— Почему он прямо не сказал об этом?

— Слишком деликатная тема.

Это была действительно самая деликатная из всех нерешенных па-леоантропологических проблем текущего десятилетия: от возраста туфа KBS зависел возраст «1470-го», а от него в свою очередь — целая цепь выводов об отношениях между человеком и австралопитеками.

Ричард сам заговорил об этом после обеда. Отодвинув назад стул и закурив маленькую изогнутую трубочку, которая всегда была при нем, он сказал:

— Дон, я хочу задать тебе один вопрос. Каков возраст туфа KBS?

— Я думаю, около 1,8 миллиона лет, — ответил я.

— Какие основания для такого вывода?

— Это в основном результаты Бэзила Кука: свиньи из Омо, из Кооби-Фора и даже здешние свиньи. А также антилопы и слоны, характерные для рифтовой долины. Все говорит об одном. — В этот момент я посмотрел на Харриса. — В том числе и лошадиные зубы, Джон. Ты не сделаешь из гиппариона возрастом в три миллиона лет лошадь, которой всего два миллиона, просто потому, что тебе этого хочется.

Харрис понял, что проиграл этот раунд, но пустился в рассуждения о скоростях эволюции, которые могли быть у определенных видов разными из-за различий в окружающей среде. Он заявил, что условия жизни в Омо, где были лес и река, отличались от природы в районе Кооби-Фора с его сухой саванной. Это могло повлиять на скорость эволюционных изменений, а отсюда и некоторые расхождения в ископаемых материалах.

— Давайте говорить проще, — предложил я. — К чему сложные рассуждения, когда речь идет об абсолютно ясных свидетельствах.

— Ну а если все-таки принять точку зрения Джона? — вступил в разговор Ричард. — Разве различия в природных условиях Омо и Кооби-Фора не могли повлиять на скорость эволюции?

Я ответил, что небольшие различия, возможно, имели место, но лишь на протяжении очень коротких периодов времени.

— Верно, — сказала Мэри Лики. — Не давайте сбить себя с толку. Он рассуждает, как Луис. Спорит и старается загнать вас в угол. Но вы стойте на своем.

Ободренный ее поддержкой, я добавил, что наши коллекции вообще не дают основания для подобных выводов. «Мы не можем расположить находки в хронологическом порядке в пределах сотен лет, — продолжал я. — У нас счет идет на десятки или сотни тысячелетий, и вот тогда картина получается необыкновенно ясной».

— Очень интересный вечер, — заметил Ричард, выбил пепел из трубки и отправился спать. О черепе 1470 — ключевой проблеме спора — не было сказано ни слова. На следующее утро гости покинули Хадар.

После их отъезда мне предстояло о многом подумать. Лики укрепили мое подозрение, что вновь найденные челюсти обладают чертами Homo. Более того, они превратили это подозрение в нечто подобное уверенности. Я чувствовал, что должен засесть за статью и изложить свои мысли на бумаге, но все время медлил, не решаясь приступить вплотную к делу. Проснувшись на следующее утро, я знал, что мне писать: я буду предположительно классифицировать эти челюсти как человеческие, одновременно подчеркивая те крайне примитивные черты, которые им свойственны. Я полагал, что если они принадлежат Homo, то, видимо, древнейшему из известных представителей этого рода, достаточно древнему, чтобы сохранить некоторые предковые обезьяноподобные черты. Этого вполне можно было ожидать. Когда проникаешь в прошлое на три миллиона лет, странно было бы не найти там обезьяньих признаков. Внезапно я понял, что достиг той точки, на которой уже останавливались многие антропологи до меня, задаваясь вопросом: где провести черту?

Сам я никогда не пытался ответить на этот вопрос. Должно быть, потому, что не располагал собственными находками, которые подвели бы меня к нему. Теперь впервые я начал понимать, что могла значить эта проблема для других, представлявших себе, как нить человеческого развития по мере углубления в прошлое становится все тоньше, пока, наконец, не перестанет быть линией развития человека. Это была не только научная, но и эмоциональная проблема. Исследователь мог проникать все глубже в историю нашего рода, выйти за ее пределы и все-таки искать там человека: ведь и там должен был существовать наш предок — чуточку древнее, немного примитивнее, но представитель человеческой линии.

Я старался отделаться от этих мыслей. Я говорил себе, что никогда не позволю чувствам увести меня в сторону, и в то же время сознавал, что именно сейчас, быть может, чувства-то и влияют на мои суждения. Итак, были ли эти челюсти действительно человеческими?

Были ли? В конце концов именно я должен был ответить на этот вопрос и высказать окончательное суждение, выделив единственную человеческую черту из массы обезьяноподобных. Я еще раз посмотрел на челюсти, взор мой скользнул по примитивно выглядевшим премолярам и остановился на коренном зубе, напоминавшем человеческий. Небольшой по сравнению с передними зубами, этот зуб был покрыт довольно тонким слоем эмали. Совершенно очевидно, что он не был похож на коренные зубы австралопитековых из Южной Африки. Этого было достаточно, мое решение созрело — я представлю находку как Homo.

Решив этот вопрос, я посмотрел на свой письменный стол. Здесь лежал ворох неразобранных бумаг, писем, на которые надо было ответить (чего я не успел сделать из-за гостей), и счетов, которые следовало оплатить (что теперь стало возможным, так как мы получили субсидию от фонда Лики). Всем этим нужно заняться тотчас же, наряду с описанием челюстей. Придется мне засесть за работу сразу после завтрака…

Я подошел к тенту, где мы обедали, и взял чашку кофе. Прихлебывая его, я вдруг почувствовал сильное желание отложить в сторону все бумаги и вместо этого пойти осматривать местность. Вообще-то мне не следовало этого делать, но тут вошел Грей и начал спрашивать, где находится участок 162. Чувствуя, что сегодняшний день предназначен для охоты за окаменелостями, я решился. Бумаги подождут. Мы с Греем покинули лагерь. А через два часа нашли Люси.

Люси озадачивала, другого способа охарактеризовать ее не было. Все связанное с нею было сенсацией. То, что на столе антропологической палатки скоро появится почти половина целого скелета, казалось ученым невероятным, хотя они сами собирали различные кости, сортировали и укладывали их.

Не менее удивительным было и существо, которое составилось из отдельных кусочков. Оно было чуть выше метра ростом, имело очень небольшой мозг и передвигалось на двух ногах. Челюсть у него была V-образной формы, т. е. без широкого закругления спереди, как некоторые другие челюсти, и уступала им по размерам. Кроме того, на первом премоляре у Люси имелся только один-единственный бугорок. В челюстях большего размера обычно сидят двухбугорковые премоляры. Поскольку зуб с одним бугорком более примитивен, а зуб с двумя бугорками ближе к человеческим зубам, я пришел к предварительному выводу, что Люси отличается от форм с более крупными челюстями. Изучив костные остатки, я, кажется, понял, что челюсти Алемайеху относятся к очень раннему этапу филогении Homo (о чем говорили и члены семьи Лики), а Люси — нечто совершенно иное; возможно, это очень древний представитель австралопитековых.

Когда костей мало, они могут стать поводом для самых смелых гипотез, которые нет возможности опровергнуть. Но когда костей становится больше и к одиночной находке присоединяется много фрагментов, принадлежащих разным индивидам, тогда эти фрагменты начинают говорить сами за себя и исключают некоторые из прежних предположений. Растущий объем информации автоматически отсекает ряд возможностей. С другой же стороны, хорошая подборка костей повышает «вес» других гипотез: они могут превращаться из простых догадок в логически правдоподобные построения. Лишь в очень редких случаях группа костей дает однозначный ответ.

Именно такой ответ давала Люси. Прежние гипотезы о наличии или отсутствии раннего прямохождения, старые споры о том, передвигался ли Australopithecus africanus вперевалку, волоча ноги или шаркающей походкой, отпадали сами собой. У Люси — маленького создания с мозгом человекообразной обезьяны — кости таза и нижних конечностей должны были функционировать почти так же, как у современного человека. Я вспомнил свои сомнения по поводу найденного год назад коленного сустава и то облегчение, которое мне принесли слова Оуэна Лавджоя, подтвердившего сходство этого сустава с человеческим. Теперь благодаря находке Люси я знал наверняка, что гоминиды и три миллиона лет назад ходили на двух ногах. Особенно поражало то, что они освоили прямохождение раньше, чем их мозг начал увеличиваться. Против этого уже никто не мог возражать, так же как и сомневаться в принадлежности тех или иных костей одному и тому же индивидууму. Все кости удивительного скелета Люси были найдены вместе.