Представьте себе, что кто-то объявляет: «Моя профессия — поиски редких драгоценных камней. Я почти ничего о них не знаю и никогда их не видел. И все-таки я хочу посвятить себя этому занятию. Я никогда не проводил полевых изысканий, но мне известно, что в горах Бирмы и Таиланда на определенных широтах находят рубины. Вот почему я собираюсь обследовать сходные горные формации, расположенные на тех же широтах в Мексике, и надеюсь найти там изумруды».

При столь зыбком обосновании проекта шансы на успех так малы, что их даже нельзя принимать в расчет. И тем не менее Дюбуа нашел свой изумруд — яванского обезьяночеловека, Pithecanthropus erectus.

Его логика была до наивности проста. Еще мальчиком он услышал о костях неандертальского человека, найденных в известняковой пещере близ Дюссельдорфа за два года до его рождения. Он прочел о них все что мог и, будучи убежденным сторонником эволюционной теории, постепенно пришел к выводу, что, несмотря на все сомнения ученых, неандерталец — это более древний тип человека. В таком случае, рассуждал Дюбуа, где-то должны существовать еще более древние, более обезьяноподобные формы. Искать их следует не в Европе: во-первых, климат здесь был слишком суровым для выживания таких существ; во-вторых, ледниковый щит мог уничтожить все их следы. Поэтому он решил, что займется своими розысками в тропиках. Он выберет место наподобие Суматры, где до сих пор водятся крупные человекообразные обезьяны — орангутаны, и начнет обследовать пещеры, которых, как говорят, там немало.

Дюбуа надеялся найти «недостающее звено». Подобно многим своим современникам, не лишенным научной любознательности, он прочитал труды Дарвина, но воспринял некоторые из его идей неверно. Если, как утверждали Дарвин и Гексли, человек действительно произошел от каких-то человекообразных обезьян, то для того, чтобы доказать это, казалось бы, нужно было найти существо, стоявшее на полпути между человеком и, скажем, орангутаном или шимпанзе. Идея Дарвина была, конечно, совершенно иной. Он имел в виду не «горизонтальные», а «вертикальные» связи — линии родства, протянувшиеся во времени. Для Дарвина близость человека к обезьяне не означала существования промежуточного типа: она указывала лишь на то, что у них был общий предок, от которого к ним вели две отдельные цепи родственных форм. Как выглядел этот общий предок, ни Дарвин, ни Гексли в то время не могли бы сказать. И все-таки идея «недостающего звена» сделалась необычайно популярной; именно под ее влиянием Дюбуа, невзирая на протесты семьи и уговоры коллег, отказался от преподавательской карьеры и отправился в Голландскую Ост-Индию.

Не имея возможности добыть денег для финансирования экспедиции, он вступил в голландскую армию в качестве военного врача и попросил, чтобы его послали на Суматру. Его медицинские обязанности были несложны, и за два года ему удалось обследовать несколько пещер, правда без существенных результатов. Затем он подхватил малярию, был переведен в запас и отправлен на Яву. Теперь, имея массу свободного времени, он смог посвятить все свои усилия изучению слоев с ископаемыми остатками, которые он обнаружил в излучине Соло — небольшой, лениво текущей речки в районе Тринила. Голландское правительство заинтересовалось его исследованиями и даже предоставило для раскопок рабочих из числа заключенных. Но работать с ними было невозможно, потому что все кости, которые им удавалось найти, они тотчас прятали и продавали китайским торговцам. Те измельчали «кости дракона» в порошок и отправляли в Китай, где они высоко ценились как лекарственное и возбуждающее средство. Это прекратилось лишь тогда, когда десятник, работавший у Дюбуа, убедил колониальные власти наложить запрет на скупку окаменелостей.

С этого момента из Тринила как из рога изобилия посыпались интересные находки, в том числе остатки вымерших млекопитающих, до той поры неизвестных науке. Подобно всякому одержимому, Дюбуа отличался удивительной способностью впитывать информацию о том, что его интересовало. Поскольку древние окаменелости были его «идеей фикс», он вскоре научился разбираться в них и принялся отправлять ящиками в Голландию. Но только после целого года раскопок на берегу реки Соло он нашел то, что искал, — окаменелость, принадлежавшую ископаемому примату. Это был очень крупный коренной зуб, и Дюбуа поначалу не мог решить, кому он принадлежит — вымершему гигантскому шимпанзе или орангутану. Покуда он ломал голову над этим вопросом, в одном ярде от первой находки обнаружили вторую — черепную крышку, тоже принадлежавшую какому-то примату. Она была необычайно толстой, слишком низкой и массивной для человека, решил Дюбуа, слишком большой и округленной для орангутана. «Человекоподобная обезьяна», — был его вывод.

Насколько похожа на человека была эта обезьяна, он узнал лишь на следующий год — после потрясающего открытия бедренной кости, которая почти не отличалась от человеческой и свидетельствовала о том, что ее владелец передвигался на двух ногах. Хотя эта удивительная кость и еще один зуб были найдены примерно в 50 футах от черепной крышки, Дюбуа решил, что все остатки принадлежат одному индивидууму. Он послал в Европу ликующую телеграмму, сообщив, что нашел «недостающее звено», а вскоре и сам отправился вслед за ней, упаковав находки и прихватив их с собой.

Однако вместо триумфа Дюбуа ждало горькое разочарование. Долгие годы его находки оставались предметом ожесточенных споров. Некоторые считали, что он по ошибке соединил череп какой-то вымершей обезьяны с бедренной костью человека, который жил и умер значительно позднее, они спорили по поводу черепной крышки, полагая, что ввиду своей примитивности она не могла принадлежать человеку. Дюбуа думал иначе. Он упорно держался за гипотезу недостающего звена, настаивал на том, что все найденные им кости принадлежат одному индивидууму, и в конце концов повез их в Англию, чтобы показать сэру Артуру Кизсу, который к тому времени уже снискал себе известность как первый палеонтолог, преемник великого Рудольфа Вирхова. Кизс с его достаточно гибким умом готов был допустить существование человека более примитивного и с менее развитым мозгом, чем все до тех пор обнаруженные особи. Чем дальше он изучал ископаемые остатки, найденные Дюбуа, тем больше убеждался, что имеет дело не с «недостающим звеном», а с человеком. Эта точка зрения взбесила Дюбуа, и он уехал, оставив о себе память как о человеке «нетерпимом к критике, которую он готов приписать невежеству или личной враждебности своих оппонентов, а не стремлению докопаться до истины».

Дюбуа продолжал упорствовать. Он демонстрировал свои находки где только мог всем, кто хотел на них взглянуть. Споры продолжались. Дюбуа упрямо отвергал любой новый довод, подкреплявший, по-видимому, точку зрения Кизса; в конце концов он замкнулся в своей обиде, спрятал остатки Pithecanthropus erectus под полом своей столовой и на протяжении 30 лет не только никому их не показал, но не хотел даже говорить о них.

За полтора миллиона лет своей эволюции человек приобрел более высокий и округленный череп, более крупный мозг и отчетливо выраженный подбородок, которого не было у Homo erectus. Кроме того, постепенно исчезали выступающие надбровные дуги.

Между тем накапливались новые данные. В одном песчаном карьере в Германии была найдена массивная челюсть обезьяньего типа с зубами, напоминавшими человеческие, — фрагмент скелета так называемого гейдельбергского человека. Вслед за этим в результате десятилетних раскопок в пещерах Чжоукоудяня (Китай) был обнаружен пекинский человек. Находок здесь было значительно больше: 5 черепов, 15 небольших фрагментов костей лица или черепа, 14 нижних челюстей и 152 зуба. Работы в Чжоукоудяне продолжались вплоть до начала второй мировой войны; ученые нашли также множество орудий, сделанных из камня, костей и рогов животных, на которых охотились обитатели пещер. Судя по всему, они умели пользоваться огнем и готовить на нем пищу — в отложениях было найдено много слоев золы, указывавших на то, что здесь поддерживали огонь в течение длительного времени. Обитатели пещер, несомненно, были людьми, и к тому же на удивление способными, если учесть их древность, которую оценивали примерно в полмиллиона лет.