«Они нет, а твои родители будут»
«Мои родители не знают, что я была здесь. Я не говорила им, где ты работаешь, и где я тебя встретила»
Он берет колоду карт со стола и перетасовывает их, подбрасывая. Парочка случайно падает на пол.
«У меня плохое предчувствие»
Он выгонит меня, мне придется позвонить им, они волновались слишком долго, и сразу отвезут меня в лечебницу, где окна закрашены, и я никогда не узнаю, ночь или день сейчас. Они будут держать меня там, пока я не забуду своего имени потому, что после этого все потеряет свою значимость.
Дождь снова течет из глаз «Пожалуйста»
«Нет, не делай этого. Прекрати плакать. Прекрати. Я ненавижу, когда девушки плачут» он идет в туалет и приносит оттуда рулон бумаги «Возьми»
Я промачиваю глаза и сморкаюсь, но слезы все еще текут с глаз.
«Что произошло?» Он становится на колени у кровати, таким образом, мы с ним находимся на одном уровне. «Что, черт возьми, продолжается?»
«Я очень влипла» шепчу «Очень-очень»
«Ты беременна? Куришь крэк? Ограбила банк? Убила кого-то?»
«Я покажу тебе»
Я медленно сажусь, снимаю свой свитер, рубашку, и остаюсь в длинной майке. Когда я хочу снять последнюю, он останавливает меня.
«Нет, стой. Этого не будет. Подожди, там кровь?»
Я снимаю свою кофточку, вздрагивая. «Помоги мне встать» Он позволяет мне облокачиваться на его руку. Я стою, считая до десяти и удостоверяясь, что я не собираюсь падать в обморок, а затем разворачиваю бандажи, позволяя марле падать на землю.
Его глаза бродят по шрамам и стежкам, зашитым врачами. Они выглядят, как разорванные провода. Синяки, появившиеся у моих тонких костей, окрашены в цвета заката. Он не видит талию, бедра или грудь. Он видит кошмар.
«Что случилось?» шепчет он.
«Я упала с края карты» я натягиваю майку. Она мягче, чем бандаж.
«Моя сестра увидела, как я сделала это. Ее зовут Эмма. Он а из тех, кто играет в футбол даже ненавидя это. Ей девять и она очень сильно любит меня» я запинаюсь, ожидая, пока голос вернется «И я испортила ее психику на всю оставшуюся жизнь. Я не могу быть тут. Я сделала больно слишком многим людям»
Снег бесшумно падает вниз, каждая новая невесомая снежинка падает на другую, находя покой, пока их не станет слишком много для того, чтоб проломить крышу.
«Можно мне прикоснуться к твоей руке?» спрашивает он.
Он берет мою правую руку, и пощупывает ее, протискивая свой большой палец между лучевой и локтевой костью. Он ощупывает мои локти, а затем, сделав кольцо из пальцев, касается моей руки, трогая мышцы. Пальцы слишком легко обхватывают мою руку.
«Сколько ты весишь?»
«Не достаточно» я фыркаю «Слишком много» я подавляю плач «Я не могу сказать»
«Оденься» он протягивает мне рубашку «Ты можешь поехать со мной, если выполнишь парочку условий»
«Каких?» я просовываю руки и голову в водолазку, и натягиваю рубашку.
«Ты будешь есть. Есть достаточно, чтоб не умереть и не терять сознание»
«Это достаточно честно»
«Второе. Ты позвонишь родителям. Скажешь, что ты в порядке»
«Нет. Я не могу заговорить с ними»
«Если ты не позвонишь, ты не поедешь»
«Как часто ты звонишь своей семье?»
«У меня нет семьи» его лицо мрачнеет.
«Ты говорил, что твой отец был придурком, но ты любил мать»
«Я врал. Я вылупился из яйца и воспитал себя сам» Ветер пускается снова, бросая снег в окна мотеля.
«Ты говорил, что больше не будешь врать»
Он смотрит на пустую стену позади меня «Ты хочешь знать правду?»
«Да»
Элайджа поднимает трикотажную ткань моей рубашки, большим пальцем растирая мягкую ткань «Моя мама умерла, когда мне было пятнадцать. Мой папа всегда бил меня. Последний раз он избил меня неделю назад, и вышвырнул потому, что я защищался. Это лучшее, что он для меня сделал»
«О» единственное, что я могу сказать.
«Я не вру» говорит он, его взгляд каменный и холодный «Если ты не позвонишь им сейчас же, я позвоню копам, и тебя отвезут домой, как преступницу»
Я оставляю сообщение на автоответчике матери, у нас дома, зная, что пройдет немного времени, прежде чем она получит его. Я говорю ей, что я в порядке, и что позвоню ей позже, что я с другом.
Элайджа находит какой-то рождественский фильм по телевизору. Мы смотрим его в тишине. Он съедает два кусочка пиццы, и смотрит на меня. Я ем несколько корочек.
Два часа спустя с двумя таблетками снотворного я засыпаю. Никакой Кеси в моей голове. Никакого запаха жженого сахара в носу. Никаких ножей, замков, и теней, гнездящихся в углах. На моем животе крошки пиццы, и я даже не хочу стряхнуть их.
Я просыпаюсь дважды. Первый раз в полвторого ночи. Мне снится горячий душ. Ручка душа такая теплая, что я роняю ее в ванную. Я открываю глаза. Таблетки сделали мою голову слишком тяжелой для того, чтоб просто поднять ее с подушки.
Элайджа сидит за маленьким столом у окна, в его зубах сигарета, мигающие огни работающего телевизора освещают его лицо. Он тасует карды раз, второй, третий.
Подбрасывает. Кладет на стол и тасует снова. Раз, второй, третий. Рукава его рубашки закатаны до локтя. Татуировка человека/монстра на его предплечье пылает ярче, чем кончик сигареты. Дым идет с его кожи, и вот его голова уже окутана им, как будто она горит. Элайджа становится монстром во плоти, или это монстр становится им; картинки сменяются так быстро, как карты, лежащие на столе: движение, движение, движение.
Мои глаза заполняет темнота.
Когда я просыпаюсь во второй раз, солнце светит сквозь занавески. Он ушел.
059.00
Я открываю занавески. Снег перед Эль Камино покрыт следами, как будто ему пришлось прочистить его, по крайней мере, дважды, прежде чем уехать. Кажется, что его машина застревала. Я должна была услышать визг шин, или рычание двигателя. Я бы услышала, если бы не взяла вторую таблетку. Он не ушел. Наверное, он поехал на заправку, или за завтраком. Мы поговорили об этом прошлой ночью. Я готова поспорить, что съела
половину багета и возможно, йогурт.
Я возвращаюсь под одеяло, пахнущее сигаретами, и сворачиваюсь, засыпая.
***
Час дня. Я думаю, уже наступило Рождество.
