— Присядь.

И, дождавшись, когда сел Григорий Иванович, спросил:

— В губернаторстве был?

Еще весь в радостных мыслях, Шелихов остановился посреди комнаты.

— В губернаторстве, говорю, был?—повторил Голиков, возвращая его на землю.

— Был, был,— воскликнул Григорий Иванович,— сейчас расскажу...

...Письмо книгопродавца Василия Сопикова и перевязанную бечевкой стопочку книжек Шелихов получил утром. Первым желанием было — немедля к Ивану Ларионовичу. Однако он знал, что его ждет чиновник в губернаторстве с разговором об Охотской навигаторской школе, устройстве в нее молодых алеутов. И как ни велика была радость по поводу издания записок и желание поделиться ею с компаньоном, но Шелихов решил прежде повстречаться с чиновником. Накануне в разговоре тот ему сказал:

— Такое невидано: алеутов в школах учить? Не знаю...

Сухие губы чиновника вытянулись в нитку, блеклое лицо стало кислым.

Сегодня Шелихов во что бы то ни стало хотел добиться своего.

Собираясь в губернаторство, сунул в карман несколько книжиц с единственным желанием — показать Голикову, однако первому на стол выложил книжицу чиновнику. Получилось это неожиданно. Вошел в присутствие — и будто кто под локоть подтолкнул. Достал книжицу и под нос чиновнику сунул.

— Вот,— сказал,— смотри! Уже и в столице о нас читают.

Чиновник с неуверенностью книжицу взял, пробежал глазами по титулу, и лицо у него озаботилось.

— Так, так,— сказал невнятно,— ну что ж... Да, конечно...— и запнулся. Но тут же поднялся из-за стола и, придерживая книжицу, сказал:— Я доложу его превосходительству.

Шелихов такого не ожидал.

К губернатору он просился неоднократно, но ему любезно отвечали, что генерал примет обязательно, однако не сейчас. И объясняли: занят делами спешными. Что за тем стояло, Шелихов понять не мог, так как Голиков обстоятельно, чуть ли не слово за словом, обсказал свой разговор с генералом. По всему выходило, что губернатор компанию поддерживает и, больше того,— готов споспешествовать ее успехам. А тут отказ за отказом принять для разговора... Ничего понять было нельзя.

А генерал свои резоны имел.

Российский чиновник, известно, в делах на тройке не скачет. Ни к чему такое чиновнику. Объясняется это многим. Расстояния-де в России большие, дороги длинны, да и плохи к тому же, климат суров да перепадчив, и еще, и еще причины приводят разные. Но главное не выскажут. А оно и глупому давно известно. Чиновник российский всегда наверх заглядывает — как там и что? И слово с нужных высот ждет трепетно. И вот коли будет слово — и дело будет. А коли нет — не спрашивай, голубчик. Зря трудить себя станешь. Все хлопоты попусту. Так было, так есть. Надеются, правда, некоторые, что впредь изменится, ну да, наверное, напрасно.

Так и с генералом получилось.

Дело в том, что в Питербурхе заминка вышла. То было, письмо генералу Федор Федорович Рябов — чиновник, как известно, высокий — написал. Затем другое. И все подробно, разумно объяснил. Кстати заметить надо, что в рассуждениях в России никогда недостатка не было. И генерал ласково, дельно с Голиковым поговорил, причем и от себя немало толкового прибавив. И вдруг письма из Коммерц-коллеги приходить перестали. Вот тут и объявился резон задуматься: принимать али не принимать купчишку?

Вошел чиновник, от дверей поклонился, сказал:

— Его превосходительство ждут.

Лицо у него было иное, чем прежде. Внимательность в чертах объявилась и даже любезность некая. Губы полнотой налились и округлились радостно.

Входя в генеральский кабинет, Шелихов широкими плечами чуть ли не весь дверной проем занял.

— Богатырь, богатырь,— сказал генерал,— таким и представлялся. Да, именно таким...

Разговор начался с расспросов о книжице. Когда написал, кто присоветовал сим делом заняться, какую цель имел господин Шелихов, предприняв издание?

На ответы генерал кивал благосклонно, мягко улыбался.

— Похвально,— сказал,— и поощрения достойно. Сие для губернии лестно. И обывателю знать дает, и показывает власть предержащим, что не дремлем в берлогах сибирских, но трудимся в поте лица своего.

Генерал так рассудил перед разговором с Шелиховым: книжица хотя и невелика, но Цензурный совет прошла, а то знак, и не меньший, чем письма Федора Федоровича Рябова. Здесь не без совета с высокими лицами было, и следует купца поддержать. Вот оно — слово с нужных верхов сказало свое. Хотя, впрочем, сомнения у генерала оставались.

Но Шелихов мыслей генеральских не читал. У него о другом была дума, и, как ни ласкали слух слова о книжице, повел разговор об Охотской навигаторской школе и о возможности помещения в нее алеутов.

— Ваше превосходительство,— сказал напористо,— выигрыш виден в том явный.

Генерал задумался. Понял: любезностями купчина широкоплечий не удовлетворится. И, поразмыслив, решил шаг вперед сделать.

— Ну что ж,— ответил,— такое, пожалуй, можно. Я распоряжусь.

Шелихов в душе возликовал, подумав, что одно это многого стоит. И хотя угадывал натяжку в поведении генерала, а в словах слышал недоговоренность, продолжал гнуть свое.

— Ваше превосходительство,— сказал,— я об экспедиции в Японию, о коей вы любезно сообщили компаньону моему Ивану Ларионовичу Голикову, хочу спросить вас.

У генерала неопределенность в лице промелькнула.

— Компания,— настойчиво продолжил Шелихов,— ежели к тому будет ваше благосклонное согласие, готова представить экспедиции судно «Доброе предприятие». Оно стоит в Охотске.

И вновь генерал задумался.

С экспедицией было много неясностей. Разговор начал в письмах Федор Федорович Рябов, но на том и затихло. «Однако,— решил губернатор,— возникни разговор вновь, а у нас и судно готово. Такое будет кстати».

И неопределенность, легшая было на его лицо, сменилась подобием решительности. Он закинул ногу за ногу, покачал носком начищенного ботфорта. Солнечный лучик вспыхнул и погас на черной коже.

— Как вы сказали?— спросил генерал.— Судно называется «Доброе предприятие»? Неплохо. Что ж...

Глаза его были устремлены на мерно покачивающийся носок ботфорта.

— Это хорошо,— сказал он,— пускай компания готовит судно.

Согласие генеральское означало для Шелихова: пойдет судно Северо-Восточной компании, а значит, с ним и ее люди первыми придут в Японию с торговыми предложениями. Это было намного больше, чем просто удача. Выигрыш, который редко в жизни выпадает. Сообразив все это и прикинув последствия, Григорий Иванович остановил себя. «Хватит,— сказал мысленно,— не откусывай больше, чем можно проглотить». Дабы не искушать судьбу, он поднялся и с благодарностью раскланялся...

— Вот такой разговор вышел,— сказал Шелихов Ивану Ларионовичу,— дорогой мой компаньон. Что сие значит?— спросил.— А значит оно только то, что судно компании парусами полный ветер возьмет. Полный ветер!

Иван Ларионович, подумав недолгое время, ответил:

— Пожалуй.

Шелихов, дабы не волновать старика, не сказал ему, что в поведении генерала почувствовал неприятную настороженность. Но мысль эта — о недоговоренностях генеральских — оставила в его душе тревогу.

Федор Федорович Рябов зиму провел в заботах.

После разговора с личным секретарем императрицы граф Воронцов пригласил Федора Федоровича и, неспешно прогуливаясь по кабинету, от жарко пылавшего камина до высокого окна, изложил несколько позиций.

Как обычно, граф высказал мысли предельно четко. Однако Федор Федорович старательно, редкой красоты почерком записывая слова Воронцова, представил, сколько труда потребует обоснование решительных этих мыслей правительственными актами и распоряжениями. Поспевая пером за плавной речью графа, Федор Федорович видел бесконечные полки архивов и уже намечал, с кем и в какой последовательности следует повстречаться.

Зная исключительную работоспособность и обязательность помощника, президент Коммерц-коллегии не обозначил срока выполнения работы, но дал понять, что дело не терпит промедления.