— Весь мир? Неужели?.. — Чернов снизил тон, но зато добавил издёвки: ну, раздражала его высокопарность Хранителя — во-первых, и полная, на его взгляд, сказочная чушь, которая хороша в легендах и мифах, в той же Книге Пути или в Библии, например, но абсолютно противопоказанная реальному бытию, которое окружало и Чернова, и Кармеля, и мальчишку, который сейчас бегал по домам и сообщал «иным», что Бегун взял Силу.

И опять Кармель остался спокоен, не обратил внимания на тон Бегуна.

— Про весь — не скажу. Откуда-то эти чудовища явились к нам — значит, есть остальной мир. Земля велика… Но я имею в виду Междугорье, где мы жили, и Загорье, где жили — а может, и живут ещё! — люди Ветра, и течение пеки Тал, где обитает народ Гиптов, и землю за Тёплым морем, где живут Парфы… Мы знаем их, мы дружим с ними. А есть и другие, которые тоже путешествуют к нам, хотя и обитают далеко на востоке.

— Книга Пути, как я понял, — Чернов снизил тон, устыдился — рассказывает только об истории народа Гананского…

— Не так, — не согласился Кармель. — Она рассказывает о нашем народе, но мудрость её — общая для всех. Книга Пути хранится у нас, но в каждом народе есть свой Хранитель, который получает знания от наших Хранителей.

— Это понятно, Кармель, свой Путь есть у каждого народа, а законы Путей — едины.

— Едины для тех народов, что и сегодня живут где-то рядом? Может быть, за Красными горами?

Кармель улыбнулся — открыто, радостно.

— Вот видишь, ты начинаешь вспоминать… В Книге сказано: «И когда вокруг Вефиля выросли горы, Бегун сказал: „Это хорошее место. Я здесь был однажды. Красные горы окружают землю, богатую добром. Пусть мальчик выйдет и скажет, не конец ли это Пути?“ И вышел мальчик и сказал: „Да, мы останемся здесь“. И тогда Бегун подошёл к каждому, кто был с ним в Пути, и обнял каждого, и посмотрел каждому в глаза, возвращая взятую в Путь Силу, и сказал: „Когда придёт срок, я вернусь“. И ушёл. А народ остался у подножия Красных гор и стал жить и ждать Бегуна…» Ты оказался прав, Бегун: здесь живут добрые люди. Мы обмениваемся с ними плодами наших трудов. Совсем недалеко от Вефиля, всего на Расстоянии одного и ещё половинки времени пешего хода, есть большой город по имени Панкарбо. В нём обитают горячие по крови, но хорошие и смелые люди. Они нам отдают ткани, крепкое железо для плугов и ножей, а мы научили их сажать виноград и делать вино. И дальше есть другие города, где живут такие же люди, мы тоже туда доходим, хотя и нечасто: дорога трудна, гориста. И они бывают у нас. Здесь можно жить, Бегун. Но мы хотим вернуться домой…

Мелькнула догадка, которую Чернов немедленно попробовал зафиксировать и прояснить.

— А как они называют себя, ваши соседи?

— Бастарос или, иногда, сегурос.

Bastar — «достаточный» с испанского, вероятно, в местном контексте — «самодостаточный», поскольку seguro de si в переводе с испанского означает «уверенный в себе». Испанцы или всё же баски — соседи вефильцев. Вот откуда баскские слова в языке…

— А до моря вы никогда не доходили? — вопрос на засыпку.

Интересно — на чью? Кармеля или Чернова?

— Большая вода? — переспросил Кармель.

Это прозвучало буквально: гадол карим. И переспросил:

— Map?.. Нет, это очень далеко, пешком невозможно. Бастарос бывают там, но у них есть лошади и повозки.

— Так поменяли бы их на что-нибудь, и у вас появились бы лошади. Знаешь, Кармель, лошадь тоже умеет рожать маленьких лошадей, а повозку несложно построить, если у вас есть род древоделов.

Кармель упрямо не желал слышать ни издёвки, ни даже лёгкой иронии.

— Да, мы могли бы. Но разве кому-то из нас дозволено было отлучаться из Вефиля так надолго? Мы ведь ждали тебя, Бегун, каждый восход — всё это бесконечно длинное время. И ты застал в городе всех до одного, и все до одного встанут на Путь позади тебя… Так что дело за тобой, Бегун. Ищи Путь.

— Разве я против? — задал Чернов вполне риторический вопрос. И добавил ещё один — тоже риторический: — Только ни ты, ни даже я незнаем пока, где он начинается. Так, Хранитель?

— Так, — согласился Кармель. Поинтересовался: — Ты это к чему?

— А к тому, — беспечно сказал Чернов, — что мне надо побывать в Панкарбо. Сегодня. Сейчас. Пока солнце не встало прямо над головой.

— Зачем? — откровенно испугался Кармель.

— Не знаю, — искренне ответил Чернов.

Он и вправду не ведал: то ли ему хотелось вырваться из сонной лени и тишины Вефиля, хоть на полдня да вырваться; то ли интересно было увидеть древний испанский или баскский городишко; а то ли — и это, по-видимому, и было истиной! — что-то (или кто-то) тянуло его прочь из Вефиля, за городскую стену. То ли Путь мог начаться только вне города, то ли что-то (или кто-то) подсказывало ему: двигайся, двигайся, тебя переполняет до краёв налитая чужая сила, трать её, расплёскивай… Короче, не до анализа ему сейчас было!

— Не знаю, — повторил он. — Но знаю: надо.

И Кармель поверил.

— Мне пойти с тобой? Или дать провожатого?

— Ты забыл, что я — Бегун, — усмехнулся Чернов. — Укажи мне направление, и я побегу.

— Хорошо, — почему-то с мистическим ужасом согласился Кармель. — Это просто. Из городских ворот по дороге, которая привела тебя к нам. Никуда не сворачивая.

Занятно, подумал Чернов. Поверни я назад, когда провалился в прореху, попал бы не в Вефиль, а в Панкарбо. А там, вероятно, Бегун никому не нужен. Судьба…

— Не волнуйся, — сказал он Кармелю. — Я вернусь.

— Я знаю, — ответил Кармель. — В Книге сказано: «И он каждый восход убегал и возвращался, и сначала ничего не происходило, а потом стали возникать чужие Пути».

— Тем более, — подтвердил Чернов. — Полтора времени, говоришь? Мне хватит трёх четвертей…

И рванул. Силы было — как раз на марафонскую дистанцию.

Дорога шла параллельно горам, иногда чуть поднимаясь, иногда спускаясь, но в целом маршрут Чернову сложным не казался. Бегали, бывало, и покруче. Вопреки опасениям, нестись рысью по сильно пересечённой местности в рубахе до колен и довольно просторных панталонах оказалось удобно и, главное, куда менее жарко, чем в зимнем спортивном костюме. Рубаха, надетая на голое тело, парусила, хорошо продувалась. Конечно, рекордов в таком одеянии не поставишь, но Чернов на рекорд и не замахивался, бежал себе ровно и мощно, дышал, что твой локомотив, легко ему было, сила — то ли своя, то ли всё же одолженная у народа Гананскогр! — требовала выхода, а хороший бег для Чернова всегда был выходом в любой ситуации. Нынешняя ситуация настойчиво позвала его в баскский — или всё же испанский? — город Панкарбо, где обитают «уверенные в себе», а зачем позвала — Чернов ответить не мог. Но селезёнкой чувствовал — надо!

С ним такое случалось в прежней жизни, в смысле, в той же самой, конечно, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, но — до провала в прореху. Иначе — в Российской Федерации двадцать первого века по Рождеству Христову. А что случалось? Ну вот, к примеру, просыпается он с осознанным, но непонятным желанием съездить в подмосковный посёлок Голицыно, куда перебрались скоротать свой век родители — тогда ещё живые и сравнительно здоровые. Прыгает в пока не угнанный автомобиль, едет, добирается до дачи и понимает: как же он вовремя! У матери прихватило сердце, до «скорой» не докричаться — мобильники в Россию ещё не пришли, — врачей по соседству нет, и личных машин нет: посёлок небогатый. Перехватывает отца, спешащего к шоссе за «леваком», грузят маму в «жигулёнок», везут в Апрелевку, в больницу — успевают, слава богу! Мама потом спрашивала:

— Как ты догадался, сынок?

Отвечал:

— Селезёнка ёкнула, я и рванул.

И это — чистая правда.

Впрочем, однажды селезёнка промолчала, и мама умерла. Ночью. Во сне…

Но подобных описанному случаев — большего или меньшего калибра! — хватало в его жизни, и сегодня, целенаправленно руля в город Панкарбо, он не без любопытства думал: что его ждёт на сей раз? Событие? Человек?.. Не жажда же этнографических знаний его туда потащила, в самом деле…