Вообще это была хорошая дружба. Я столько всего узнала. А одевалась нарядно по совету Лидуси. Только Лидуся и знала о встречах за стройкой. Но относилась к ним скептически:
— И зачем тебе это? Юлик толстый, некрасивый. Очки носит. Если кто про вас узнает — засмеют.
Ну кто, кто мог узнать? Лидуся никому не проболтается. Она в таких делах — кремень. Хоть Юлик ей был неприятен, но она же и сказала мне как-то:
— Что это ты к нему на встречу в драных чулках идешь? И платье надень получше.
— Да он и внимания не обратит. Ему же нужно, чтобы я его слушала.
— Ну, и слушай, — пожала плечами Лидуся. — Только в приличном виде.
Она оказалась права. Юлик красивое платье заметил. Глядя в сторону, неловко пробормотал похвалу мне и моему платью. Мне было приятно. И я стала наряжаться на каждую встречу. Специально. Чтобы услышать от краснеющего Юлика:
— Здоровское платье. Тебе идет.
Никто не замечал, что два раза в неделю я иду в булочную, разряженная, как павлин. Только Иван заметил. Он вообще все за мной замечал, но делал вид, будто его это не касается — демонстрировал равнодушие. Встречая меня, презрительно усмехался. Косился на мои павлиньи перья. Ясно было, заметил. Да я старалась не обращать внимания на его улыбочки. И вот, надо же! Еще Котов глазастым оказался.
Я пристально смотрела на Котова и соображала, можно ли убить человека силой взгляда, как в прошлый раз утверждал Юлик? Не похоже. А жаль! Неплохо бы увидеть, как рухнет подкошенной травинкой дылда Котов. Может, у моего взгляда силы недостаточно? Попробовала еще раз сверкнуть глазами. Котов не падал. И Мирный тоже. И Ремизов. Нет, лично у меня ничего не получалось. Тогда пришлось идти проторенной дорожкой.
— Сам ты мешок с костями! — выпалила я. — А что нарядилась, так это не твоя забота.
— На грубость нарываешься? — хмыкнул Котов. Но договорить не успел. Бум! Это Ремизов не сдержался. Съездил мне прямо в нос. Хорошо съездил. Капитально. На нарядное платье закапали густые красные капли.
— Ах, ты, гад! — завопила я. Не от боли. От обиды за испорченный наряд. Что теперь дома будет?! И кинулась на Ремизова. Била Витьку в нос, в глаз, под дых. Царапалась и кусалась, отбиваясь от Мирного с Котовым. Силы иссякали. И не только у меня. Витька Ремизов уже давно высмаркивал кровь в сторонке. Но еще с двумя пацанами мне никогда бы не справиться.
Я вдруг вспомнила про Айвенго, про Ревекку. Пожалела, что не могу быть такой, как они. И в ту же минуту мне в голову пришла блестящая мысль. Наверное, от отчаяния. Котов был высоким. На полторы головы выше меня, потому я выбрала его. Неожиданно вцепилась ему в уши. Вцепилась крепко. И поджала ноги.
Валерка взвыл. Он меня бил, пихал, пытался разжать мои руки. Сашка Мирный тоже прилагал все усилия. Как бы не так! Мои пальцы свело судорогой. Теперь я и сама не смогла бы их разжать.
— Убери от меня эту дуру, Сашка! — уже плакал Котов.
Только идущие из магазина женщины, усталые и сердитые, с полными авоськами в руках, сумели растащить нас в разные стороны.
Растерзанная и в крови, вернулась я домой. Без хлеба. И без денег. Потеряла их в драке. Тогда отец во второй раз в жизни достал из шкафа свой ремень с широкой солдатской пряжкой.
— Ну, хватит. Мое терпение лопнуло.
Я испуганно смотрела на отца. Первая порка до сих пор помнилась очень отчетливо.
— Папа, за что?
— Во-первых, ты потеряла деньги. Во-вторых, испортила новое праздничное платье. А, в-третьих, сколько можно драться?
Отец спокойно объяснял. И спокойно примерял ремень к руке.
— Но Витька меня первый ударил! Он всегда ко мне пристает. Спроси у Никиты.
— А что Никита? — вскинул брови отец. — Никита — мальчик, а не дерется никогда.
Это правда. Никита никогда не дрался. Он умел так посмотреть на желающих помахать кулаками, что они расступались. Да и на улице мой брат почти не бывал. Кажется, прекрасная наука физика захватила его целиком. На нашем письменном столе лежали вузовские учебники, громоздились ободранные коробки с приборами, магнитами. Из ящиков то и дело выпадали разных размеров паяльники. По вечерам в комнате невозможно было дышать — пахло канифолью и разной подобной дрянью.
Никите некогда было драться. А мне было когда. Свободного времени — вагон и маленькая тележка. Что поделать, если у меня нет никаких увлечений, кроме книг? И если я не умела уничтожать своих врагов одним взглядом?
— Папа! Я больше не буду!
— Ну, уж нет, — хмыкнул он.
Я хотела расплакаться. Но опять вспомнила про Ревекку. Насупилась. Пусть порет, переживу как-нибудь.
И правда. Перенесла наказание без криков и слез, только губы кусала. Да и отец не увлекался на этот раз. Был спокоен. Убирая ремень в шкаф, заметил как бы мимоходом:
— Надеюсь, и ты нос расквасила этому Ремизову.
Положим, что и расквасила. А разве он от этого драться перестанет? Вот если бы Никита за меня заступился! И вечером, ложась спать, я пооткровенничала с ним. Надеялась, он окажет братскую помощь. Однако, реакция Никиты оказалась не такой, как я рассчитывала. Его возмутило поведение отца, а не Витьки Ремизова со товарищи. Про Витьку он сказал так:
— Если ты хочешь Ремизова проучить, тебе надо к Ивану обращаться. Иван у нас морды бить мастер. А я об этого малахольного руки пачкать не буду.
— А кто просит Витьке морду бить? — обиделась я. — Но поговорить-то с ним ты можешь?
— По…гово…рить? — сладко зевнул Никита и повернулся на другой бок. — Поговорить могу…
Он закутался с головой в одеяло и тут же уснул. Всегда так спал — закутавшись. И как только не задыхался под одеялом?
Он уснул, а у меня никак не получалось. Выходит, чтобы набить Ремизову его нахальную рожу, надо просить Ивана. Ну, да! Будет он за меня заступаться! Как же! Держи карман шире! Он всю весну и все лето не смотрел в мою сторону. Только в конце августа заметил мое существование. Из-за того, что два раза в неделю я фигуряла в лучших нарядах.
Перед глазами вдруг встало лицо Ивана. Так ярко, так отчетливо. Нет, он, конечно, заступится, он за всех заступается. За всех несправедливо обиженных. Просто Робин Гуд какой-то. Но вот я… Я не смогу его попросить. И Шурочка Горячева… Они уже два раза вместе в кино ходили. Если бы я была большой и такой же красивой, как Шурочка, тогда бы попросила. А так… Так не могу. Особенно после истории с пуговицей. Пусть уж лучше Никита с Ремизовым поговорит. А было бы хорошо, если бы и я с Иваном в кино пошла… Мысли мои начали путаться. Я незаметно заснула.
Ночью мне снились короткие кудряшки и розовое личико Шурочки Горячевой, которую все почему-то называли Ровеной. На мне же был надет грязный мешок с прорезями для головы и рук. Распущенные косы были спутаны и еще больше запутывались на ветру. Я стояла под палящим солнцем на выжженной, растрескавшейся земле. Стояла босиком, ногам было горячо. Хотелось пить. Но я стояла как истукан и смотрела на красивого всадника в доспехах, мчавшегося вдаль. У всадника были серо-синие перламутровые глаза, и нахальная усмешка плескалась в уголках губ. Он только раз обернулся и махнул рукой. Надо было кричать, просить, чтобы вернулся. Он бы тогда точно вернулся Но голос у меня пропал. И не нашлось сил даже рукой пошевелить.
Я проснулась от собственного плача. Ревела навзрыд. Наверное, от дурацкого сна, понять который оказалась не в силах. За окном гремела гроза. Лил проливной дождь. Его шум немного успокаивал. Но заснуть я так больше и не смогла. До утра прометалась в горячей, влажной постели.
Утром долго разглядывала в зеркало свой распухший нос и заплывший глаз. Про царапины на щеке старалась даже не вспоминать. Ну, как, скажите, с таким лицом в школу идти? Лучше отсидеться дома — прогулять и все. Я бы и прогуляла. Никита не дал. Чуть не за руку в школу потащил.
— Ничего, — смеялся, — потерпишь!
Невеселое получалось утро. Еще в школе чего только не наслушаюсь.
По дороге нас нагнал Иван. Я совсем повесила нос. Опустила голову и покорно плелась за Никитой. И почему мечты никогда не похожи на жизнь? Мы с Иваном целых полгода рядом не стояли. И нате вам… Такой позор!
