Советское правительство было удовлетворено встречей в Москве. В своих мемуарах Новиков пишет, что «принципиальная и твердая позиция Советского правительства», продемонстрированная на встрече в Лондоне, «заставила западные державы отказаться от тактики лобового нажима и искать взаимоприемлемые решения по важнейшим вопросам послевоенного периода»{802}.[196] Этот новый подход, считал он, проявился и на московской встрече. Бирнс согласился признать болгарское и румынское правительства в обмен на символические изменения в их составе; он также согласился на учреждение беззубого Союзного Совета по Японии, в котором был бы представлен Советский Союз. Бирнсу не удалось получить заверения от Советского Союза о выводе войск из Северного Ирана, который он оккупировал во время войны, или выяснить советские намерения в отношении Турции. Сталин написал Трумэну, что он удовлетворен результатами встречи{803}.
Трумэн не разделял сталинского удовлетворения. Он был раздражен тем, что Бирнс не информировал его о ходе переговоров, и недоволен самими результатами встречи. Бирнс, писал он в своих мемуарах, «самостоятельно решил изменить внешнюю политику Соединенных Штатов в направлении, с которым я не мог и не собирался согласиться»{804}. 5 января 1946 г. он написал Бирнсу жесткое письмо, упрекая его и выражая недовольство советской позицией. Он настаивал, чтобы правительства Румынии и Болгарии не были признаны до радикального изменения их состава; он считал грубым нарушением то, что Советский Союз не вывел свои войска из Ирана и подстрекал к восстанию в этой стране; он был убежден, что Советский Союз намерен вторгнуться в Турцию и захватить черноморские проливы. «Если Россия не натолкнется на железный кулак и жесткий язык, развернется новая война», — писал он. «Я устал, — подытожил он, — нянчиться с русскими»{805}.
Твердая позиция Трумэна отражает сдвиг в американском официальном мнении. В Вашингтоне росла неудовлетворенность отношениями с Советским Союзом, и там были озадачены нежеланием Советского Союза сотрудничать на американских условиях, особенно ввиду американской атомной монополии{806}. В феврале 1946 г., после речи Сталина в Большом театре, в Вашингтон пришла длинная телеграмма от Джорджа Кеннана. Советский Союз, верный своей природе, писал Кеннан, «фанатично предан» идее невозможности постоянного modus vivendi[197] с Соединенными Штатами и считает, что его мощь может быть гарантирована только в случае разрушения внутренней гармонии американского общества и подрыва международного авторитета Соединенных Штатов. Эта телеграмма отвечала на вопрос, который занимал трумэновскую администрацию: почему так трудно иметь дело с Советским Союзом? Причины коренились в самой природе Советского Союза, а не в американской политике. Телеграмма весьма красноречиво выражала точку зрения, которая начала формироваться в Вашингтоне{807}.[198]
Новиков заметил, что политическая атмосфера в Вашингтоне ухудшилась, когда он в феврале 1946 г. вернулся туда из Москвы. Она стала еще напряженнее, с его точки зрения, после речи Черчилля о «железном занавесе», произнесенной 5 марта{808}. Именно в этот момент возник серьезный кризис в советско-американских отношениях. В 1942 г. Советский Союз и Великобритания разместили свои войска в Иране, чтобы воспрепятствовать захвату Ирана немцами. В конце 1945 г. Вашингтон и Лондон начали беспокоиться о том, что Советский Союз может не вывести свои войска из Северного Ирана, как было оговорено в 1943 г. в Тегеране и в сентябре 1945 г. на лондонской встрече министров иностранных дел{809}.
Крайний срок для вывода советских войск был 2 марта 1946 г. В тот момент советские войска все еще находились в Иране, и Вашингтон боялся, что Сталин намерен аннексировать Иранский Азербайджан. Соединенные Штаты уже ясно выразили советскому правительству свою озабоченность и поддержали твердую иранскую позицию на переговорах с Москвой. Теперь Бирнс послал в Москву жесткую ноту и, когда ответа не последовало, опубликовал ее. Москва сразу же пообещала вывести свои войска к началу мая. Трумэн позднее вспоминал, что он выдвинул атомный ультиматум, и утверждал, что именно это вынудило Советский Союз вывести свои войска из Ирана. Однако это было не так. Трумэновская администрация не предъявляла ультиматума, тем более атомного. Однако она предприняла твердые и умелые дипломатические шаги, которые разрешили кризис{810}.
Февраль и март 1946 г. являются поворотными в американской политике в отношении Советского Союза. Американская позиция стала более жесткой, так что теперь сотрудничество и согласие оказались менее достижимыми. Не атомная бомба вызвала ухудшение отношений. И до Хиросимы между Советским Союзом и его западными союзниками существовали серьезные расхождения. Тем не менее именно неудача Лондонской конференции, которая проходила под знаком бомбы, стала важным моментом в срыве сотрудничества. Бирнс чувствовал, что бомба позволит ему занять твердую и требовательную позицию в Лондоне; Молотов же явно считал, что именно бомба заставляет Советский Союз занять в ответ такую же позицию. Атомная дипломатия — надежда с одной стороны, страх, что бомба окажется мощным политическим инструментом, с другой — определила неудачу лондонской конференции и резкое ухудшение советско-американских отношений.
III
24 января 1946 г. Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций приняла резолюцию, учреждающую Комиссию по атомной энергии. В соответствии с соглашением, достигнутым в Москве, Комиссия должна была давать рекомендации по обмену основной научной информацией, по контролю за атомной энергией для обеспечения ее использования в мирных целях, по уничтожению атомного оружия и «по эффективным мерам инспекции и другим способам защиты участвующих государств от опасности нарушений и уклонений»{811}.
Бирнс назначил Дина Ачесона, заместителя Государственного секретаря, главой комитета советников по выработке американской позиции. Ачесон, в свою очередь, учредил бюро консультантов во главе с Дэвидом Лилиенталем, председателем Агентства долины Теннесси.[199] Доклад Ачесона — Лилиенталя, как его называют, был быстро составлен и опубликован в марте с предисловием Бирнса{812}. Доминирующее влияние при подготовке этого доклада оказал Оппенгеймер, который ушел в отставку с поста директора Лос-Аламосской лаборатории и был членом бюро Лилиенталя{813}. Основная идея доклада состояла в передаче всех опасных работ под наблюдение международного агентства, тогда как более безопасная деятельность, например научные исследования и мирное использование атомной энергии, должны были оставаться под контролем отдельных стран. Доклад определял как опасную любую деятельность, которая приводила бы к решению «одной из трех главных проблем производства атомного оружия»: снабжение сырьем, производство плутония и урана-235 нужного количества и качества, использование этих материалов для изготовления атомного оружия{814}. Международному агентству предоставлялось бы управление всей опасной деятельностью: контроль за мировой добычей урана и тория; проектирование и эксплуатация реакторов и заводов по разделению изотопов; лицензирование и инспекция этих работ в отдельных странах.
