В душе у Деларова, хоть и видел, как устали мужики, росло и крепло радостное чувство. За три недели похода они обошли многие острова. В каждую гавань, в каждую бухточку заглянули, ан места, которое бы, по общему мнению, годилось для крепостцы, не нашли. Были места неплохие, но или одно, или иное мешало остановиться в выборе. Сейчас он видел: нашли то, что держали в мыслях. Это и наполняло радостным, победным чувством. И он не торопился оглядеть залив — так был уверен, что пришли туда, где и будет заложена крепостца. Человек идет к желаемому, плутает по неведомым тропам, шарит руками в темноте, высматривает вдали, но вот наконец выйдет на поляну и увидит: то, что искал,— перед ним. И остановится. Бери, казалось бы, хватай полными пригоршнями, но нет. Что-то удержит его на время. И примечено; чем труднее поиск, сложнее дорога к желаемому, тем дольше промедлит человек положить руку на то, что искал и наконец нашел. Хватают сразу лишь привалившее сдуру. Попусту. Без цены.

Так медлил с осмотром залива и Евстрат Иванович. Уж очень дорого было найденное, но и еще одно сдерживало его. Знал: продолжить поход у него не хватит сил. Он крепился, увлекая людей, сбивал в кровь ноги, лазя по скалам, и не выказывал усталости, но себе уже сказал: «Все, был конь — было и поезжено».

Кильсей нет-нет а, взглядывая на стоящего поодаль от байдар Деларова, распоряжался привычными походными делами. Ватажники разожгли из плывуна костры, повесили котлы, а у воды уже чистили рыбу, привычно орудуя длинными ножами. Блестящая чешуя летела золотыми брызгами. И вольно, и весело звучали по берегу голоса людей, надеющихся наконец отдохнуть и досыта поесть.

Но как ни медлил Евстрат Иванович с осмотром залива, все же не удержался, кивнул Кильсею. Тот подошел развалистой походкой.

— Глянем,— сказал управитель,— пущай пока располагаются.

— Погодь,— ответил Кильсей,— погрейся у костра.

— Да нет,— возразил Евстрат Иванович,— мы мигом. Так, попервах, оглядим. К вареву придем.

И Кильсей, взглянув ему в лицо и поняв нетерпение Деларова, согласился.

— Ружье возьму только,— сказал,— да шумну, чтобы шалаш строили.

Он отошел к байдарам и, что-то коротко сказав Кореню, вытащил из-за сложенных на берегу мешков ружье. Подкинул, словно играя, и вернулся к Деларову.

— Пошли,— сказал, привычно поправляя ружейный ремень на плече.

И они пошагали по темной, влажной утренней гальке, остро пахнущей рыбой и той особой свежестью, которой всегда напоен в первые часы дня морской берег.

Деларов шел не спеша, но чувствовалось, что ему не терпится и он сдерживает себя, укорачивая шаг. Кильсей молчал, чуть заметно улыбаясь, так как впервые видел, чтобы неторопливый в словах и движениях управитель проявлял столь явно свою горячность. Деларов все же дал волю нетерпению и прибавил шагу. Кильсей едва поспевал за ним. И ни тот, ни другой не знали, что одному из них не судьба возвращаться по этому берегу своими ногами.

Высокая стена берега круто оборвалась, и глазам открылся залив. И Деларов и Кильсей даже остановились — так широко, так спокойно лежали перед ними воды, не тронутые волной. Вход в бухту был узок, и волнение океана почти не передавалось ее водам. Гладь залива была зеркально-спокойна, иссиня-голубой цвет воды выдавал, что под спокойной поверхностью лежит бездонная глубина.

Деларов повернулся к Кильсею и, радостно расширив глаза, воскликнул:

— А, Кильсей!

И в этом коротком восклицании были и восторг первооткрывателя, и несказанная радость и за ватагу, изломавшуюся на веслах, и за себя, вымотанного до конца в походе.

За два часа они обошли залив, и каждый шаг радовал все больше и больше. Лес вокруг залива был годен не только для строительства крепостцы, но и для сооружения добрых судов; земля в долине, выходившей к морю от громоздившихся у горизонта сопок, была черна и жирна, и было на ней место и покосу и пашне.

— Ну,— сказал Кильсей, растирая в пальцах горсть чернозема,— от такой землицы не прокормиться — бог накажет.

А Деларов, торопясь все оглядеть, шагал дальше и дальше, уже прикидывая:

— Вот здесь избы поставим, там стеной загородимся, здесь верфь соорудим. А, Кильсей, что скажешь?

Лицо у него разгорелось румянцем, шагал он широко, уверенно, ногу ставил крепко, как хозяин.

Однако хозяином здешних мест был не он.

Из-за густого кустарника, из-за непроглядываемого завала лесной гнили следили за ним острые, злые, обведенные гнойной закисью глаза. Они отмечали каждый его шаг и то сужались, то расширялись, дыша коловшими, как иглы, мутноватыми зрачками.

По весне, разбуженный затекшей в берлогу водой, недовольно ворча, вылез на солнечный припек огромный, старый, отощавший за долгие месяцы сна медведь. Огромная его туша ныла и гудела, настойчиво требуя пищи. И как ни ласкало, ни грело солнце — внутри этой громады тяжелым, холодным комом подпирал под глотку пустой желудок. Его надо было наполнить, набить, натолкать чем-то, что разожмет жадные стенки и даст движение и теплоту проснувшимся в теле сокам жизни. С утробным рыком медведь поднялся и пошел на нетвердых после сна лапах. Лапы, всегда такие сильные, послушные, гибкие, сейчас неловко цеплялись отросшими когтями за корни деревьев и, казалось, не хотели идти. Медведь горбил спину, круто выгибал шею и косился на лапы. Два или три раза он ложился на бок и облизывал и обкусывал когти. Но лапы от этого не становились послушнее, а зудящее тело было все так же вяло и бессильно, словно под бурой косматой шкурой больше не бугрились, не стягивались жесткими узлами мощные ремни мышц. Ком пустого желудка теперь не только леденил нутро, но вызывал острую боль, и медведь взрывался на каждом шагу стонущим, долгим взрыком.

В былые годы по весне медведь отправлялся на берег залива и часто находил там туши погибших нерп или котов. Но на этот раз ему не повезло. Обнюхивая гальку, он обошел весь берег и не нашел ничего. В одном месте медведь почуял, что здесь совсем недавно лежала нерпа. Он зло разрыл, расшвырял гальку, словно надеясь, что нерпа скрылась под слоем камней, но и там ничего не нашел. Под камнями дразнящий запах исчез, а снизу проступила соленая, замутненная песком жгучая вода. Медведь бешено шлепнул лапой по воде и пошел дальше. Он отвернул от залива к лесу. Вот здесь-то медведь и принюхал людей. Пойманный им по ветру запах был необычен. Медведь не встречал ничего подобного, но он уловил в незнакомом запахе тепло жизни, и пустой, саднящий болью желудок сразу отозвался на это, толкнув зверя вперед. Трудно сказать, за кого он принял Деларова: за нерпу, сивуча, кота? Ведь раньше медведь не видел людей. Но тепло, которое исходило от двигавшегося перед ним непонятного ему существа, кричало, что сейчас, немедленно он утолит мучительно сжигавшую его боль... Медведь неудержимо ринулся через кусты тальника.

Перед Барановым стоял выбор: всей ватагой с Унолашки идти на Кадьяк, или, отрядив часть байдар капитану Бочарову, послать его для описи полуострова Аляски и уже самому вести остальных ватажников к Трехсвятительской гавани.

Было над чем задуматься.

Баранов и так и эдак прикидывал, но решение не приходило. Александр Андреевич досадливо морщился, размышляя, волновался. Сомнение подтачивало его решимость, и он со дня на день откладывал отплытие, хотя и понимал, что медлить нельзя.

На описи берегов полуострова Аляска и закладке там малой крепостцы настаивал в прошлом году в Охотске Шелихов. Но кто мог предположить тогда, что судно, на котором Баранов шел на Кадьяк, потерпит крушение и новый управитель американских земель компании зиму просидит на затерянном в океане острове? Теперь получалось, что с описью аляскинских берегов они опоздали на год, а отправившись всей ватагой на Кадьяк, потеряют еще год, так как опись аляскинских берегов можно было начинать только с весны, имея достаточно времени до осеннего ледостава. Однако Александр Андреевич отдавал отчет в том, что с опытным капитаном Бочаровым идти к Кадьяку одно, а без него — вовсе другое. Сам-то он только- только начинал мореходную жизнь на новых землях. И сразу же самому ватагу в поход вести? От мысли этой неуютно становилось на душе. Риска он не боялся — не тот был человек, боялся людей загубить. И, не скрывая тревоги, все высказал Бочарову. А ватага была готова к походу. Байдары стояли у берега, был сделан запас воды и провианта, оставалось дать команду и выйти в море.