«Ежели их двое,— подумал капитан,— то мой план удастся вполне».

Индейцы медлили. Но вот тот, что разглядывал следы, выпрямился, и они неслышно, как это могут лесные охотники, пошли по тропе. Капитан затаил дыхание, в голове пронеслось: «Как там мужики схоронились?» Он молил бога, чтобы мужики не выдали себя неловким движением или звуком.

Индейцы прошли мимо орешника, и капитан теперь смотрел им в спину. Ничего не стоило двумя выстрелами уложить их на тропе, и ватага легко бы ушла от преследования, но капитан не сделал этого. Он даже не поднял ружья.

Индейцы уходили дальше и дальше, и теперь капитан видел только их силуэты, мелькавшие за стволами деревьев. Но вот исчезли и они. Бочаров выждал еще, зная, как развит слух у лесных охотников, которые и на большом расстоянии могли услышать и треск сучка, и пение птицы, и шаг неосторожно зацепившего за ветку зверя. Наконец капитан решил, что индейцы ушли достаточно далеко, и подал знак мужикам следовать за ним.

Бочаров вышел из-за орешника и чуть не бегом устремился в сторону от тропы. Лес сдерживал шаг. Густой кустарник преграждал дорогу, сучья деревьев цеплялись за одежду, мошка забивала нос, рот, слепила глаза. В лесу было душно и влажно, и уже через малое время одежда стала липнуть к телу, лицо облило потом, но капитан, однако, все поспешал подальше уйти от тропы, пока индейцы не достигли реки. Едва не упав в яму — след вырванного бурей дерева,— капитан остановился. Припал спиной к стволу сосны. Ребра ходили, словно у запаленной лошади. «Да, дорого стала мне зима,— подумал он,— раньше-то с эстоль пробежав, не задохнулся бы. А теперь вот — еле пыхаю».

Подошли мужики. Капитан, унимая сбившееся дыхание, сказал:

— Шумните, шумните.— Кивнул головой: — вона лесина. По стволу ударьте.

Мужик поднял сухую лесину, взглянув вопросительно на Бочарова.

— Давай,— сказал тот,— бей покрепче.

Мужик размахнулся и ударил в ствол. И сразу же над лесом взметнулись голоса невидимых до того птиц. С сосны, в которую ударил ватажник, сорвалась с за- полошным криком кедровка, чуть в стороне застрекотала, затрещала сорока и громко заорала ворона. Голоса пошли гулять меж деревьев, извещая всех и каждого, что в лесу объявились шумные, беспокойные гости.

Бочаров с минуту слушал тревожные голоса лесного народца и, откачнувшись от ствола, сказал:

— Ну, дай бог ноги. Теперь мы в догонялки с индейцами играть будем.— Улыбнулся невесело, не в силах унять одышку,-

Капитан задумал увести индейцев за собой и тем .самым дать ватаге уйти от преследования. Он знал, что лесные охотники услышали тревожные птичьи голоса и сейчас спешат вниз по реке, считая, что птицу вспугнула ватага.

Паруса в море увидел глазастый Кильсей. За рябью волн вдруг помнилось ему белое. Кильсей отбросил со лба волосы, глянул пристальнее. От глаз к вискам в черной от загара коже прорезались морщины. В сини волн отчетливо выказался белый клин. Кильсей всадил топор в бревно, ступил повыше на срубе, потянувшись всем телом к морю. «Никак, судно?» — подумал несмело.

— Ты что, Кильсей? — удивленно спросил работавший рядом мужик.— Аль увидел чего?

— Постой,— досадливо отмахнулся Кильсей,— постой.

Голос выдал волнение.

Паруса выплыли из-за горизонта и засветились в лучах поднимавшегося солнца. По всему берегу полетело:

— Паруса! Паруса! Мужики, паруса!

Ватажники побросали работу. Головы повернулись к морю. Радостно распахнулись глаза.

Баранов с мужиками, размеряя место под головную башню крепостцы, ковырялся в глубокой яме и голосов не услышал, но прибежал Кильсей и крикнул еще издалека:

— Паруса, Александр Андреевич, паруса на море!

Срываясь каблуками ботфортов с краев ямы, Баранов выскочил наверх.

Судно не ждали. «Почему, откуда судно?» Баранов метнулся взором по морю.

— Да вон, вон,— нетерпеливо подсказал Кильсей и ткнул рукой,— правее взгляни.

Корабль шел к острову полным ходом.

Увидев его, Баранов увидел и то, что по всему берегу к причалу бежали мужики. Кубарем слетали со срубов недостроенных изб, прыгали через нарытые тут и там ямы. Великой радостью было судно с Большой земли. Баранов, увлеченный общим порывом, тоже было шагнул к берегу, но Кильсей его остановил. Вглядываясь в подходивший к острову корабль, он вдруг настороженно сказал:

— Флаг-то, флаг не наш. Испанцы это!

Флаг испанский разглядели теперь и мужики. Толпа ватажников отхлынула от причала.

Баранов, застегивая на камзоле пуговицы ставшими вдруг неловкими пальцами, коротко распорядился:

— Пушкарей собрать! Всем, у кого ружья, ко мне. Ах ты,— выругал себя,— раскорячился: радость! Как это сразу не понял — не время судну из Охотска прийти.— Крутнулся на каблуках к Кильсею: — Поторопи людей.

Кильсей опрометью бросился к пушкам.

Судно не успело войти в гавань, как все переменилось на берегу. То стучали топоры, визжали пилы, звонкими ударами по металлу сыпало из кузницы, летела земля, выбрасываемая лопатами из ям, но разом стихли топоры, унялись пилы, замолкла кузница, а из ям вдоль берега теперь выглядывали стволы ружей да головы ватажников, готовых при нужде открыть пальбу.

Иннокентий Карташев, иркутский пушкарь, в прошлом годе сбивший с пиратского корабля грот-мачту, держа в руках зажженный фитиль, глянул на Баранова. Александр Андреевич заметил: зубы у мужика оскалены, в глазах прыгают дерзкие чертики. Управитель махнул рукой. Иннокентий приложил фитиль к запалу, и пушка, подавшись назад и зарываясь сошниками лафета в землю, выбросила белый сноп дыма. Выстрел хлестко ударил в уши.

Баранов приложил подзорную трубу к глазу и увидел, что на «испанце» матросы побежали по вантам. В следующую минуту паруса упали, и судно, изменив курс и так и не войдя в гавань, прошло еще три, четыре кабельтовых вдоль берега и стало. С борта в море нырнул якорь. Сильные стекла подзорной трубы позволили Баранову разглядеть, как вскинулась вода от его удара.

— Вот так-то лучше,— удовлетворенно сказал стоящий рядом с Барановым Кильсей,— на якорь стали.

Александр Андреевич вдавил окуляр подзорной трубы в глазницу, стараясь получше разглядеть непонятное движение на палубе «испанца». Наконец увидел: на судне подали к борту и начали спускать на воду шлюпку.

Кильсей, и без трубы разобрав происходящее на «испанце», озабоченно повернулся к Баранову.

— К нам, видно, на переговоры, — глянув на управителя, добавил: — Александр Андреевич, ты бы камзол переодел. Весь в смолье. Вроде бы негоже так-то.

Баранов отнял трубу от глаза и впервые с того момента, как тревога подняла ватагу, улыбнулся:

— Ничего,— сказал,— ничего. Пущай видят, что мы в работе. Это, брат, никаким переговорам не мешало. Вот ежели бы они за бездельем нас застали — то другое.

Шлюпку спустили на воду, в нее спрыгнуло несколько человек, и на солнце вспыхнули поднятые весла. Набирая скорость, шлюпка пошла к берегу.

Баранов оглядел берег. Вдоль гавани черными провалами обозначались ямы, тянулись к небу срубы подведенных под крышу изб, а главное, поднимаясь уступами, явно выказывали себя форты будущей крепостцы. Все это вместе отчетливо выдавало широко и крепко строимый город. Улицы даже обозначились, входные ворота, дорога к причалу. Нет, не зимовье это было с вросшей в землю кривой избенкой, не случайное поселение, поднятое абы только голову от непогоды спрятать, ни временное жилье, когда хозяева воткнут палку да навалят на нее шалаш, а сколько он простоит — о том и заботы ни у кого нет, но надолго, а может и навсегда строимый оплот российский на дальнем острову. Он откашлялся солидно, глянул на Киль- сея, сказал:

— Ты тоже прибодрись! Орлом, орлом выглядывай. Чего сутулишься? Ты за державу выступаешь. Понял? — и руку кверху вскинул, потряс ею, словно вздымая великое.— За державу!

Иннокентий Карташев, услышав слова о державе, озабоченно спросил: