— …Понимаешь, мы никому не нужны, — говорил он, удивляя меня немало. — Вернее — начальству мы не нужны. Нынче. А духовность народа продержится и на классике…

Я молчал, слегка шокированный. Он пристально всмотрелся мне в глаза и сказал разочарованно:

— Ты наивный. Ты не веришь тому, что я говорю. Чего молчишь?

— Не понимаю, почему вы так разочаровались в нас, в писателях?

— Потому что, повторяю, начальство в нас не нуждается,

народу достаточно классики. Угождать начальству мы не хотим, на высокое художественное изображение не способны.

Он допил свой чай, посмотрел в сторону, где расположилось московское литературное начальство. Хотел подойти к ним. Потом махнул рукой.

— Ладно. Я уйду, а вы тут перегрызете друг друга. Вас всех перекусает бешеный пес Канашкин. Его к нам и запустили для того, чтоб он всех перекусал, заразил бешеной слюной.

Знаменский и под занавес своей жизни остался Знаменским.

Сейчас я понимаю, что чуткая, многомерная душа его уже тогда чувствовала, что мы на пороге глобальной беды. Президент Америки Буш, воровато бегая глазками, похваливает нашего президента, поглаживает по плечу, успокаивает: «Ничего страшного в том нет, что НАТО уже переступило границы бывшего СССР». Уловка удава, гипнотизирующего лягушку.

Над Россией и над миром сгущаются смертельные тучи. Ибо наши враги во всем мире нашли опору в наших продажных талмудистах.

А знаменские где?..

Встретили нас в Волгограде приветливо, по — дружески. Люди в тамошней Русской общине — не «утилитарные», отдающие большую часть жизни своему общественному призванию и делу, из тех, что не ищут наживы и выгоды, а самоутверждаются только работой и товариществом.

Анатолия Дмитриевича Знаменского тепло встретили и в Союзе писателей — как уважаемого старейшину, лауреата Государственной и шолоховской премий, надарили много книг местного издательства, почтили память недавно умершего Ивана Данилова, близкого ему человека. А потом увели в администрацию области для беседы о юбилейных мероприятиях в связи со 125-летием со дня рождения Ф. К. Миронова, народного героя Дона, о котором у А. Д. Знаменского написан роман «Красные дни». А потом надо было возвращаться домой, и вот тут началось самое интересное.

С одной стороны, мне не хотелось возвращаться через Котельниково, ехать через эти бесконечные пустынные степи по грунтовой дороге, а с другой — где‑то здесь рядом, километрах в двухстах, расположена родная станица Анатолия Дмитриевича. Можно было бы сделать ему подарок.

— А вы в своей Кумылженской давно были? — спросил я его. — Вас кто‑нибудь там ждет?

— Сестра. Вчера вечером я звонил ей. Она там с мужем. Живут в Москве, а на лето приезжают в отцовский дом на отдых.

— А из Кумылженской до Вешенской далеко? На карте вроде близко, и дороги обозначены, — выпытывал я у Анатолия Дмитриевича.

— Ну, где‑то километров 90, — отвечал он.

Все. Решение пришло мгновенно. От железнодорожного вокзала по виадуку и вверх по проспекту в сторону Москвы мы ехали недолго. Вскоре городские кварталы остались позади, и снова замелькали поля и перелески.

— А что обозначает, как переводится название вашей станицы?

— Кумылга? Ну, кум — это песок, и — какое‑то русло. С хазарских времен. Старинная казачья станица, раньше она утопала в песках, а теперь там лес, посаженный в 40–е годы… — рассказывал Анатолий Дмитриевич.

Мы ехали по пустынной дороге, которой семнадцатилетнего мальчишку, арестованного в 1940 году, в машине везли до станции Себряково. Никакого асфальта тогда не было, была лишь проселочная дорога да голая степь. Взволнованный Анатолий Дмитриевич рассказывал:

— Эта великолепная лесостепная куртина — государственная лесополоса Камышин — Серафимович — была посажена после войны. Это по так называемому Великому Сталинскому плану преобразования природы. Вокруг Кумылженской огромный сосновый бор. Там лоси и олени водятся, а когда лето дождливое, можно собирать грибы. Здесь такие боровики, как где‑нибудь под Вологдой. Совершенно изменился климат. Раньше это был засушливый район, а теперь даже в засуху дышать можно.

Крутясь по узким улочкам и переулкам станицы, мы, наконец, вывернули к большому казачьему дому, примыкающему огородом к небольшой речке. Раскрылись ворота, и мы въехали во двор.

Нас встретил пожилой, но еще бодрый и статный генерал. Одет он был в спортивную форму, но фуражку не сменил на шапочку. Моложавая не по годам Клавдия Дмитриевна обняла брата. Выбежали две девочки — ее внучки Лиза и Даша. Лизонька — очень мягкая в чертах лица, а по характеру озорная девочка, ей пять лет, а Даша — второклассница: черные глаза, вытянувшаяся, уже подросток, строгая и немногословная, гордится, что второй дедушка был героем — летчиком, командиром крупного соединения ВВС. Вышел и сын отставного генерала, отец этих девочек, двухметровый, плотного телосложения казак. Он журналист ТАСС.

После обеда Алексей Александрович, так зовут генерала, предложил нам съездить на рыбалку. Генерал вывел из гаража свою «Ниву», мы помогли погрузить на багажник удочки и лодку и тронулись в путь.

Миновав станицу по ровному асфальту, машина легко бежала к мосту через Хопер. За рекой, на крутом скалистом утесе, на вздыбленном коне — бронзовый казак. По мнению Знаменского, местные власти воздвигли этот монумент в честь Григория Мелехова, в свое время наступавшего на эти места со стороны Вешенской.

— Казаки пришли к тебе, казак! — сказали мы Григорию и, возложив цветы к подножию памятника, поехали на заливные луга на рыбалку.

Дул ветер и сносил лодку, но, причалив к огромному острову цветущих кувшинок, генерал воткнул в дно озера два шеста по бокам лодки, и мы стали разматывать удочки. Я впервые в жизни видел так близко это чудо — белые — белые, словно восковые, цветы с капельками воды на лепестках.

…Утром, после завтрака, Алексей Александрович сказал нам, что он уже созвонился с главами администраций районов, и нас ждут на границе Волгоградской и Ростовской областей, чтобы помочь преодолеть бездорожье. Простившись с гостеприимными людьми, мы ранним утром тронулись в путь. Проехали по знакомому мосту через Хопер, помахали на прощание Григорию Мелехову. Мы ехали по родным местам Анатолия Дмитриевича, и лучшего гида, чем он, было бы трудно найти. Это в этих местах воевал герой гражданской войны Филипп Кузьмич Миронов. Здесь, на Хопре, совсем рядом и станица Слащевская, где прошло детство писателя.

Я любовался красотой этих мест, где решалась не раз судьба России. Здесь каждый буерак, каждая лощина политы казачьей кровью. Было больно, и думал я: какая сила подняла смелых, вольных русских людей и бросила их друг на друга? Многолюдные до революции казачьи станицы сейчас выглядят совершенно пустынными. Только бурьяны да чертополох, пустые глазницы полуразвалившихся казачьих хат, с полусгнившими журавлями у колодцев…

Асфальт кончился у хутора Белогорского. Председатель колхоза «Большевик» встретил нас уважительно, предложил чаю. Чтобы мы не заблудились, снарядил нам в провожатые своего главного агронома на «Волге». На асфальт мы выбрались в центре хутора Поповка, в котором, возможно, родилась красавица Аксинья. В романе о ней сказано, что Аксинью взяли на хутор Татарский из Задонья, с песков, где особенно красивые казачки.

Уже на подъезде к Вешенской остановились у лесополосы, чтобы собрать хоть небольшой букет к могиле Шолохова. Но собрать букет было почти невозможно. Жалко было смотреть на полузасохшую поросль диких яблонь и груш, пыльные листья дубков. Сухо потрескивали под ногами сучья, и по — осеннему шуршала листва.