Следы на снегу замело. Замок на месте. Он попал в аварию? Заблудился?
Я выпиваю чашку горячей воды, прежде чем моя голова прояснятся. Две таблетки снотворного, очевидно, были ошибкой, потому, что я только сейчас поняла, что бело- молочная сучка с его ноутбуком пропала. Так же, как и мешки с мусором, и одежда.
Он вернется. Он должен.
В два я включаю телевизор и начинаю вязать, петля за петлей, туда-сюда, спутывая все, пока на вязке не появляется множество узлов. Я вяжу вечер. Я вяжу причины для того, чтоб он мог вернуться. Вяжу, извиняясь перед Эммой. Вяжу узлы злости за каждую ошибку которую я когда-либо совершала, вывязываю влажные, ужасные шрамы. Я вяжу закат. Засыпаю.
Когда я просыпаюсь, вокруг темно, я тянусь к выключателю. Встаю, чтоб пописать. Я возвращаюсь, замечая кусочек бумаги, лежащий под кошельком. Открыв записку, я вижу ключ внутри.
Л –
Я знаю, что ты убегаешь, это в твоих глазах я знаю, что ты предаешь значение своим видениям. Справься с ними.
Ты можешь ненавидеть меня за то, что я украл твои деньги, но не за то, что я оставил тебя. Твоя семья хочет помочь. Они любят тебя.
Не правильно убегать от помощи. Мир тебе.
Э
P.S. Ключ открывает мотель. Автомат с едой тоже. Только не ешь сырные крекеры. Они старше тебя.
Он оставил для меня двадцатидолларовую банкноту. Наверное, чтоб заплатить за такси. Снова идет снег. Я съедаю еще две таблетки, и мое сознание заполняет белым светом.
060.00
Они говорят «Съешь это, Лиа. Съешь это, ну съешь хотя бы маленький кусочек.
Пожалуйста»
Вороны преследуют меня, крылья, бесшумно движутся, голодные желтые глаза нацелены на мою мягкую плоть. Они кружатся вокруг меня рез, дважды, три раза, когти, царапают каменный пол церкви.
Мое тело.
Моя комната мотеля. Одиночество.
Они едят. Они клюют меня своими клювами, отхватывая мясо — один от моей голени, другой от внутренней части моего локтя — тащат мясо, срывая его с костей и улетают с их сокровищем.
061.00
Проходит несколько часов, или дней, или недель, прежде чем я возвращаюсь в кровать, стоящую в 115-ой комнате после всех своих видений. Я не могу сказать, сколько времени прошло. Я не помню, сколько таблеток я приняла.
Все болит. Черви вгрызаются в мои шрамы, пробираясь к уставам, дальше, к моим уродливым костям. Мое сердце бьется быстро, словно бегущий кролик, а потом замирает, чтобы пережить зиму. Если бы у меня был нож, я бы порезалась достаточно глубоко для
того, чтоб прекратить все это. У меня даже нет пластиковой вилки. Я поднимаю спицы.
Я должна.
Если я действительно хочу умереть, прямо сейчас, в эту минуту, в этом
пустом месте, я должна нанести удар себе в вену; их достаточно увидеть. Я должна пойти на улицу, туда, где снежная буря заметает все белыми крошками, лечь на снег и позволить кровь. Гипотермия и потеря крови, я засну, как спящая красавица, уколовшаяся иголкой. Я смогу. Я должна.
Паук свисает с абажура. Она качается, подвигаясь ко мне, бегая по моему лицу и приземляясь на спинку кровати. Она танцует поток в месте и раскачивается вперед-назад. Сновасноваснова. Играет своими маленькими лапками, разрешающими темноту, как черные ножи. Ее паутина растет, миллиметр за миллиметром. Каждый новый слой, как новый, сделанный шаг. Сначала сверху вниз, потом по сторонам. Она соединяет паутинки.
Больше шелка, сильнее натяжение ее нитки, гораздо больше место, которое можно заполнить, мир, сотканный из ее внутренностей.
Если бы у меня были ножки леди-паучка, я бы сплела свое небо, в котором звезды выстроились бы в ряд. Матрасы всегда привязывали хорошо, и они никогда не слетали с креплений, и никогда не падали на ветровое стекло. Луна бы поднялась выше винно-темного моря, она бы дарила детей только девушкам и их любимым музыкантам, которые молили об этом достаточно долго. Потерянным девочкам не понадобились компасы и карты. Они бы нашли крошки печенья на лесных тропинках, по которым смогли бы найти обратную дорогу домой.
Они бы никогда не засыпали в алюминиевых коробках с белыми накидками до того момента, пока бы не превратились в дряхлых бабушек, действительно готовых к дороге.
Паук вздыхает и спокойно напевает что-то себе под нос.
Меня зовут Лиа. Моя мама – Хлоя, папа – Дэвид. У меня есть сестра Эмма. И Дженнифер.Моямамаможетвскрытьгруднуюклетку незнакомцаипочинитьего сломанное сердце, но она не знает, какая музыка мне нравится. Мой папа думает, что мне одиннадцать.
Его жена выполняет свои обещания. Она подарила мне сестру, которая ждет, когда я вернусь домой и поиграю с ней.
Я стягиваю свои кости с постели, и тащу их к окну. Я дергаю за веревочку, поднимающую занавески. Солнце над горизонтом. Я не знаю, с какой стороны юг. Я даже не
могу сказать, сумерки сейчас или рассвет. Я сажусь снова.
В зеркале отражается блестящий снег, его видно сквозь окно. Я не вижу себя в отражении. Я не здесь. Или не там. Я закрываю глаза, а затем снова открываю их. Ничего не меняется.
Поворачиваю голову, слыша, как пузырьки воздуха булькают в воде. Мои легкие. Я все еще могу дышать. Это хороший знак.
Есть шанс, что я даже захочу жить, после того, как немного посплю.
062.00
Я просыпаюсь в темноте.
Время застревает в патоке, патока выливается в тарелку, в которой обычно смешивают компоненты. Зеркало показывает темную внешнюю сторону ночи. Солнце спряталось, не показываясь.
Я все еще в мотеле. В 115-ой комнате. Парень-монстр исчез. Беру телефон. Сети нет. Мотель спит – закрытый на зимний сезон. Мои руки отталкивают одеяло, и ноги сами спускаются на пол. Они не ждут меня, чтоб принять решение. Они просто идут. Мы идем.
Холод циркулирует вокруг моих лодыжек, жаждая утянуть меня на землю. Требуется месяц, чтобы найти мой жакет. Год, чтобы зашнуровать мои ботинки.
Взять вязание. Взять кошелек. Взять ключи.
Мое сердце дрожит, на одежде капелька клюквенного соуса. Шаг назад.
Снег прекратился. Полумесяц висит высоко в небе, звезды потирают руки, скрепят зубами. Ледяной ветер ледника проникает в места между моими ребрами и крошечные трещины в моих костях. У меня не слишком много времени.
Я иду к рецепшену. Дверь номер 113 открыта. Я включаю свет.
Нет.
Так не может быть. Все такое молчаливое. Все вокруг замерзло.
Нет Да.
