Он и так устал, устал до предела, а в памяти то и дело всплывают часы, минуты злополучного дня: «…а если бы тогда я подумал о… а если бы я был…» Он гонит от себя навязчивые мысли, нетерпеливо встряхивая головой. Все равно ничего уже не поправишь.

Сорок три умножить на сто четырнадцать. Четырежды три – двенадцать. Четырежды четыре – шестнадцать. Шестнадцать и один – семнадцать. Сорок три. Сорок три. Два. Семь и три – десять. Четыре и три – семь. Семь и один – восемь. Восемь и один – девять. Четыре. Четыре тысячи девятьсот два. Другого выхода нет. «Четыре тысячи девятьсот два… Это не дело, сынок. Сорок девять квадратных сантиметров: а надо, понимаете ли, минимум пятьдесят».

Один-единственный квадратный сантиметр – вот какой малости ему не хватило.

У него остается еще два миллиметра, которые он никак не использовал. Два последних, крошечных миллиметра. Два квадратных миллиметра сна… Это немного. Серо-зеленая вода в каналах прибывает, поднимается, выплескивается на гранитные набережные, заливает улицы, наполняет город тиной и чудовищами…

Уоллес встает: если он будет сидеть тут неподвижно, он и вправду заснет. Он хочет достать расческу из внутреннего кармана пиджака, но руки его плохо слушаются: взяв футляр с расческой, он роняет бумажник, из которого выпадает несколько документов. На удостоверении личности он сфотографирован таким, каким был некоторое время назад; он подходит к туалетному столику и сравнивает свое отражение в зеркале с фотографией: бессонная ночь сразу состарила его и восстановила сходство. Фотографию можно не менять, надо только отпустить усы. Нельзя сказать, что он низколобый, просто у него волосы низко растут.

Убирая документы в бумажник, он не находит билета на поезд. Он проверяет, не остался ли билет на полу у кровати, роется в карманах, опять заглядывает в бумажник. Он припоминает, что в течение дня видел билет в бумажнике. Наверно, он выронил его, доставая деньги. Этот билет был еще и единственным свидетельством того, в котором часу он прибыл в город.

Во время телефонного разговора Фабиус отреагировал на происшедшее не так бурно, как опасался Уоллес. Он даже не дослушал до конца доклад своего агента. Шеф уже переключился на другое дело, на сей раз речь шла о будущем преступлении, которое должно свершиться сегодня вечером, и притом в самой столице – так, по крайней мере, он считает.

Уоллес принимается за бритье. Он слышит гортанный смех владелицы магазина – скорее раздражающий, чем вызывающий.

– Мне скоро надо будет идти…

«Иногда бывает, что убийцу упорно ищут…» Упорно ищут убийцу, а преступление не было совершено. Упорно ищут… «где-то очень далеко, а между тем достаточно повернуть руку к себе…» Откуда эти слова?

Это не смех владелицы магазина: шум доносится откуда-то снизу – вероятно, из кафе.

Антуан очень доволен своей шуткой. Он осматривается кругом, желая убедиться, что все присутствующие ее оценили. Один только аптекарь не рассмеялся. Он говорит:

– Глупость какая-то. Не понимаю, почему снег не может пойти в октябре.

Но тут Антуан заглядывает в газету, которую читает один из моряков, видит там заголовок и восклицает:

– Ну, что я говорил?

– А что ты говорил? – спрашивает аптекарь.

– Эй, хозяин, что я вам говорил? Умер Альбер Дюпон! Вот взгляни и убедись, что его зовут Альбер и что он умер!

Антуан берет у моряка газету и поверх стойки протягивает ее хозяину. Хозяин, не говоря ни слова, принимается читать заметку: «Возвращаясь домой пешком, как он обычно делал по вечерам…»

– Ну, – говорит Антуан, – так кто был прав?

Хозяин не отвечает; он невозмутимо продолжает чтение. Остальные возобновили разговор о ранних холодах. Антуан нетерпеливо повторяет:

– Ну что?

– А то, – говорит хозяин, – что сначала надо дочитать до конца, а уж потом ухмыляться. Это совсем другая история, не та, что вчера. Эта история случилась вчера вечером, а та, вчерашняя, – позавчера. И потом, этого типа не грабитель застрелил, а сбила машина, которую занесло. «…Водитель фургона развернулся и скрылся в направлении порта…» Почитай, вместо того чтобы чушь пороть. Плохо твое дело, если ты уже путаешь вчера и сегодня.

Он отдает газету и собирает грязные стаканы.

– По-твоему, – говорит Антуан, – у нас каждый вечер убивают по человеку с фамилией Дюпон?

– На ярмарке столько ослов… – наставительно замечает пьяница.

Побрившись, Уоллес спускается в кафе выпить чашку горячего кофе. Сейчас кофе уже должны подавать. Первый, кого он видит в зале, – любитель загадок, чей вопрос он безуспешно пытался вспомнить сегодня ночью: «Какое животное утром…»

– Добрый день, – весело улыбаясь, говорит пьяница.

– Добрый день, – отвечает Уоллес – Хозяин, чашку черного кофе.

Немного позже, когда он сидит за столом и пьет кофе, пьяница подходит к нему и пытается завязать разговор. Уоллес не выдерживает и спрашивает у него:

– Про что была вчерашняя загадка? Какое животное…

Обрадованный пьяница усаживается напротив и роется в воспоминаниях. Какое животное… И вдруг он, просияв, подмигивает и с чрезвычайно хитрым видом произносит:

– Какое это животное: черное, летучее и с шестью лапами?

– Нет, – говорит Уоллес, – это было что-то другое. Хозяин протирает стол. Он пожимает плечами. Бывают же люди, которым время девать некуда.

Но его настораживает любезный тон, по-видимому привычный для этого клиента. Добропорядочные граждане не останавливаются в таких скромных заведениях без какой-нибудь неприглядной причины. Если бы он экономил деньги, то не стал бы снимать комнату, чтобы потом уйти на всю ночь. И зачем ему вчера звонил этот тип из комиссариата?

– Я хозяин.

– Ах, это вы! Это вы рассказали полицейскому инспектору какую-то чушь о том, что у профессора Дюпона якобы есть сын?

– Ничего я ему не рассказывал. Я сказал, что ко мне иногда приходила выпить у стойки компания молодых людей, что они были разного возраста – некоторые настолько молодые, что могли бы быть сыновьями этому Дюпону…

– Вы говорили, что у него был сын?

– Да не знаю я ни про каких его сыновей!

– Ладно. Я хочу поговорить с хозяином.

– Я хозяин.

– Ах, это вы! Это вы рассказали полицейскому инспектору какую-то чушь о том, что у профессора Дюпона якобы есть сын?

– Ничего я ему не рассказывал.

– Вы говорили, что у него был сын?

– Да не знаю я ни про каких его сыновей! Я сказал только, что ко мне приходила выпить у стойки компания молодых людей разного возраста.

– Это вы рассказали эту чушь или хозяин?

– Я хозяин.

– Это вы, молодые люди чушь, профессор у стойки?

– Я хозяин!

– Ладно. Я хочу как следует сына, и так давно, якобы молодой умершая странным образом…

– Я хозяин. Я хозяин. Я хозяин… хозяин я… хозяин… хозяин…

В мутной воде аквариума неуловимо мелькают тени. Хозяин неподвижно застыл на месте. Массивная верхняя часть туловища опирается на широко расставленные руки; ладони ухватились за край стойки; в наклоне головы чувствуется что-то недоброе, рот чуть скривился, взгляд пустой. Вокруг него привычные призраки танцуют вальс, словно мотыльки, вертящиеся у абажура, словно пылинки в солнечном луче, словно кораблики, затерянные в море, баюкающие на волнах свой бесценный груз, старые бочки, дохлую рыбу, блоки и снасти, бакены, черствый хлеб, ножи и людей. 

Словно никто ничего не слышал.

Сирена издала второй, резкий и протяжный гудок, за которым с оглушительной яростью – бесцельной и, стало быть, безрезультатной – последовали три коротких свистка. Как и в первый раз, никто не вскрикнул и не отступил назад, ни один мускул не дрогнул на лицах.

Выстроившиеся в ряд неподвижные, параллельно устремленные взгляды – напряженные, почти тревожные – пытались преодолеть, перебороть ту диагональ, то пространство, которое еще отделяло их от цели. Все головы были обращены в одну и ту же сторону. Последняя, густая и безмолвная, струя пара образовала в воздухе над ними султан, который тут же растаял.