Иван осторожно вошел в комнату. В сером пушистом свитере, в модных брюках. Нарядился. Готовился к встрече не меньше нас? Он быстро и почти незаметно осматривался, произнося традиционные фразы.

— Здравствуй. Как ты? Все нормально? Как Дима?

Я что-то отвечала ему. Он кивал, продолжая осматриваться. У меня в голове пошли косяком странные мысли. Вероятно, профессиональная привычка сработала? Но показалось, что Иван стал более грамотно говорить, более точно формулировать свои мысли, вообще сильно развился. Чего я, собственно, от него вовсе не ожидала.

Димка подошел ко мне. Быстро укоризненно взглянул, перевел взгляд на отца и нахально заметил:

— А что это вы стоите, как два столба? Может, на кухню пойдем? Чай пить?

Иван хохотнул. Я, наоборот, растерялась. И вдруг засуетилась, засуетилась. Пока Иван не положил мне на плечо тяжелую, горячую руку и не сказал:

— Остынь. Все нормально.

Мы провели милый семейный вечер. Каждый смущался и старался скрыть свое смущение изо всех сил. Болтали о ничего не значащих вещах. Димка рассказывал анекдоты о Жириновском, которые гуляли в подростковой среде. Иван немногословно вспоминал о смешных случаях из своей жизни. За этими разговорами я не углядела, как Иван починил на кухне давно текущий кран. Димка ему помогал с выражением сосредоточенной ответственности на лице. Во время ужина Иван интересовался, собираемся ли мы делать ремонт квартиры? Отвечал ему в основном Димка. Я лишь вставляла какие-то междометия. Плавала в тумане. Все до меня доходило, как до жирафа из старого анекдота. Видимо, не просто было переварить факт присутствия Ивана за нашим столом. Случались моменты, когда начинало казаться, что так было всегда, что каждый вечер мы втроем садимся ужинать, обсуждая проблемы ремонта, финансов, летнего отдыха. Но я трясла головой, и морок отступал, прятался, дожидаясь новой минуты моей душевной слабости.

За чаем стало еще хуже. Яблочный пирог удался, и Димка с Иваном расхваливали его самым бессовестным образом. В результате кусок не лез мне в горло. Я только пила чай. Одну чашку за другой. Самого Ивана обставила, чем немало его удивила. Вообще мне все время хотелось уйти от них в маленькую комнату. Подумать, прийти в себя. Но разве можно постыдно дезертировать, когда напротив переливается серо-синий перламутр его глаз и плещется в уголках его губ усмешка?

Нет, это не был семейный вечер. Парламентские переговоры — вот что это было. Я признала свое поражение, пошла на изрядные уступки. Иван ситуацию отлично понимал, именно потому усмехался. Не понимал он только одного: белый флаг ему навстречу никто пока вывешивать не собирается.

Впрочем, мы спокойно, по-дружески попрощались с ним. Он хлопнул Димку по плечу, обещая заходить почаще. Еще не хватало! Можно подумать, что без «воскресного папы» у нас жизнь будет скучная.

Едва за Иваном закрылась дверь, как я вздохнула с облегчением. Только теперь, когда напряжение спало, почувствовала, что оно цепко держало меня всю вторую половину дня. Посуду решила пока не мыть. Пошла и шлепнулась на диван, блаженно расслабившись.

Димка появился в комнате, торжественно сияя глазами.

— Вот видишь, мам! Совсем не страшно. А ты боялась.

Я слишком устала. И мне было лень объяснять сыну, что боялась я не Ивана. Боялась себя… Весь вечер казалась себе шестнадцатилетней влюбленной девочкой. И эта девочка весь вечер ждала неизвестно чего. Но не признаваться же в своей глупости сыну? Да и мал Димка еще. Не поймет разных тонкостей.

Тонкостей он, конечно, не понимал. Зато просек кое-что другое. Например, свои расширившиеся финансовые возможности. Иван подкинул ему денег на разную мелочевку. Теперь сын дефилировал по квартире и строил грандиозные планы.

— Мам! — кричал он вдруг из кухни, где ни с того ни с сего взялся за мытье посуды. — Давай поедем с ним на машине в Суздаль. Он звал. Говорит: «Там здорово»!

У Ивана, оказывается, была своя машина. Темно-вишневый «жигуль» последней модели. Я и не подозревала. Видела эту машину во дворе. Она появилась недавно. Но с возвращением Ивана как-то не связывала. А Димка знал об этом уже давно.

— Посмотрим, — лениво отзывалась я, точно зная, что никуда ни за какие коврижки с Иваном не поеду. Просто не разрешу себе и все. И тут же помимо моей воли в голове возникала фантастическая картина, как мы втроем едем в Суздаль. В темно-вишневой машине. И по заснеженной дороге. Суздаль — это интересно. Я тоже там никогда не была.

— Мам! — опять кричал Димка, появляясь в комнате с кухонным полотенцем в руках. — А еще он звал нас летом в Крым. Поедем?

Ну, Крым — это уже слишком. И потом, Крым ведь теперь «заграница». Я так и сказала Димке. Думала, он сникнет, обидится на меня. Ничего подобного. Димка ехидно улыбнулся и снисходительно, с отцовскими интонациями заметил:

— Ладно. До лета далеко. Двадцать раз еще передумаешь.

Действительно. До лета надо дожить. А у меня были все основания считать, что не доживу.

Чуть ли не с начала третьей четверти в моем классе пошли ЧП. Одно за другим. Сначала избили Шурика Перепелицына. Из-за Тани Гаврилкиной. Гаврилкина раньше встречалась с Фроловым из параллельного класса. И вдруг переметнулась к Шурику. В Питере они не расцеплялись. Стоило мне отвернуться, эти новоявленные Ромео и Юлия присасывались друг к другу, как пиявки, в полной уверенности, что классная ни ухом, ни рылом… Мне не хотелось оказаться слоном в посудной лавке. И несмотря на то, что подобное поведение претило моей натуре, я была «слепой» и «глухой». Вдруг там и впрямь любовь? Ученички мои были более бестактны. Они широко обсуждали амуры Гаврилкиной. Слухи докатились до Леньки Фролова. А потом он все увидел собственными глазами. Когда же я проявила вполне обоснованное беспокойство, и он, и его дружок Макаров, нахал и грубиян, оба, забыв о своем бандитском имидже, искренно уверяли меня, мол, все в порядке. По их заверениям Гаврилкина сама объяснилась с бывшим кавалером, и конфликт исчерпан. Я и успокоилась немного. По крайней мере, Ленька находится в относительном душевном равновесии. Как бы не так! Фролов, видимо, не сумел перенести Татьяниной измены. Он подключил к этому делу своих взрослых приятелей. Те пришли в школу, на одной из перемен поговорили с Шуриком, после чего скрылись непойманными. Теперь Перепелицын лежал дома с тяжелым сотрясением мозга и сломанным носом. Из ложной гордости отказывался от всего сразу: от лечения в стационаре, от помощи родителей и от посещений друзей. Гаврилкина плакала по вечерам у меня в кабинете. Просила посодействовать. Шурик никого не хотел видеть. Я собралась, поехала к нему. Потом еще раз. И еще. Гаврилкина повеселела. Зато помрачнел наш директор. Ему звонили из 56-го отделения милиции. Жаловались. Родители Перепелицына написали заявление в инспекцию по делам несовершеннолетних. Сам же Шурик о своих приключениях в качестве камикадзе разговаривать отказывался наотрез. Особливо в милиции. Полагаю, не хотел прослыть доносчиком. «А классная руководительница, хулиганка, его поддерживает», — ябедничал какой-то капитан. И мне пришлось неделю доказывать Валерию Петровичу, что у каждого мужчины, пусть даже юного, должно быть чувство чести. И в этом я Перепелицына поддерживаю. Парень должен уважать себя. Уважать за конкретные поступки. Вот Фролова я не поддерживаю. Свидетелей против него у нас и без Шурика хватит. А 56-ое отделение нарушает все законы. Милиция не имеет права таскать Шурика на допросы без родителей или учителей, да еще в таком тяжелом состоянии. Валерий Петрович ничего не стал предпринимать. Я тем временем тихо прижала Леньку Фролова, надавила на него своими методами. И он раскололся, как орех. Выдал своих наемников. Эти истовые поборники справедливости в любви оказались нашими бывшими учениками. Я подкатилась с шоколадкой к секретарю директора Вере Ильиничне. И она, оглядываясь по сторонам, выдала мне из архивов классные журналы за прежние годы. Просила вернуть не позже, чем через два часа. Ха! Найти адреса фроловских дружков и выписать их было делом десяти минут. После чего целый вечер оказался потрачен на громкие скандалы по указанным адресам. Перепелицын несколько дней подряд принимал у себя ходоков, приносивших свои извинения и все почему-то поодиночке.