С другой стороны, все эти разнообразные факты относительно положений или перемещений не имели ровно никакого значения. Единственное, что следовало учесть, это то, что Мария не могла видеть, как он проезжал через холмистые луга, иначе он сам бы ее заметил, тем более что они ехали, конечно же, во взаимообратных направлениях. Единственной целью его рассуждений было объяснить, почему они не состыковались даже тогда, когда Матиас стоял посреди шоссе рядом с засохшим жабьим трупиком – там, где эта встреча, однако, не была столь уж неизбежна. Кроме того, стремление доказать, что они не встретились только потому, что в это время он дожидался на ферме Мареков, ни к чему бы не привело.

В глазах всех гораздо правдоподобнее выглядело бы, если бы в первый раз Мария Ледюк обогнала коммивояжера задолго до поворота, когда он демонстрировал свой товар в каком-нибудь другом доме – например, на мельнице. Те несколько минут, которые Матиас провел на ферме Мареков, вкупе с его переездами туда и обратно по проселочной дороге, на деле оказывались недостаточными для того, чтобы девушка в поисках своей младшей сестры могла осмотреть все закоулки скалистого побережья.

Матиас не ездил на эту ферму – это так, – однако его беседа со старухой на перекрестке, похоже, длилась еще меньше. Решение с мельницей, бесспорно, было бы более приемлемым.

К сожалению, было по крайней мере две причины, по которым его тоже приходилось отвергнуть как совершенно ложное; одна из них состояла в том, что коммивояжер не заезжал на мельницу, равно как и на ферму.

Кроме того, в качестве второй причины следовало предположить, что на поиски у Марии ушло только то время, которое потребовалось, чтобы продать одну пару часов – у перекрестка, – починить новый велосипед, найти различия между кожей лягушки и кожей жабы, снова увидеть неподвижный глаз чайки в изменчивых контурах облаков, проследить за движением усиков муравья, ползающего в пыли.

Матиас решил вспомнить все свои перемещения, начиная от табачного кафе-гаража, откуда он поехал на взятом напрокат велосипеде. Это было в одиннадцать десять или в одиннадцать с четвертью. Восстановить затем хронологию его остановок не представляло особой трудности; чего нельзя сказать о продолжительности каждой из них, на что он, к сожалению, не обратил внимания. Что же касается длительности переездов между остановками, то они нисколько не влияли на его расчеты, так как расстояние от поселка до маяка не превышало четырех километров – то есть в целом чуть больше четверти часа.

Для начала можно было принять за время первой остановки одиннадцать часов пятнадцать минут ровно, так как дорога до нее почти не заняла времени.

Речь шла о последнем доме на выезде из поселка. Мадам Ледюк открыла ему почти сразу же. Сначала все происходило очень быстро: брат, который работает в пароходной компании, наручные часы по ценам вне конкуренции, коридор, разделяющий дом посередине, дверь направо, просторная кухня, овальный стол в центре кухни, клеенчатая скатерть в ярких цветочках, нажатие пальцев на замок чемодана, откидывающаяся крышка, черный ежедневник, рекламные проспекты, прямоугольная рамка, стоящая на буфете, подставка из блестящего металла, фотография, спускающаяся тропинка, ложбинка над обрывом – укрытая от ветра, потайная, тихая, как будто отгороженная от внешнего мира самыми толстыми стенами… как будто самыми толстыми стенами… овальный стол в центре кухни, клеенчатая скатерть в ярких цветочках, нажатие пальцев на замок, откидывающаяся, словно на пружине, крышка, черный ежедневник, рекламные проспекты, рамка из блестящего металла, фотография, на которой… фотография, на которой… фотография, фотография, фотография, фотография…

Треск кофемолки внезапно прекратился. Женщина поднялась с табурета. Матиас сделал вид, будто допивает остатки вина со дна стакана. Слева от него один из рабочих что-то сказал своему коллеге. Коммивояжер прислушался; но опять никто больше ничего не говорил.

В конце довольно короткой фразы было слово «суп»; а может, еще и слово «возвращаться». Похоже на «…возвращаться домой на суп», а начало могло звучать как «Пора…» или «Скоро надо…». Вероятно, это было такое выражение; сами моряки на протяжении уже многих поколений не ели суп на обед. Женщина забрала у обоих мужчин пустые стаканы, погрузила их в раковину для посуды, быстро вымыла, прополоскала под краном и поставила на сушилку. Тот, что стоял ближе к Матиасу, сунул правую руку в карман брюк и вынул оттуда пригоршню мелких монет.

– Не хватало еще опоздать на суп, – сказал он, пересчитывая монеты, лежащие перед ним на оловянной крышке стойки бара.

Впервые с тех пор, как он выехал из поселка, коммивояжер взглянул на часы, которые носил на руке: прошел час – точнее, час и семь минут. Со времени его высадки на остров прошло уже три часа без одной минуты. А он продал всего две пары наручных часов по сто пятьдесят пять крон каждая.

– Мне надо спешить, – сказал второй рабочий, – а то детишки сейчас придут из школы.

Хозяйка быстрым движением, которое она сопроводила улыбкой и словами «Спасибо, месье!», собрала деньги. Она снова взяла кофемолку и убрала ее в шкаф. Перемолов кофе, она не стала высыпать его из ящичка.

– Да, с детьми столько горя, – снова повторил Матиас.

Оба рабочих с маяка вышли, махнув на прощанье всем собравшимся. Матиас с запозданием подумал, что было бы естественнее предложить им часы. Но ему еще предстояло получить сведения по двум пунктам. Куда отправилась Мария Ледюк после Черных Скал? Почему она говорила о нем? Он начал подыскивать выражение, которое бы придало его вопросу оттенок безразличия.

– Но и радости порой тоже, – сказала толстушка. Коммивояжер покачал головой:

– Да, конечно! – И, помолчав, добавил: – Что одним – горе… – начал он.

Но не стал продолжать. Эта фраза была явно не к месту.

– Мария поехала обратно, – продолжила женщина, – по тропинке, которая идет вдоль обрыва.

– Не самый короткий путь, – уверенно сказал Матиас, чтобы узнать, действительно ли это так.

– Если идти пешком, это короткий путь; но на велосипеде она будет дольше ехать, чем по дороге. Она хотела посмотреть, может, Жаклин пошла играть среди скал, где-нибудь возле Чертовой Ямы.

– Может быть, она была неподалеку. Из-за ветра не услышала, что ее зовут. Скоро ее найдут тихо пасущей овечек на обычном месте.

Смирненько. Тихо, в тихой ложбинке.

– А еще может быть, – сказала женщина, – что ее найдут гуляющей где-нибудь здесь, у маяка. Может быть, она будет даже не одна. Это в тринадцать-то лет – а? Стыдно сказать!

– Да ладно! В этом наверняка нет большой беды… Она хоть не собиралась играть слишком близко к краю обрыва, там, где опасные скалы? В таких местах иногда бывают обвалы. Надо быть очень внимательным, когда ставишь ногу.

– Об этом не беспокойтесь: она у нас живенькая!

Живенькая. Была. Живая. Живехонькая. Сожженная заживо.

– Оступиться может кто угодно, – сказал коммивояжер.

Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынул оттуда купюру в десять крон. Этим он воспользовался, чтобы заправить на место газетную вырезку, которая слегка выступала из-под других бумаг. Затем он протянул купюру хозяйке. Когда она возвращала ему сдачу, он увидел, что она поочередно выкладывает на прилавок монеты левой рукой.

Потом она схватила его стакан, который на полной скорости прошел через всю серию помывочных процедур: раковина, круговые движения мочалки, кран, сушилка. Таким образом, три одинаковых предмета снова оказались на сушилке в одном ряду – так же, как до этого они стояли на стойке бара, – но на этот раз гораздо ниже и, кроме того, гораздо ближе друг к другу, пустые (то есть прозрачные и бесцветные, а не темные от бурой жидкости, которой они наполнялись с таким совершенством) и перевернутые. Однако благодаря своей форме – расширяющиеся посередине цилиндры без ножки – эти стаканы практически одинаково смотрелись как в нормальном, так и в перевернутом виде.