Именно это и произошло. Мистер Кит выкупил ее в тридцать четвертый раз. Протрезвевшая мисс Уилберфорс вновь обрела свободу.
И Герцогиня, и госпожа Стейнлин жалели ее, как только женщина может жалеть женщину. Обе молились своим Богам, лютеранскому и англиканскому, чтобы она узрила ошибочность путей своих или же, если узрить у нее не получится, чтобы какой—нибудь счастливый случай удалил ее с острова, а если и случая не подвернется, то чтобы на нее налетела повозка и немного ее покалечила — совсем немного, неопасно, но до такой степени, чтобы сделать для нее необходимым постоянное затворничество, которое избавит от нее общество. Любящие быструю езду непентинцы то и дело уродовали невнимательных пешеходов, это был самый распространенный на острове вид несчастного случая. Мисс Уилберфорс — песчинка в глазу, позор женского сословия — оставалась целехонька. Какое—то проказливое божество направляло ее неверную поступь.
Будь она особой низкого происхождения, с ней управились бы в два счета. Но она была столь очевидной леди и имела столь очевидно богатых и влиятельных родственников в Англии! Эти родственники, как бы они ни радовались, что она убралась с глаз долой, могли возмутиться, если бы люди, в конце концов не имеющие никакого права вмешиваться в ее дела, применили бы к ней насильственные меры. А позиция, занимаемая самой мисс Уилберфорс, только усложняла положение. Она вела себя, как мегера. Воображала, будто все против нее ополчились. И с большим успехом противопоставляла им острый язык, а на худой конец также зубы и ногти. Полицейские Непенте готовы были засвидетельствовать этот факт. Во хмелю она изрыгала поистине стремительные потоки брани. Будучи трезвой, не отказывала себе в удовольствии блеснуть разнузданно горделивой логикой, острой, точно бритва. И лишь на промежуточной стадии она отличалась учтивостью и дружелюбием. Однако застать ее в на этой промежуточной стадии было до чрезвычайности трудно. Слишком недолго она продолжалась.
Мисс Уилберфорс пытались соблазнить перспективой возвращения на родину. Это предложение она напрочь отвергла. Основной ее довод состоял в том, что ей пришлось уехать на юг по настоятельному совету ее английского доктора — как оно и было на самом деле: важный господин, не выдержав давления родственников мисс Уилберфорс, действительно дал ей такой совет; возвращение в Англию, заявила она, для нее смерти подобно. И если кто—либо попробует посягнуть на ее свободу в этом вопросе, она обратиться в местный суд.
Еще обсуждался проект отправки мисс Уилберфорс на материк, в приют для алкоголиков. Выполнить деликатную задачу —уговорить леди согласиться на этот шаг (предполагалось распространить мнение, что она проходит "лечение покоем") —вызвался недавно перебравшийся на Непенте прыткий молодой священник. Этот молодой человек отправился выполнять свою миссию исполненным светлых надежд. Воротился он очень скоро и всем, видевшим его при возвращении, показался преждевременно постаревшим. Поначалу от него ничего не могли добиться, как будто его поразил частичный паралич языка. Час—другой он еще что—то по—младенчески лепетал, а потом и вовсе замолк, и только на следующее утро дар речи вернулся к нему в полной мере. Первым делом он объявил, что ни единого слова о содержании их разговора из него не удастся вытянуть даже дикими лошадьми.
В качестве последнего средства решено было прямо на острове учредить для нее особую санаторию и нанять опытную сиделку, дабы та постоянно присматривала за мисс Уилберфорс; а во все сокращающиеся периоды ее трезвости заведение вместе с
тому подобных начинаний. Затея требовала денег. Несколько дам и джентльменов образовали комитет и сумели собрать небольшую сумму, но особо радужных надежд никто не питал до того дня, когда Герцогиня переговорила на эту тему со своим соотечественником, мистером ван Коппеном, специально для этого устроив, как она выражалась, "дружеский тит—а—тит". Миллионер, доотвала наевшийся любимых им булочек, пребывал в добродушнейшем настроении. Он объявил что готов хоть сию минуту пожертвовать полмиллиона франков, если — если его добрый друг мистер Кит внесет подобную же сумму или хотя бы тысячную ее часть.
— Полмиллиона франков — разве это цена за вашу улыбку, Герцогиня? Это же дешево. Дешевле грязи!
— Еще одну? — спросила она.
— Только одну. Проглотить мне ее не удастся. Но хоть пожую.
Мистер ван Коппен питал такую нелепую слабость именно к этому лакомству, что с радостью импортировал бы Герцогиню со всем ее хозяйством в Америку. При всем том, дураком он отнюдь не был. И полмиллиона булочек с маслом ничем не повредили бы бойкому мозгу, множество лет назад прочертившему быстрый и верный путь к преуспеянию. Он заранее проведал о существовании описанного проекта и тщательно подготовил ответ. Ибо ван Коппен знал то, чего не знал Комитет, характер своего друга Кита. Кит — хороший человек, но неисправимый чудак — был более чем способен разориться, выкупая мисс Уилберфорс из тюрьмы. Но дать денег на осуществление плана, составленного лезущими куда их не просят дураками на предмет заключения милейшей женщины под стражу, — да он сначала увидел бы, как все они горят в адском огне. То же самое сказал бы им и ван Коппен, глубокий знаток человеческой натуры, сказал бы, не имей он возможности предварительно обсудить все детали со своим добрым другом. Однако он такую возможность имел и не далее как несколько дней назад. Он предупредил Кита о грядущих событиях, нашел его не менее своего встревоженным планами Комитета, а желание расстроить их Кит испытывал даже большее. В предвкушении дальнейших событий оба от души посмеялись, сидя за бутылкой сухого искристого непентинского.
— Можете на меня положиться, — сказал Кит. — Я их заговорю до потери сознания.
"Слава Богу, меня там не будет", — подумал американец.
Он хорошо знал своего доброго друга. Кит, особенно трезвый, мог быть утомительным до крайней степени. Он питал чисто шотландскую страсть к глубокому анализу очевидного, к отысканию новых граней в банальном и к выдавливанию последних капель из давно уже всеми понятого.
Тысячу раз жаль, что Герцогиня, придя в бурный восторг от одержанной ею победы, сделала новость о предложении миллионера всеобщим достоянием. Ибо распространение ее привело к результатам несчастным и непредвиденным. Комитет, состоявший до той поры из восьми респектабельных членов, стремительным и загадочным образом распух до четырнадцати. К нему примазались шестеро новых джентльменов, и в их числе неудобосказуемый мистер Хопкинс, причем все шестеро, как впоследствии выяснилось, были людьми сомнительной честности. Посредством небольших пожертвований в создававшийся фонд, рознившихся от пяти до четырнадцати франков, они ухитрились включить свои имена в список членов, полагая, что стоит рискнуть незначительной суммой, дабы иметь возможность урвать кусок от Коппеновского полумиллиона, которого может еще и не придется расходовать на покупку или аренду трехкомнатной "санатории".
Образованному в благотворительных целях комитету долженствует уподобляться жене цезаря. Между тем этот быстро стал приобретать сходство с супругой Клавдия. Если бы им по—прежнему руководил прямой и рассудительный мистер Фредди Паркер, он быстро избавился бы от нежелательных элементов, дабы сохранить пресловутые объедки для себя самого. Однако с того времени, как заболела его хозяйка, мистер Паркер по всей видимости удалился от мирских забот. Он обратился в невидимку. Теперь же, когда хозяйка его скончалась, он, как предполагалось, станет невидимым в еще большей степени. Для всех вовлеченных в осуществление проекта лиц это был тяжелый удар; хотя самым тяжелым он оказался для самого Консула, когда тот, выйдя в общество из своего скорбного заточения, узнал, какую возможность он упустил.
Каждый из членов небольшого подкомитета, явившегося к мистеру Киту, чтобы сообщить ему о выдвинутом миллионером условии и заручиться его участием в осуществлении проекта, собирался тем же утром принять участие в похоронах хозяйки мистера Паркера. Этого требовали приличия. По настоянию Главного санитарного врача впечатляющее событие, итак уже запоздавшее на день, было окончательно назначено на десять тридцать сегодняшнего утра. Соответственно, на виллу "Кисмет" они явились ни свет ни заря — в девять часов, полагая, что им удастся за имевшееся в их распоряжении малое время вытянуть из Кита сумму, размер которой принудит старого Коппена выполнить данное им обещание.
