Он сбросил халат, погрузился в горячую воду. Кира склонилась над ним, с улыбкой принялась массировать белыми пухлыми пальцами худые плечи, шею. Пустовалов блаженно ахнул, закрыл глаза. И тут же увидел Марину. Ее ироничный взгляд, голубые насмешливые глаза… упругую задницу, обтянутую черными брюками-стрейч, услышал ее мягкий, шелестящий голос… И это все отнял какой-то козел?! У него отнял?! Да быть такого не может! Но ведь было… А он, значит, должен довольствоваться ширпотребом в виде Киры?! Ну, дожили, господа хорошие!
Пустовалов открыл глаза, резким движением отодвинул Киру от ванны.
— Все, — хриплым голосом сказал он. — Иди к себе, ложись спать.
— Валерий Ильич, может, я что не так… — робко залопотала девушка. — Так вы скажите…
— Уже сказал! — заорал Пустовалов. — Все так, но ты мне больше не нужна! Получишь как за особые услуги. Все, пошла!
— Спасибо, Валерий Ильич, — с улыбкой сказала Кира, накинула халатик и торопливо вышла из ванной.
А Пустовалов стал собирать пену и в ярости швырять ее на кафельные стенки ванной. Что еще оставалось делать?..
Глава 17
— Ты где был, Антон?! — яростно крикнула Марина. — Что ты вообще себе позволяешь?! Вчера дома не ночевал, отключил мобильник! А я должна думать…
Муравьев был в черном, заляпанном грязью пальто с разодранным рукавом и запекшейся кровью на щеках. Волосы всклокочены, галстук сбился набок.
— Извини, Рита, но ты понимаешь… дела, — сказал он, опускаясь на кухонный стул. — Меня сегодня хотели убить…
— Жаль, что не убили! — закричала Марина. — Я тут сижу одна, на кухне, я хочу, чтобы у нас была нормальная семья, дети, чтобы мы с ними гуляли в парке… А ты играешь в свои якобы мужские игры, придурок!
— Рита, ты не должна так говорить…
— Должна! Я хотела ребенка от тебя, я хотела иметь семью, нормальную семью! Я шубы у тебя просила?! Дальние страны?! Я хотела видеть рядом любимого человека, а ты… — Марина всхлипнула. — Даже мобильник отключил! И что я должна думать?!
Сушина качнула головой, взяла под руку Селиванова:
— Вадим, это сильно отличается от сценария.
— Ничего, Таня, — сказал Селиванов. — Она отлично играет, это именно то, что нужно для фильма. Представляешь, какой контрапункт получается? В такой-то момент, когда жена бизнесмена, домохозяйка, должна приласкать попавшего в беду мужа, она высказывает ему все, что думает. Отлично! И это естественно! Она пережила сильный стресс, ожидая его, а увидев таким, понимает, что ее счастье может кончиться, не начавшись. Есть муж, солидный бизнесмен, который все делами своими занимается, она ждет и вдруг видит — скоро ее ожидание может закончиться, но совсем не так, как она предполагала.
— Не знаю, но… по-моему, в сценарии все было верно прописано.
— Кто это прописывал? Банда прохвостов, которые кочуют из сериала в сериал? Да плевать мне на них. Классная сцена получается, и, главное, девчонка играет здорово.
Муравьев шагнул к Марине, поднял руку, трогая прядь золотистых волос.
— Рита, я тебе все объясню… Я люблю тебя, ближе и дороже у меня никого нет.
— Я не верю! И вообще я ухожу от тебя, занимайся своими делами сколько хочешь!
— Саша! Глаза крупно, ее глаза! — крикнул оператору Селиванов.
— Нет, Рита, пожалуйста, я прошу тебя… — простонал Муравьев. — Не уходи, кроме тебя… нет у меня никого! Я люблю тебя, понимаешь, я все это делал ради тебя одной…
— Я уже не знаю, что и думать… — растерянно сказала Марина.
— Пожалуйста, верь мне!
— Вадим, это просто несерьезно, — нервно проговорила Сушина. — Это хуже… чем в мексиканских мыльных операх!
— Таня, мы сняли отличную сцену! — возбужденно сказал Селиванов, потирая руки. — В конечном итоге получилось то, что прописали твои дебильные сценаристы, но совсем с другими акцентами! Отлично!
— Ты так думаешь?
— Я уверен в этом. Абсолютно уверен!
— Антон, я верю тебе, — сказала Марина, ласково гладя ладонью окровавленные щеки Муравьева. — Пойдем в ванную, я тебя умою… Я так волновалась за тебя.
— Спасибо, Рита… Красивее тебя и роднее у меня никого нет, клянусь…
— Пойдем, Антон, пойдем, мой любимый…
Когда они, обнявшись, уходили, на съемочной площадке зашелестели аплодисменты.
Селиванов, сверкнув глазами, спросил у Сушиной:
— Ты видела что-то похожее в нашем последнем кино, Таня? Отличная сцена!
— Тебе виднее, Вадим, — сухо ответила Сушина.
— Эх, Таня! Сцена-то банальная, но как сыграна! Ты видела их глаза, слышала их голоса? В том-то и дело. Ты же сама говорила, нужно больше страсти, больше эмоций. Их до черта на всех телеканалах, но такие убогие, такие фальшивые — тошно становится! А эта сцена — очень даже ничего, ребята просто молодцы! Особенно Марина… Да и я молодец, все правильно спланировал.
Так чего злишься? Стернин, когда увидит это, будет тебе благодарен за то, что уговорила его дать деньги и помогла раскрыть талант его дочери.
— И даст тебе деньги на большой, серьезный фильм?
— А чем черт не шутит? А ты будешь помрежем и сопродюсером. Плохо, что ли?
— Не знаю, не знаю…
— Перерыв на полчаса, — объявил Селиванов. — Готовимся к следующему эпизоду.
Муравьев и Марина вошли в его временную гримерку, остановились у двери.
— А теперь скажи мне честно, заслуженный артист, сыграл эту роль? — спросила Марина.
— Сыграл, — виновато сказал Муравьев. Заметив, как напрягся взгляд девушки, добавил: — Но только в одном случае — имя назвал не то, которое хотелось. Извини.
— Не ври. Мобильник отключил… А я действительно волновалась…
— Селиванов попросил. А вечером у меня был спектакль. Три раза на бис вызывали. А потом сидели с другом в кафе.
— Ох, Муравьев… — Марина обняла его за плечи, услышала тихий стон, отстранилась, глядя в его глаза. — Что, Игорь?
— Да чепуха. Вчера неудачно выпал из машины. Думал не о том, как падать, а почему тебя нет на съемках. После угроз твоего папаши всякое ведь могло быть.
— Покажи! — приказала Марина.
Муравьев сбросил тяжелое пальто прямо на пол, левой рукой задрал свитер с правой стороны, показывая содранную вчера в кровь кожу на правом предплечье и плече.
— Больно? — спросила Марина.
— Терпимо. После этого я еще два раза прыгал из машины. Кости целы, это главное.
— Игорь… Я навязываюсь тебе, да? Ты боишься моего отца, поэтому и… так ведешь себя?
Муравьев тяжело вздохнул, осторожно опустил край свитера, тихо сказал:
— Я не за себя боюсь, а за всю группу. Хорошие ребята, не хочется подводить их. А ты… Господи, да что такое говоришь? Это я выгляжу полным идиотом, потому что… все время думаю о тебе. Но твой папаша считает, что я хочу присосаться к его кошельку, рано или поздно он и тебя в этом убедит…
— Ты не веришь мне?
— Маринка, я не хочу травмировать тебя, понимаешь? Не хочу! Ты талантливая актриса, у тебя все впереди. Нужно еще чуть денег, и папаша это сделает. Но если он станет тебе мешать, киношная публика тебя не примет. Это… Эх, черт!
— Игорь, да и плевать мне на все. А давай попробуем? Ты можешь поверить женщине, которая тебя любит не за славу, не за светскую жизнь, не за деньги и блага всякие, а просто как мужчину? И знаешь, если отец решит сделать какую-то гадость, вся наша группа поймет нас.
Муравьев хотел сказать, что она плохо знает Таню Сушину. Уж если та разозлится на кого-то, сделает все, чтобы этому человеку и руки не подавали в ночном клубе или на светской вечеринке. И тут есть три всем известных приема — побегать по тусовкам, невзначай говоря, что некто — националист, говорил такое и сякое; или что некто издевался над сексменьшинствами, обзывая их такими и сякими словами, не обойдя вниманием весьма солидных в кинобизнесе людей; или что он «зажрался», говорил всякие гнусности о руководителях телеканалов. Сработает любой прием, и человек окажется в вакууме. То, что руки не станут подавать, — чепуха, их руки и не нужны были Муравьеву. Но то, что приглашать никуда не станут, это серьезно. Как сказать об этом Марине, которая смотрит на него огромными, доверчивыми глазами? «Эх, Маринка! Знала бы ты, в какую клоаку попала!»
