Он отдавал деньги на их лечение, он писал Горькому в Нижний, просил объявить по всей стране сбор в помощь людям, умирающим среди роскоши праздной жизни и природы, холодной, как красивые, но пустые стихи.